Несколько глав из биографии Шекспира, написанной Питером Акройдом. Для тех, кто жаждет не сенсаций, а полной подробностей классической биографии.
Глава 1
В тот день звезда отплясывала в небе,
Под нею мне родиться довелось1
Принято считать, что Уильям Шекспир родился 23 апреля 1564 года, в день святого Георгия. На самом деле это могло случиться и 21 или 22 апреля, но совпадение с праздником более пристало такому событию.
Явившееся в мир из материнской утробы с помощью повитухи, дитя шестнадцатого столетия искупали и туго запеленали в кусок мягкой материи. Затем ребенка снесли вниз показать отцу. После ритуала знакомства его водворили обратно во все еще теплую и темную родильную комнату, под бок к матери. Считалось, что мать «примет на себя все болезни младенца», прежде чем его положат в колыбель. Следовало также капнуть ребенку в рот немного масла и меда. В Уорикшире обычай предписывал давать сосунку растертые заячьи мозги.
В отличие от дня рождения день крестин известен точно:
ребенка крестили в церкви Святой Троицы в Стратфорде
в среду, 26 апреля 1564 года. Служитель, который вел записи
в приходской книге, написав «Guilelmus fi lius Johannes Shakespeare»2, сделал ошибку в латинском склонении: следовало
писать: «Johannis»3.
Отец нес младенца Шекспира от дома, где он родился,
на Хенли-стрит, вниз по Хай-стрит и Черч-стрит до самой
церкви. Матери при крещении никогда не присутствовали.
Джона Шекспира и его новорожденного сына должны были
сопровождать крестные родители, иначе — кумовья. В нашем случае крестным отцом стал Уильям Смит, галантерейщик и сосед по Хенли-стрит. Имя ребенку давалось перед начертанием на лбу креста и погружением в купель. У купели
крестных родителей призвали проследить, чтобы Уильям
Шекспир посещал богослужения и выучил «Символ веры» и
«Отче наш» на «родном английском языке»4. После крещения
младенцу повязывали голову белым льняным платком, который снимали, когда мать «очистится»5; платок назывался «крестильным», и его же использовали как саван, если ребенок умирал, не прожив месяца. При Елизавете реформированная
англиканская церковь все еще не возражала против «апостольской ложки»6 или крестильной рубашки — подношений крестных родителей; в честь крещения съедали праздничный пирог. Как-никак отмечалось спасение бессмертной души
Уильяма Шекспира.
Касательно земной его жизни такой определенности не
было. В шестнадцатом веке смертность среди новорожденных была очень высока. Девять процентов младенцев умирали в первую неделю, следующие одиннадцать — не проживи месяца. В то десятилетие, когда родился Шекспир, в Стратфорде каждый год в среднем совершалось 62,8 крещений и
42,8 отпеваний. Шансы выжить имели дети из сравнительно
зажиточных семей или крепкие от рождения; Шекспир, похоже, обладал обоими преимуществами.
Стоило преодолеть опасности детского возраста, как
возникали дальнейшие трудности. Средняя продолжительность жизни взрослого мужчины составляла сорок семь лет.
И поскольку родители Шекспира прожили, по меркам своего
времени, долгую жизнь, он мог рассчитывать на большее. Но
Шекспир только на шесть лет превысил средние показатели.
Жизненные силы иссякли. Средний срок жизни человека
в Лондоне в более богатых приходах исчислялся всего лишь
тридцатью пятью годами и двадцатью пятью — в бедных;
может быть, это город убил его? Такой разгул смерти влек за
собой неизбежное следствие: половине населения не было
и двадцати. Это была молодая культурная среда, по-юношески энергичная и честолюбивая. Сам Лондон был вечно
молод.
Первую проверку на жизнеспособность Шекспир прошел, будучи всего трех месяцев от роду. В приходской книге
от 11 июля 1564 года рядом с записью о похоронах молодого
подмастерья-ткача с Хай-стрит — слова: Hic incipit pestis
(И начинается чума). За шесть месяцев умерли 237 человек,
более десятой части жителей Стратфорда. Скончалось все
семейство из четырех человек, жившее на той же стороне
Хенли-стрит, что и Шекспиры. Но Шекспиры выжили. Возможно, мать с новорожденным укрылась в родительском доме
в соседнем селении Уилмкот и там пережидала опасность. Зараза угрожала только тем, кто остался в городе.
