Отрывок из романа
О книге Сергея Волкова «Чингисхан. Солдат неудачи»
Я расстегиваю сумку, думаю: «Тебе ничего и не надо понимать». Достаю оранжево-белый надувной мячик, кидаю ошарашенному
Гумилеву.
— Много-много лет назад я обещал тебе, что куплю новый
мяч взамен того, что лопнул под колесами автобуса. Вот.
Андрей смотрит на мячик, поднимает голубые глаза на
меня:
— Не может быть! Как вы меня нашли?
— Тебя нашли другие, Андрей, — я показываю ему содержимое
сумки, сажусь на край стола. Серебряный конь жжет грудь нестерпимым
холодом. — У тебя есть ровно минута, чтобы объяснить
мне, почему я не должен тебя убивать.
Эту дурацкую фразу я произношу, чтобы обозначить ему всю
серьезность положения. Андрей косится на сумку, бледнеет. Но
еще не верит, пытается улыбнуться.
— А разве есть за что?
И снова я чувствую, как фигурка коня источает порцию холода,
от которого меня начинает колотить, как в лихорадке. Мой
проклятый талисман не просто ожил — он давит на меня, туманит
разум, путает мысли. Такого еще никогда не было!
Конь хочет, чтобы я убил Гумилева! Я понимаю это ясно и
четко. Моя воля подчиняется воле того, кто послал мне фигурку
через бездну времени.
Незримые холодные пальцы сдавливают сердце. Я судорожно
вдыхаю, закашливаюсь. Дрожащей рукой расстегиваю ворот рубашки. В ушах шумит, и сквозь этот шум до меня доносится
голос… чужой, но вполне понятный: «Убей!».
Представляю, как достаю пистолет из сумки, как срез глушителя
упирается в грудь парня, как мой палец нажимает на спусковой
крючок, как пуля пробивает плоть, и бьющееся в агонии
тело Андрея Гумилева падает на пол.
Зачем? Кому это нужно? Витьку? Богдашвили? Мне?
Нет. Это конь хочет устранить еще одно препятствие на моем
пути к горе Хан-Тенгри. Это Чингисхан властно указывает мне
через века — убей и иди ко мне, к своему господину и повелителю!
Но я — не раб его и не подданный. Хватит! Того, что я успел
натворить, и так хватит на несколько ссылок в преисподнюю,
причем заживо.
— Вам плохо? — спрашивает Андрей, пытаясь заглянуть мне в
глаза. — Может, «Скорую»?
Я пытаюсь встать, но ноги точно одеревенели. Хватаю его за
отвороты куртки, притягиваю к себе и сквозь зубы цежу:
— Похоже, работать тебе сегодня не придется.
Он вскидывает подбородок, с трудом сглатывает.
— Что вы собираетесь делать?
Слышу свой голос как бы со стороны:
— Для начала — Отправить тебя на тот свет…
«А ведь я сейчас и в самом деле его убью», — мысль эта равнодушно
скользит по краю сознания. Похоже, конь опять победил.
Похоже, я отниму жизнь у человека, которого однажды спас от
смерти. А потом получу за это деньги. Куплю снаряжение и поеду
в Среднюю Азию. Нет, сначала я все же разыщу маму…
Мама! Становится чуть теплее, словно кто-то подышал на заледеневшие
руки. Мама! Мертвенный холод сдает свои позиции,
отступает. Я разжимаю пальцы. Андрей что-то говорит,
но я не слышу — какофония звуков бьется в уши, как океанский
прибой. Перед глазами все плывет.
Я борюсь с холодом.
Я, Артем Новиков, сопротивляюсь воле Чингисхана!
Я не буду убивать этого человека!!
Я сам хозяин своей судьбы!!!
Дзинь! Ощущение такое, словно где-то рассыпалась на мириады
осколков огромная глыба льда. Я прихожу в себя. Вижу Андрея
с телефонной трубкой в руке. Он набирает номер, поглядывая
на меня через плечо. Сумка с оружием все так же лежит
на столе.
— Погоди, — говорю я парню. — Оставь телефон. У меня был…
приступ. Все прошло. У нас очень мало времени, Андрей. Меня
зовут Артем Новиков. В настоящий момент я — киллер…
Историю о том, как его заказал Богдашвили, Гумилев слушает
молча, только бледнеет все сильнее. Но держится он молодцом
— не впадает в истерику, не паникует. И, едва я заканчиваю
рассказ, кивает головой:
— Понятно. Спасибо тебе. Значит, так, давай сделаем вот что…
— после чего начинает говорить так методично и уверенно, как
будто у него была пара суток на обдумывание плана…
— И последнее. Артем, я так понял, документов у тебя нет. Вот
мой студенческий, мы примерно одного возраста, думаю, билет
на самолет ты по нему купишь без проблем, — заканчивает
он свой монолог.
Верчу в руках серый прямоугольник, открываю. А что, и в самом
деле можно попробовать. Фотография мутноватая, абрис
лица похож, а кто там будет разбираться, вглядываться.
