Послесловие к сборнику стихов Лины Лом «Лакомства»
К немецкой речи петербургских поэтов влекло сыздавна. А к немецким речкам (они там текут пивные, в колбасных и сосисочных берегах) — тем более.
Себя губя, себе противореча, устремлялись туда, как правило по так называемой еврейской квоте, изголодавшимися по яркой блесне в холодных и мутных невских водах рыбками чуть ли не прямо со студенческой скамьи одни, в аккурат перед нищенской пенсией другие, закусив удила биологического и творческого расцвета третьи, весь век болтаясь как говно в проруби четвертые.
И щука, и карась, и карп, и даже Миша Окунь.
Не говоря уж об Олеге Фурьеве с его профурой (в далекой уже молодости — профурсеткой) и с бесследно сгинувшим в немецких нетях Димозаксом. Не забывая о покойной Ольге Бешенковской — о единственном нормальном человеке во всей этой кувырк-коллегии. Удерживая в благодарной памяти и многих представителей смежных жанров: проворовавшегося на посту председателя Союза писателей драматурга Владимира Константиновича Арро, предусмотрительно женившегося на еврейке прозаика Геннадия Философовича (!) Николаева, единственного добровольно саморазоблачившегося стукача советских времен детского писателя Валерия (не помню, как его по батюшке) Воскобойникова…
Иные траектории (не сказать: судьбы) были просто головокружительны: один еврей со скрипочкой, вернувшись на историческую родину в Израиль, сбежал оттуда в западногерманский Ганновер, сочинил рассказ про американского негра, сидящего в окопе во время гражданской войны в Испании, — и напечатал его в парижском «Континенте» у лютого антисемита Максимова. Я уж не упоминаю о перманентном разносчике лобкового педикулеза Яременко-лже-Толстом и других «новых венцах» питерского розлива. Я вам не Yudenamt чтобы помнить их всех поименно!
А кто такая Лина Лом? Простая блядь. Простая питерская блядь. Простая питерская блядь, как с некоторых пор выяснилось, немецких кровей.
Вир хабен дорт гезессен, вир хабен дорт гегессен, вир хабен дорт гефрессен, гетрункен унд гезунген унд кельнерин гефикт фон обен унд фон унтен!
Или, вернее, — «Орангутан хат фир хэнде, о, ви гут ер онанирен кеннте», — как дразнили мы в юности полунемца-полуеврея, сиониста-германофила (но, если верить его тюремным рассказам, то, вопреки фамилии, далеко не пидора) Константина Марковича Азадовского.
Лина — блядь, но в ней намек, добрых молодцев урок. Одного доброго молодца звали Кристианом Моргенштерном — и сочинял он сто лет назад затейливые куплетики абстрактно-матерного свойства («Песни висельников» и многое другое). Хотя какой, понятно, у немчуры мат? Смех один, а не мат. Одно сплошное шайзе.
К учителям Лины Лом я бы причислил и «лианозовца» Всеволода Некрасова, ныне, увы, покойного, уже в семидесятилетнем возрасте, внезапно прозрев, назвавшего московского поэта и стратега поэтических продвижений Михаила Айзенберга — Шайзенбергом. Не в бровь, а в глаз! Или, как сказала бы сама Лина: «Dasselbe, Mensch, aber doppelt!»
Шайзенберг ее, боюсь, не одобрит. Дима Вротвозьмин не приголубит. Но и Глеб Чморев ни за что не зачморит — хуюшки ему, хуюшки!
Поначалу я было соотнес творчество нашей вдохновенной поблядушки с поэзией немецкого экспрессионизма. Такое сравнение, пожалуй, и впрямь правомерно, однако весьма поверхностно. Ведь экспрессионисты были онанистами-девственниками (и лишь один из них — врачом-венерологом).
Куда ближе ей не поэзия экспрессионизма, а живопись, причем экспрессионизма даже не немецкого, а, наоборот, австрийского: Георг Гросс и в особенности Эгон Шиле. Не мной подмечено (вернее, как раз мной, но еще лет сорок назад): «У художника Констебля никак не получалась ебля». Ну так вот, у Констебля она и впрямь не получалась, а у Эгона Шиле получалась — да еще как! Получается ебля (да еще как!) и у Лины Лом, — правда, автор этих строк судит об этом, к собственному стыду, вприглядку, а не вприкуску.
Главной сопернице Лины Лом на территории объединенной Германии только что дали нобелевскую премию по литературе. Облом, конечно… Теперь очередь до самой Лины дойдет разве что лет через десять, да и то не факт.
Да и то не фак, причем огненный.
Бля, беломля, конопля, Ярослав Могутин…
Лина Лом пишет в столбик и в рифму — и вдумчивый читатель сам, разумеется, догадается, что значит для нее столбик, а что — рифма.
«Рифма — это поцелуй двух слов», — мягко сформулировал ее нынешний соотечественник, немецкий поэт-романтик Новалис.
Ну, а столбик — это, естественно, литота (то есть гипербола наоборот): Лина пишет не в столбик, а в столб!
Пишет в столб и до недавних пор писала в стол. Но вот, наконец, она выпускает первую книгу.
На чей конец?
Немки, считается, не кончают.. Но, может быть, мы просто не умеем до них достучаться?
Виктор Топоров, академик АРС’С, лауреат премии имени Георга Тракля, знаток и поклонник