Если не сам ребенок, то его родители наверняка трепетали от страха. Они уже потеряли двух дочерей, умершихв младенчестве, и cын-первенец был предметом неустанной и неусыпной заботы. Таким детям в будущем обычно присущи жизнерадостность и уверенность в собственных силах. Они чувствуют себя своего рода избранниками судьбы,
защищенными от жизненных невзгод. Стоит отметить, что
Шекспир ни разу не заразился чумой, которая часто свирепствовала в Лондоне. Можно предположить, что удачливость
первенца связана с местами, где он родился.
Глава 2
В ней — суть моя 7
Уорикшир часто называют древним краем; следы старины, безусловно, проглядывают в характере здешней местности и обнаженных ныне холмах. Его иногда называют «сердцем» или «пупом» Англии, и это подразумевает,
что и сам Шекспир воплощает некую основную английскую
идею. Он центр центра, ядро или источник истинно английской сущности.
Окрестности Стратфорда разделялись надвое. К северу
лежал Арденский лес, остатки древнего леса, покрывавшего
центральную часть страны, — эта область была известна как
Уилден. При упоминании о лесе можно представить себе непроходимую чащу, но в шестнадцатом веке было иначе. В Арденском лесу находились овечьи фермы и усадебные участки,
луга и пастбища, пустоши и лесные просеки. Дома не образовывали улицу, выстроившись удобно в ряд, а, по словам елизаветинского топографа Уильяма Харрисона, «стояли вразброс, каждый — посреди прилегающих земель». В те времена,
когда по Ардену гулял Шекспир, сам лесной массив сильно
поредел — людям была нужна древесина для строительства,
а на новый дом уходило от шестидесяти до восьмидесяти
деревьев. Леса вырубали также для добычи руды и сельско-хозяйственных нужд. Джон Спид, исследуя эту область для
своего «Атласа Великой Британской империи» 1611 года, отметил «обширное и существенное истребление лесов». Эти
места никогда не были английским «лесным раем». Они подвергались постоянному разрушению.
И все же лес всегда был символом вольности и противостояния. В «Как вам это понравится» и «Сне в летнюю ночь»,
в «Цимбелине» и «Тите Андронике» он становится фольклорным образом, воплощением древней памяти. В доисторическом Арденском лесу племена бриттов укрывались от
римских захватчиков; само название «Арден» имеет кельтские
корни и означает «лесистые долины». Кельты назвали Арденнами область, расположенную в северо-восточной Франции
и Бельгии. В таких же лесах они укрывались от набегов саксонских племен. Легенды о Гае из Уорика, усвоенные Шекспиром в младенчестве, повествуют о лесном отшельничестве
рыцаря. Его меч, побывавший в битве с завоевателями-датчанами, хранился в Уорикском замке.
Словом, Арден в той же степени служил для укрытия, что
и для хозяйственных нужд; нарушители закона и бродяги
могли заходить туда, ничего не опасаясь. И потому лесные
жители вызывали некоторое неудовольствие обитателей открытых пространств. Лесной народ «был похотливым и беспутным», он «так же не имел понятия о Боге и цивилизованной жизни, как и самые дремучие дикари». Так в истории
сопротивление захватчикам неотделимо от непокорности
и варварства. История уходит корнями в глубь веков и неотделима от земли. В «Как вам это понравится» шут Оселок восклицает, войдя в лес: «Вот я и в Арденском лесу. И что-то не
видно, чтобы я поумнел от этого. Напротив, даже как будто
поглупел» 8. Мать Шекспира звали Мэри Арден. Его будущая
жена, Анна Хатауэй, жила на краю леса. Он хорошо представлял себе эту землю.
