О черногорской литературе современному российскому читателю ничего неизвестно. Где-то там жил Милорад Павич, и у него есть много рассказов о Черногории, но он серб. Где-то там жил Иво Андрич, и он нобелевский лауреат, но хорват, и вообще сам черт ногу сломит в этой балканской чересполосице. Читатели «Прочтения» имеют возможность первыми познакомиться с материалами сборника современной черногорской литературы, выпуск которого инициирован европейским культурным центром Dukley Art Community. В течение нескольких недель мы будем печатать стихи и рассказы, сочиненные в очень красивой стране «в углу Адриатики дикой».
Работники просвещения на нудистском пляже
Свеча догорала, а фиолетовые облака медленно расплывались, пропуская лучи, делая ее пламя почти невидимым. Я убедился, что огонек вот-вот погаснет, я поднялся со скамьи. Сороковое утро, как умер отец. Я не успел почти ничего узнать о нем, хотя мы всю жизнь делили с ним жилье. Обычные праздники, семейные сборища, полуденные обеды… все это аккуратно и небрежно проходило мимо меня. Даже величественный акт смерти свершился не на моих глазах. Когда он исходил последними вздохами, я пытался кончить на лицо едва достигшей совершеннолетия девочки из соседней квартиры. С этого момента и по сей, уже сорок дней, испытывал я острую боль в мошонке. Пестрый гербарий и ключ без брелка от старой двухкомнатной квартиры были единственным имуществом, унаследованным мной от отца. Мне захотелось сорвать с себя черную рубашку. Направляясь к машине, я бросил еще один взгляд на маленькое тесное кладбище под белым солнцем. Ехал я медленно, петляя по боковым улицам, чтобы наконец выплыть на магистраль, ведущую к морю. По радио рекламировали предстоящий великий день. Первая забастовка в моей жизни. Уже десять лет я работаю в сфере образования, и впервые совет профсоюза работников просвещения единогласно проголосовал за двухчасовую забастовку, призванную выразить несогласие со снижением бюджетных ассигнований на образование по сравнению с предыдущим годом. Интриговал выбор места, на котором работники просвещения пожелали обратить внимание общественности на свои проблемы. Возможно, ветер ассоциируется со свободой, и тогда проветривание гениталий ассоциируется с высшей степенью свободы, так я понял замысел. Я остановил машину недалеко от остановки общественного транспорта, сообразив, что было бы неплохо хоть на несколько минут заскочить домой, чтобы снять с себя липнущий к телу черный костюм. Хорошо было бы успеть встать под душ, выпить холодного свежевыжатого сока. Голова моя раскалывалась при мысли о традиционном продолжении сороковин, так что я даже не заметил, как резко повернул ключ зажигания вправо и нажал на педаль газа. Остановка осталась за моей спиной, в зеркале заднего вида я заметил два силуэта, которые сидели под зонтом мороженщика и протягивали в мою сторону руки. Я затормозил и включил заднюю скорость. Силуэты неспешно поднялись со стульев и влезли на заднее сиденье автомобиля. Я не произнес ни слова. Только время от времени посматривал в зеркальце на необычное существо справа, которое нервно зачесывало светлые волосы за уши. Я мог предположить, что это были уши вилы, заостренные верхушки которых напоминали хрящеватые антенны, а взгляд ее был светлым и излучал, куда бы она ни повернула маленькую головку, призрачную голубизну, заливавшую салон автомобиля. На ее плече лежала рука грудастой подружки с невыразительным тупым лицом. Я закурил сигарету, и они одновременно опустили стекла, каждая со своей стороны. Целых полчаса мы ехали в тишине, которую время от времени нарушали звуки цикад да машины на встречке. По узкой дороге мы подъехали к огромным воротам, к которым была приколочена доска с плохо читаемой надписью: нудистский пляж «Магеллан». В полной тишине мы втроем покинули машину и направились по