Перевожу взгляд на этого взрослого и уверенного в себе мужчину,
каким за считанные — для меня — месяцы стал карапуз, которого
я когда-то выдернул из-под машины, и вдруг понимаю,
что он ведь старше меня — почти на год. И жизненный опыт у
него, раз уж он не только выжил, но и преуспел в этом чужом и
неуютном мире, никак не беднее моего. Это другой опыт, но в
той ситуации, в которой мы с ним оказались, именно такой и
нужен. Это для меня новая Россия с ее изменившимися до неузнавания
законами жизни — терра инкогнита, а для него — естественная
среда обитания, в которой он вырос и сформировался.
Он, как в старой песне пелось, другой страны не знает.
— Спасибо, — несколько невпопад отвечаю я.
— Это я должен тебя благодарить.
— Погоди, бог даст, успеешь еще. Где, говоришь, второй выход?
— Вон, через старую котельную. Мы им никогда не пользуемся,
о нем и забыли все. Дверь заперта.
— Ключи?
— В сейфе где-то.
— Давай, Андрюха, давай, — тороплю я его.
Часы на стене показывают без трех минут девять. Если за
офисом следят — а Хазар наверняка послал «шестерку» проверить
меня — могут возникнуть вопросы, мол, что я так долго делал
внутри, наедине с клиентом?
Лязгает дверца сейфа. Андрей выкладывает на стол деньги. Я
таких никогда не видел — зеленоватые купюры с заключенным
в овал портретом какого-то человека в парике. Доллары. Много,
несколько сотен. Это — на реализацию родившегося только
что плана.
— Черт, наличку в офисе всегда стараюсь держать по минимуму.
Ладно, должно хватить. А, вот они, ключи. Артем, а если…
— Никаких «если». Все будет путем, Андрюха. Телефон я запомнил.
Давай, бегом. И — удачи тебе.
— И тебе!
Он жмет мне руку, бежит к дальней стене, отпирает неприметную
дверь и скрывается за ней. Я облегченно выдыхаю, достаю
из сумки гранату, зажимаю скобу и выдергиваю чеку. Ну
что, Артем Владимирович, поиграем в войнушку?
С порога кидаю гранату за спину и быстро поднимаюсь по
лестнице. Во дворе несколько человек. Они далеко, у соседнего здания, стоят возле микроавтобуса, что-то обсуждают. На
меня не смотрят. Успеваю сделать несколько шагов, поворачиваю
за угол…
Взрыв! Подвальные окна разлетаются вдребезги, оттуда выметываются
клубы пыли вперемешку с осколками и мусором.
Перехожу на бег. Плохо, что люди во дворе видели меня. Или не
видели? Впрочем, это уже не так важно.
Важно другое — как можно скорее покинуть этот район.
Вылетаю на улицу, останавливаюсь, придаю лицу испуганное
выражение. Таких, как я — удивленных, растерянных —
тут много. Взрыв слышали все. Случайные прохожие озираются,
переговариваются вполголоса. Над крышей двухэтажного
дома, в котором был офис Гумилева, поднимается
дым.
— Газ взорвался! — уверенно говорит мужчина с портфелем.
— Бомба, бомба, — щебечет стайка девушек поодаль.
— Милицию надо вызвать, — советует пожилая женщина.
На меня никто не обращает внимание.
Теперь надо приобрести одежду. Это важная часть нашего с
Андреем плана. Шмотки, купленные на аванс Витька, «засвечены». Их надо будет сменить. Не сейчас, но скоро.
Мои познания о Москве-торговой ограничиваются парой
магазинов да ГУМом. Чутье подсказывает — там ловить нечего.
Что ж, судя по всему, сейчас в столице должно быть множество
мест, где продают одежду. Поищем.
Выхожу на край тротуара, голосую. Останавливается плоская
коричневая машина с зализанными формами. Я уже знаю
— это новый-старый «Москвич». В семьдесят девятом таких еще
не было, а сейчас, в девяносто четвертом, они уже считаются
рухлядью.
— Куда едем? — интересуется хозяин «Москвича», толстый мужик
в кожаной кепке.
— Где одежду можно купить не очень дорого?
— Ха! — на пухлом лице отображается тяжелый мыслительный
процесс. Итогом его становится безапелляционное: — В
Коньково лучше всего!
— Поехали, — я сажусь на пассажирское сидение.
— Так это… — и отчаянно выпучив глаза, он бухает: — Семьдесят
долларов!
— Поехали! — я повышаю голос, давая понять, что деньги — не
проблема. — В рублях возьмешь?
— По курсу три сто! — мужик краснеет, как помидор.
«Три-сто», надо же! Это при том, что сегодня за один доллар в
обменниках просят три тысячи тридцать семь рублей! Вон вывеска,
мимо проезжаем. Ни стыда у людей, ни совести. Одни
доллары на уме.
Водила включает радио. Передают новости. Диктор скорбно
сообщает, что появились новые факты в расследовании убийства
Дмитрия Холодова.