В другой стороне графства, к югу от Уилдена, лежала область под названием Филден. На карте Уорикшира, отпечатанной Сакстоном в 1576 году, почти нет деревьев, разве что
в рощах и на перелесках. Все остальное — кустарники и пастбища да пахотные земли на холмах. Уильям Кемден в своей
«Британии» описывает местность как «открытое пространство,
где тут и там раскинулись отрадные для взора хлебные поля
и зеленые луга». Джон Спид оглядывал окрестности с той же
точки, что и Кемден, — с вершины Эджхилл — и упомянул
«пастбища под зеленым покровом, густо разукрашенные цветами». Этот образ — квинтэссенция сельской Англии — такая же часть шекспировского видения мира, как и лес вдалеке.
Предполагается, что Филден был богатой и протестантскойчастью графства, а Уилден — бедной и католической. Это
всего лишь поверхностное и к тому же предвзятое суждение,
но в его контексте проще понять, на чем основано равновесие противоположностей, усвоенное Шекспиром на уровне
подсознания.
В Стратфорде, защищенном горами Уэльса, климат был
мягкий. Земля и воздух здесь пропитаны влагой, свидетельство чему — бежавшие по городу ручьи. Облака, тянувшиеся
с юго-запада, назывались «Гонцами Северна» и предвещали
дождь. Только «жестокое дыханье севера», как говорит Имогена в «Цимбелине», могло «посбивать все бутоны со стеблей» 9.
Но если смотреть шире, то какова связь ландшафта с Шекспиром и Шекспира с ландшафтом? Возможно, какой-нибудь
будущий гений топографии проникнет в природу явления,
которое стали называть «территориальным императивом»:
когда атмосфера некоего места определяет и формирует
характер того, кто там родился и вырос. Хотя в отношении
Шекспира сразу напрашивается один вывод. Из его творчества явственно следует, что он не мог ни родиться, ни вырасти в Лондоне. Ему чужды суровость и высокопарность
Мильтона, родившегося на Бред-стрит; резкость Бена Джонсона, воспитанника Вестминстерской школы; острота Александра Поупа из Сити или одержимость Уильяма Блейка из
Сохо. Он — деревенщина.
Глава 3
Художество ты любишь? Вот картина10
Дороги, пересекающие реку Эйвон, сходятся в
Стратфорде; слово «afon» у кельтов означало реку.
Люди селились в этих местах начиная с бронзового
века. Там находились курганы и выложенные из камней круги, на которые никто сейчас не обращает внимания, или могильники, на которых собирались суды. У черты
нынешнего города располагалось римско-британское поселение, что придает этому суровому месту основательность и
значимость.
Название «Стратфорд» происходит от римского straet (дорога), что означает мощеную дорогу через брод. В седьмом
веке на берегах реки был основан монастырь; сначала он принадлежал Этеларду, англосаксонскому королю, но потом перешел во владение вустерского епископа Эгвина. Это произошло
вскоре после обращения саксов в христианство; можно смело
сказать, что Стратфорд с самых ранних времен имел отношение к древней религии. Церковь, в которой крестили Шекспира, была возведена на месте старого монастыря, а жилища
монахов и тех, кто им прислуживал, находились в том месте,
что сейчас называется «Старым городом». В «Книге Судного
дня», кадастровой книге времен Вильгельма Завоевателя, указывается, что в 1085 году в этом месте была деревня, где рядом
с церковнослужителями жили фермеры и батраки, а именно:
священник, двадцать один батрак и семеро арендаторов.
Процветание началось в тринадцатом столетии. С 1216 года
стали устраивать трехдневную ярмарку и в дополнение к ней еще
четыре ярмарки в разное время года, причем одна из них длилась пятнадцать дней. В отчете 1252 года упомянуты 240 участков земли, арендованных у владельца поместья, а также многочисленные мастерские, лавки и жилые помещения. Там трудились башмачники и мясники, кузнецы и плотники, красильщики
и колесники, занимавшиеся торговлей, которую Шекспиру еще
предстояло увидеть на улицах своего детства. Город ко времени появления Шекспира на свет оставался примерно таким
же, каким был в Средневековье. Шекспир мог по одному только
праву рождения чувствовать себя продолжением истории.
Свободная, заросшая колючим кустарником земля за пределами города считалась заброшенной, и ее обжили кролики.
Деревья встречались здесь редко, участки не огораживались,
и все вокруг было усыпано клевером, первоцветом и желтыми цветами горчицы. На этой же неогороженной территории были луга, пашни и пастбища, протянувшиеся до холмов.