песчаной тропинке к пляжу, видневшемуся за редкими соснами. Ветер осыпал нас сухими иглами. Работники просвещения уже собрались, устроились на симметрично расставленных лежаках без зонтов. Полуодетые, они выглядели несколько обреченно, собирали в кулак храбрость, необходимую для задуманного перформанса. Организатор забастовки, увидев меня, моментально подошел и громко скомандовал: трусы снимаем без четверти два! Я не усмотрел ничего оскорбительного в тоне, которым он сообщил эту глупость, но его тело вдруг замерло, когда он остановившимся взглядом уставился в глаза вилы, засиявшие всеми цветами радуги. Потом он быстро оглядел грудастую подружку, после чего ноги, утопая в песке, понесли его к остальным участникам мероприятия. Я посмотрел на запястье. Почти час до начала. Боль в мошонке + черный костюм на пляже = дискомфорт. Я со своими двумя молчаливыми пассажирками расположился всего в паре метров от линии, до которой докатывались высокие волны. Сильный восточный ветер разметал волосы вилы так, что на солнце они стали абрикосовыми. Огромные груди ее подружки развернулись в сторону моря, усеянного кайтбордистами в пестрых одеждах, которые, подобно напавшей на поле саранчи, взлетали над поверхностью и через несколько метров, проведенных в воздухе, поглощались мелководьем, из которого гордо выныривали, пряча свою глупость за неестественно широкими улыбками. Отец только один раз водил меня на пляж. Выдал мне маску и дыхательную трубку, сразу погнал меня на глубину. С тех пор я боюсь морского дна. Вскоре я стал бояться и отца. Мальчиком я зажмуривался, когда он смотрел на меня своими голубыми глазами. А когда волосы отросли повсюду и сантиметры начали прибывать, я научился с открытыми глазами отворачивать голову в сторону. Он не старался узнать о моих страхах, они его не интересовали. Единственное, что он делал, так это предрекал мое будущее, в котором видел меня в профессорском звании, причем безразлично, в каком учреждении. Вила взяла меня за руку. Обратив взгляд к горизонту, я заметил высокого кайтера с седой бородой, который тщетно старался одолеть силу ветра. Течение немилосердно гнало его в пучину, и я, испугавшись, поднялся. Меня отвлекла громкая трель свистка, раздавшаяся на другом конце пляжа. Я быстро повернулся и увидел группу забастовщиков, которые поспешно сбросили с себя всю одежду и истерически заскакали по пляжу, занимая заранее согласованные позиции. Вялые белые члены работников просвещения сверкали на ярком солнце, словно стайка сальп, не соображающих, где и когда следует остановиться. Это зрелище заставило меня вздрогнуть, но я тут же опять повернулся в сторону высокого старика, которого волны беспощадно гнали к берегу в полукилометре от нас. Я быстрыми шагами направился к нему, заметив краешком глаза, что вила и грудастая подружка последовали за мной. Я осторожно лавировал между начинающими серферами, их воздушные змеи витали, едва не касаясь наших согнутых голов. В мои туфли набился песок, что сильно затрудняло движение. Старик уже стал постепенно исчезать за стеной сухого тростника, но все еще прочно удерживал, волок за собой сломанного пестрого змея. За первыми рядами тростника нас встретило небольшое болотце, и мы потеряли след. Мелкое болото, окруженное нетронутой дикой растительностью, было единственным пространством, по которому мы могли передвигаться. Издалека доносились неразборчивые лозунги работников просвещения. Я попытался собраться с мыслями, и тут же обнаружил узкий зеленый проход у краешка теплой лужи. Я раздвинул острые стебли и увидел за ними каменистую тропку, ведущую вверх. Мы с трудом пробрались через заросли, не очень понимая, в верном ли направлении движемся. Воцарилась мертвая тишина. Мы оказались вдалеке от берега, сюда не доносился гул моря. Болтовня тростника и шуршание прочих низкорослых растений