— Во, — кивает хозяин «Москвича» на радио. — Дожили. Журналистов
прямо на рабочем месте мочат. Верно я говорю?
Пожимаю плечами. Я не в курсе этой истории.
— Может, и правильно, что грохнули, — воодушевляется вдруг
мой собеседник. — Не лезь, куда не надо! А полез — так получил.
Верно я говорю?
Он меня раздражает, и я не особо подбираю выражения.
— Верно. Вернее некуда. Для хомяков особенно.
Недобро зыркнув, он умолкает. Едем дальше.
Путь в Коньково оказывается неблизким. Я догадываюсь, что
есть рынки и поближе, чем эта ярмарка на юге Москвы. Толстомордый
и тут меня облапошил. Чувствую, что начинаю злиться.
Это плохо. Мне сейчас нельзя поддаваться эмоциям.
«Москвич» останавливается.
— Приехали, — сообщает мужик и выразительно смотрит на
меня. С трудом подавляю в себе желание врезать ему по роже,
сую двести тысяч.
— На.
— Э, мы ж на семьдесят баксов договаривались! — он, едва
взглянув на деньги, с азартом начинает «выбивать» из меня
свое, кровное: — Двести семнадцать должно быть!
Я кидаю на сиденье пачку купленных накануне импортных
сигарет.
— На, сволочь. Тут больше.
— Э, я не курю!
— А мне без разницы.
Ярмарка «Коньково» оказывается обычной барахолкой, только
очень большой. В огромном железном ангаре стоят железные
прилавки, крашенные синей масляной краской. За прилавками
тесными рядами — продавцы со товаром, по другую сторону
— покупатели. Многоголосая перекличка первых со вторыми
сливается в общий невыразительный гул. В воздухе витают,
смешиваясь, запахи плохо выделанной кожи, табака, пота, духов,
прогорклого жира, перегара и бог еще ведает чего. Повсюду
громоздятся перетянутые полосами скотча клетчатые тюки
с барахлом, высятся стойки с развешанными на них дубленками,
пуховиками, куртками, свитерами, шапками, джинсами.
Наверное, в мое время вот так должен был выглядеть рай в
представлении покупателей магазина «Одежда».
Перед тем, как погрузиться в рыночную стихию, звоню из
автомата Хазару. В трубке — гудки, гудки. Наконец слышу хриплый
голос:
— Алло?
Произношу, как и условились, одно слово:
— Да.
— Ништяк, — хрипит Хазар и отключается.
Пробираясь сквозь толпу, разглядываю выложенный товар.
После всего того, что я пережил в офисе Андрея, после леденящего
холода и ощущения тяжелой руки Чингисхана мне приятно находиться среди людей. Спустя минут двадцать становлюсь
счастливым обладателем норковой шапки — в Казани их
носят все поголовно — кожаных перчаток, вязаной спортивной
шапочки и свитера.
Остается самое главное — двухсторонний пуховик. Такая
одежда позволит быстро изменить внешний вид. Нужный мне
пуховик обнаруживается у самого выхода, в небольшом павильончике.
Как раз то, что надо. Хочешь — ходи в длинном, до колен,
одеянии, а хочешь — отстегни полы, выверни, и у тебя уже
дутая спортивная куртка совсем другого цвета.
Складываю покупки в клетчатый баул, купленный тут же.
Выхожу на улицу. За рядами киосков и палаток, торгующих сигаретами
и пивом, украдкой оглянувшись, засовываю в самую
середину баула пистолет. Это тоже придумал Гумилев. Он сказал:
— Полетишь на самолете. Оружие положишь в сумку и сдашь
в багаж. Никто не заметит. Сейчас багаж в аэропортах не проверяют.
Несмотря на его уверенный тон, опасения попасться с пистолетом
у меня присутствуют. Поэтому на всякий случай покупаю
в палатке у смуглого носатого гостя с юга жареную курицу.
У них здесь теперь это называется «гриль». Ем курицу — я
проголодался, а в фольгу из-под птицы заворачиваю ТТ. Багаж,
насколько мне известно, просвечивают рентгеновскими лучами.
Очень надеюсь, что упакованный таким образом пистолет
не будет виден на экране аппарата.
До аэропорта Домодедово добираюсь без приключений на
автобусе. Покупка билета проходит без сучка, без задоринки.
Женщина в кассе равнодушно смотрит на студенческий Гумилева,
выписывает данные. Дальше регистрация, сдача багажа
— все как положено. Перелет тоже ничем примечательным
не запоминается. Практически пустой Як-42, похожий
изнутри на большой автобус, за два с небольшим часа переносит меня вместе с другими пассажирами в казанский аэропорт.
А вот багаж получать я иду с влажными ладонями и неприятным
чувством обреченности. Лента транспортера выносит
из подземелья сумки и чемоданы. Появляется и мой клетчатый
баул. Считаю про себя до десяти, чтобы успокоиться, и делаю
шаг к бортику транспортера. Берусь за пластиковые ручки.
Поднимаю баул.
И тут за моей спиной раздается вежливый голос:
— Простите, можно вас на пару слов?