Словарный запас Шекспира, касающийся растительности
этих мест, шире, чем у любого другого писателя: он различает
болиголов и горицвет, куколь и дымянку.
В Стратфорде была церковь, возведенная во имя Святой
Троицы в начале тринадцатого века. Построенная за рекой из
грубого местного камня и желтого, привезенного из кемденских каменоломен, она пребывала в совершенной гармонии
с пейзажем, колокольня была деревянная, вокруг росли вязы,
а к северному входу вела липовая аллея. Шекспир, должно
быть, знал о древней усыпальнице в северной части алтаря,
где покоились останки давно умерших; здесь же находилась
комната священника и спальня мальчиков-певчих. Шекспир
и его современники были на короткой ноге со смертью, но
это не мешало Джульетте рыдать у склепа с «костями смердящими и грудой черепов» 11. Местная легенда гласит, что
драматург имел в виду этот склеп, когда писал «Ромео и Джульетту»; возможно, так оно и есть. Его самого должны были
похоронить в нескольких футах от склепа, в самой церкви,
и его серьезное предупреждение тем, кто «потревожит мои
кости»12, до сих пор напоминает о себе. О том, что человек
смертен, напоминало и другое: в 1351 году в западной части
церковного двора была воздвигнута часовня для священников, которые, сменяя друг друга, без перерыва совершали заупокойные службы.
Столь же древней была Гильдия Святого Креста, основанная в Стратфорде в начале тринадцатого века, союз мирян, приверженных установлениям и обрядам своей веры.
Члены этого содружества, платя ежегодные взносы, могли
быть уверены, что будут похоронены должным образом. Но
в то же время это была общинная организация, со своими старостами и церковными сторожами, соблюдающая интересы
города и следящая за сбором церковных пожертвований.
Самым знакомым для Шекспира зданием в Стратфорде
была именно часовня этой гильдии; она стояла как раз позади
школы, где он учился, и каждый день учащиеся ходили туда
на утренний молебен. Тогда там звонили колокола. Маленький колокол призывал мальчика утром в школу; в большой
били на рассвете и в сумерках; и был там «угрюмый, мрачный колокол» сонета13, сопровождавший смерть и похороны.
Этот колокол звонил и по Шекспиру, когда его опускали
в стратфордскую землю.
Глава 4
Ведь для меня, где ты — там целый мир14
Шекспир родился через пять лет после коронации Елизаветы I, и большая часть его жизни пришлась на время ее своевластного и в то же время
полного ограничений и неуверенности правления. Ее главной заботой было упрочить престиж страны (и собственное положение), и все силы своей властной и неординарной
натуры она направляла на то, чтобы избежать гражданских
волнений и внешних конфликтов. Превыше всего Елизавета страшилась беспорядков и начинала военные действия
только в крайнем случае. К тому же государство во главе
с незамужней королевой было по сути своей нестабильно,
в особенности когда она придумала сталкивать лбами своих
фаворитов. Однако Елизавете удалось расстроить или предотвратить ряд заговоров, ставивших целью свергнуть ее
с трона. Ее нетерпение, а зачастую нерешительность расширили горизонты страны. То была эпоха открытий, торговли,
устроенной по-новому, и литературы. Теперь ее называют
«эпохой Шекспира». Однако нет оснований полагать, что самому Шекспиру его время было так уж по душе. Мы знаем,
что детство его прошло в совсем другом мире.
Стратфорд расположен на северном берегу Эйвона. Река
была самой приметной деталью в пейзаже, включавшем
в себя деревья, фруктовые сады и огороды. Когда случались
паводки — зимой ли, летом ли, — шум воды доносился до
каждой улицы. Леланд пишет, что люди, пытавшиеся пересечь
Эйвон в момент паводка, «рисковали жизнью». Например, летом 1588 года Эйвон в течение восьми часов поднимался на
три фута в час. На деньги видного местного дворянина, сэра
Хью Клоптона, построили каменный мост, который дожил до
наших дней. Но половодье увековечено и иным способом. Ни
один из елизаветинских драматургов не упоминал реку столь
часто, как это делал Шекспир; и в двадцати шести случаях из
пятидесяти девяти упоминается река, вышедшая из берегов.