совсем стихли. Единственным признаком течения времени оставались тающие в небе инверсионные следы. Наконец, мы выбрались на открытое место. Перед нами возникла халупа, вход в которую закрывал сломанный змей. Мы тихонько подошли к открытому окну, чтобы заглянуть внутрь. Я с трудом просунул в него голову, стараясь оставаться незамеченным. Комнатка с единственной деревянной кроватью и столом, тщательно прибранная. Старик сидел за столом спиной к нам и, кажется, что-то писал на желтых листах бумаги или же просто перелистывал их. Потом встал и направился к кровати, прижимая ладонь к левому нижнему ребру. Медленно присел на ее краешек, с трудом стаскивая с себя мокрую серферскую амуницию, пропитанную кровью. Каждое его движение сопровождалось болезненной гримасой, пока он не разделся полностью. Его рана, зажатая ладонью, кровоточила, оставляя крупные красные кляксы на полу комнаты. Я вытащил голову из окна и посмотрел на вилу. Ее глаза стали темными, как морское дно. Я услышал тяжелое, прерывистое дыхание старика. Вила нежно сжала мои плечи, не желая, чтобы я опять просунул голову в комнату. Старик не заметил нашего присутствия, и я начал сомневаться в реальности происходящего. Я был словно в какой-то дымке, не позволявшей отличить жизнь от сна. Вдруг я почувствовал руки грудастой подружки, появившиеся откуда-то из-за моей спины и принявшиеся расстегивать на мне брюки. Она крепко ухватила меня за член и начала дрочить его толстыми пальцами. Я опустил глаза и увидел полураздавленный кусок мяса, который проступал меж ее пальцами, как пластилин. Я начал освобождаться от болезненного напряжения, которое сорок дней сковывало мои яйца. Вместо спермы из члена брызнул вдруг прерывистыми струями во все стороны песок, и в воздухе запахло миндалем. Во рту у меня пересохло, я почувствовал, как тело становится прозрачным и невесомым. Оно в любую секунду могло превратиться в песок, который легко разнесет ветром по гористому полуострову. Я едва высвободился из железной хватки грудастой и рухнул на землю. Стенания старика затихли. Какое-то время я, скорчившись, лежал, спрятав голову в коленях. Солнце припекло затылок, и я решил бежать, не оглядываясь на хибару, мертвого старика, вилу и грудастую. Я перепрыгивал через большие острые камни, ветки больно хлестали по телу. С трудом перевалив болото, я медленно доковылял до пляжа. Приблизился к голым работникам просвещения, которые тихо сидели у воды на только что отпечатанных учебниках. Они походили на стайку моли. Приближаясь к ним, я на ходу снимал костюм, разбрасывая тряпки по сторонам. Остановился уже голым: на месте, которое показалось мне особо приятным. Шум моря возвратился. Кайтеры продолжали неутомимо разрезать белые волны. Заметив меня, один из коллег встал и протянул мне свой учебник. Я осторожно положил его на раскаленный песок, после чего с удобством разместил на нем свою белую задницу. Солнце продолжало припекать. Вдруг все вскочили на ноги и хором стали выкликать: Свобода! Свобода! Свобода! Кайтеры не обращали на нас внимания. Один из них ловко исполнил в воздухе сальто.
Рисовала Милка Делибашич
Стефан Бошкович (Stefan Bošković) родился в Титограде (ныне Подгорица) в 1983 году. Прозаик, сценарист, драматург. Закончил театральный факультет университета в Цетинье, кафедру драматургии по классу профессора Стивена Копривицы (2010). Опубликовал драму «Время мух» в литературном журнале Ars (2010) и в антологии «Новая черногорская драма» (2010). Публиковал короткие рассказы в антологиях «На смертном одре» (Proletter; Idiot Balkan; 2013), Мy favorite things (Quest, 2013), «Прозрачные животные» (Ars, 2014). Роман «Оплеухи» получил в 2013 году второй диплом на конкурсе «Лучший неопубликованный роман в Черногории». Один из основателей «Альтернативной театральной активной компании» (АТАК). Живет в Подгорице.