Река была частью его воображения. В «Обесчещенной Лукреции» есть необычный образ водяного вихря, уносимого
течением в том же направлении, откуда его принесло; это феноменальное явление можно увидеть, стоя у восемнадцатой
арки каменного моста в Стратфорде. Огороженный стенами
мост спускался к Бридж-стрит, которая пересекала центр города. Вместе с другими шестью или семью улицами она образовывала район, состоявший из 217 домов, где обитало две
сотни семей; население Стратфорда в конце шестнадцатого
века насчитывало около девятнадцати сотен жителей. Улицы
сохраняли свой средневековый облик, который и поныне заметен на Шип-стрит, Вуд-стрит, Милл-Лейн15 и Ротер-стрит16.
Однако, судя по способу постройки, дома были сравнительно
новые: большинство возведено в пятнадцатом веке. Материалом служили дубы, сваленные в соседнем лесу, строили
испытанным способом: плотно пригнанные доски обмазывались глиной. Фундамент делался из древнего известняка,
добытого в соседнем Уилмкоте, родных местах Мэри Арден,
крыши крыли соломой. Окна не стеклили, но защищали толстыми деревянными брусками. Такое жилье было «местным»
до последней деревяшки.
Воды в городе хватало: ручьи и ручейки бежали вдоль
улиц, образуя колодцы, пруды, лужи и сточные канавы. Через
два дома от Шекспиров стояла кузница; воду для нее брали
из ручья, прозванного Болотом. Шекспира всю жизнь сопровождал звук текущей воды. На достаточно широких улицах
Стратфорда вполне могли разъехаться две телеги, но это не
мешало грязи, отбросам и канавам с нечистотами заполнять
основную их часть. Улицы по краям были вымощены досками
или булыжником, но что угодно могло проплыть посередине.
Кроме того, на них наступали неосвоенные пространства
с беспорядочно проложенными временными дорогами.
Свиньям, гусям и уткам не полагалось свободно разгуливать по городу, но об их присутствии свидетельствовали многочисленные загоны на каждой улице. «Добрых», как тогда
выражались, домов было много, но были и лачуги бедноты,
и крытые соломой амбары, и развалюхи. В городе имелись
указывавшие истинный путь человечеству кресты из камня,
позорный столб, колодки и место для порки тех, кто шел наперекор городской власти (в городское правление входил
и отец Шекспира). Была здесь и тюрьма, и конструкция, получившая название «Клетка», а также позорный стул 17. Все это
мало напоминало «тюдоровскую идиллию». От гравюр с изображением Стратфорда — его мельниц, креста на базарной
площади, церкви и часовни — веет тишиной и покоем. На нас
смотрит мир, населенный простыми тружениками и торговцами в живописных костюмах. На первых фотографиях город
тоже выглядит сверхъестественно пустым и тихим, людей
на широких улицах почти не заметно. Они не отражают ту
напряженную и суетливую жизнь, какая в действительности
окружала Шекспира.
За каждой отраслью закреплялось свое место. Свиньи продавались на Cвайн-стрит, лошади — на Черч-уэй; торговцы
шкурами раскидывали товар на перекрестке у Ротер-маркет,
тогда как солью и сахаром торговали на Корн-стрит. Скобяные и веревочные изделия можно было найти на Бридж-стрит,
а мясники занимали верхнюю часть Мидл-роу. Существовали
отдельные рынки для продажи пшеницы, скота, тканей. Когда
Шекспир в зрелые годы вернулся в Стратфорд, прямо возле
дверей его дома располагался сырно-масляный рынок.
К четырем часам утра город пробуждался, к пяти улицы
наполнялись людьми. Торговцы и работники завтракали в восемь и обедали в полдень; работу заканчивали в семь часов
вечера, после четырнадцатичасового трудового дня. Закон
о ремесленниках, принятый в 1563 году, разрешал, однако,
один час послеобеденного сна. Выходных не было, за исключением праздников.
Многие стратфордские ремесла существовали веками.
Судя по списку занятий 1570-1630 годов, в городе было двадцать три мясника, двадцать ткачей, шестнадцать башмачников, пятнадцать пекарей и пятнадцать плотников. Это были
«основные» профессии; городские жители (к примеру, отец
Шекспира) могли входить в самые разные цехи. По основному роду занятий Джон Шекспир был перчаточником, одним из двадцати трех в городе; но зарабатывал он на жизнь
еще и торговлей шерстью, и ростовщичеством, и изготовлением солода. В Стратфорде традиционно варили пиво и продавали эль; этим занимались не менее шестидесяти семи хозяйств.
И все же все городские ремесла, как и экономика города
в целом, подчинялись более важному ритму сельскохозяйственного года: в феврале пахота и сев, в марте прополка, в
июне сенокос, в августе сбор урожая, в сентябре молотьба и
в ноябре забой свиней. И еще лошади, овцы, свиньи, рогатый
скот, пчелы. Пашни и непахотные земли, луга и пастбища. «Да,
вот еще, сэр, чем же мы засеем ту большую пашню — пшеницей?» — спрашивает слуга у судьи Шеллоу во второй части
«Короля Генриха IV». — «Да, красной пшеницей, Деви»18.
Шекс пир, безусловно, понимал язык земледелия.
В 1549 году Стратфорд, входивший до того во владения
епископа Вустерского, перешел к Джону Дадли, графу Уорику; в этом смысле город был секуляризован. В 1553 году
Стратфорду была пожалована грамота, по которой прежние
члены Гильдии Святого Креста становились олдерменами; их
оказалось четырнадцать; из них следовало выбрать бейлифа,
или мэра. Олдермены выбирали еще четырнадцать человек,
и вместе они составляли городской совет.
Члены совета встречались в старой ратуше возле часовни. В их обязанности входило наблюдать за мостом, школой и самой
часовней; доходы от собственности, ранее принадлежавшей
гильдии, шли теперь на содержание городского совета. Хотя
многие сожалели о конце церковной власти, это знаменовало
начало самоуправления. Бейлиф и избранный олдермен стали
мировыми судьями, заменив судей церковных. Эти самые уважаемые горожане назначали двух казначеев и четырех констеблей.
Таким был мир, где отец Шекспира вполне для своего времени
преуспевал; и это не могло не отразиться на детстве сына.
Стратфордский позорный столб, не говоря о тюрьме и
позорном стуле, дает основание предположить, что и сам
образ жизни в городе находился под тщательным контролем.
Вошло в обычай изображать Англию времен Елизаветы I «полицейским государством», но такой подход устарел. Однако
это был мир строгой и почти патриархальной дисциплины.
Иными словами, управляли им все еще по средневековым
канонам. Остро ощущалась разница между слоями общества; в силе был тот, кто владел землей. Таких принципов неуклонно придерживался и сам Шекспир. Это был мир привилегий и покровительства, привычных предписаний и местного
правосудия. Каждого, кто отзывался неуважительно о городском чиновнике или не повиновался распоряжениям властей,
препровождали в камеру на три дня и три ночи. Никто не мог
приютить чужеземца без разрешения мэра. Слугам и подмастерьям не позволялось выходить из дому после девяти вечера.
Игра в шары разрешалась в строго определенные часы. По
воскресеньям полагалось ходить в шерстяной шапке и обязательно посещать церковь не реже чем раз в месяц. У жителей
Стратфорда не было тайн — это было открытое общество,
в котором каждый знал о делах других, семейные или супружеские проблемы становились немедленным достоянием
всей округи. Не было никаких признаков «частной» жизни,
в том смысле, в каком ее понимают сейчас. Не случайно среди
достижений Шекспира критики отмечают то, что в его пьесах
впервые вводится понятие индивидуальности. Ему остро не
хватало этого в родном городе.
Считается, что природа и атмосфера города за время
жизни Шекспира не претерпела изменений и оставалась
прежней до середины девятнадцатого века, но это неверно.
Новые сельскохозяйственные методы привнесли свои проблемы; огораживание общинных земель и бурное развитие
овцеводства вытеснили многих крестьян с их наделов. На
городских улицах появлялось все больше бродяг и батраков,
оставшихся без дела. В 1601 году надзиратели Стратфорда отметили семь сотен бедняков, и большей частью это были работники, пришедшие из окрестных деревень. Миграция бедноты также увеличивала подспудное социальное напряжение.
Между 1590 × 1620 годами резко возросло число «серьезных
преступлений», разбиравшихся в суде графства.
Наличие безземельных и безработных людей обострило
проблему, которая в то время казалась неразрешимой. Как
спасти бедняка от еще большей нужды? Это был период повышения цен. Сахар стоил 1 шиллинг и 4 пенса за фунт в 1586 году,
2 шиллинга и 2 пенса в 1612-м. Ячмень продавался по 13 шиллингов и 3 пенса за четверть в 1574-м, а к середине 1590-х годов
цена на него поднялась до 1 фунта 6 шиллингов и 8 пенсов.
В связи с ростом населения снизилась оплата труда наемных работников. Каменщикам платили 1 шиллинг и 1 пенс
в день в 1570 году, а тридцатью годами позже, когда цены
резко повысились, они зарабатывали всего 1 шиллинг. Положение усугубилось после четырех неурожайных лет, начиная
с 1594-го; во второй половине 1596 года и в первые месяцы
1597-го в Стратфорде часто случались смерти от недоедания.
Это было голодное время. «Хлебные бунты» горожан в «Кориолане» не были плодом воображения.
Хотя дохода бедняков едва хватало на жизнь, йомены
и землевладельцы неуклонно богатели. Рост населения и особенно спроса на шерсть способствовал размаху продажи
земли. Это был легкий способ обогащения, который пришелся по душе и самому Шекспиру. Фактически экономические сдвиги, столь невыгодные для бедняков, сулили ему большую прибыль. Он не испытывал никаких угрызений совести
по этому поводу и устраивал свои финансовые дела с той же
хваткой, с какой начал театральную карьеру. Но он понимал,
что происходит.
Так или иначе, характер новой светской экономики делался все заметнее, и много исследований посвящено тому,
как отражен у Шекспира переход от Средневековья к началу
современного исторического периода. Что случается, когда
старые устои веры и власти под запретом, разорваны связи
и не выполняются обязательства? Так Лира сменяют Гонерилья и Регана, а Дункана Макбет. Все резче обозначилось
и несоответствие между обычаями — утонченными культурными и народными; Шекспир был, возможно, последним английским драматургом, в чьем творчестве сочетались две культуры.
1 «Много шума из ничего», акт ii, сцена 1.
2 Уильям, сын Джон, Шекспир.
3 Латинская форма родительного падежа.
4 Англиканская церковь боролась за освобождение от латыни и переход богослужения на понятный всем английский язык. В 1559 г. была принята «Книга общей молитвы» с текстами молитв на английском языке, которые рекомендовались прихожанам.
5 Через шесть недель после родов мать должна была пройти обряд очищения, прежде чем ей разрешалось войти в церковь (традиция, восходящая к ветхозаветному времени).
6 На черенке такой маленькой ложки изображался один из двенадцати апостолов или, на ложке покрупнее, фигура самого Иисуса. Ложки вошли в обиход в xiv в. и были очень популярны в эпоху Шекспира.
7 «Два веронца», акт iii, сцена 1.
8 Акт ii, сцена 4. Пер. В. Левика.
9 Акт i, сцена 3.
10 «Укрощение строптивой», интродукция, сцена 2. Пер. М. Кузмина.
11 «Ромео и Джульетта», акт iv, сцена 1. Пер. Д. Михаловского.
12 Эпитафия на могиле Шекспира гласит: «Добрый друг, ради Иисуса берегись тревожить прах, погребенный здесь; благословен будь тот, кто пощадит эти камни, и проклят будет тот, кто потревожит мои кости».
13 Сонет 71.
14 «Генрих VI», часть вторая, акт iii, сцена 2. Пер. Е. Бируковой.
15 Овечья улица, Лесная улица, Мельничная аллея.
16 Название восходит к слову «rother» — скот на продажу.
17 Стул укрепляли на подвижном бревне и, привязав к нему наказуемого, опускали в воду.
18 Акт v, сцена 1. Пер. Е. Бируковой.