- Нора Боссонг. Общество с ограниченной ответственностью / Пер. с нем. Д. Андреевой. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017. — 304 с.
Семейное дело существует вот уже три поколения: прадеды наживали состояние, деды — сохраняли, отцы — разбазаривают. А что достанется на долю четвертому? Луизе Титьен 27 лет, и она наследует то, чем никогда не жаждала заниматься, — фирму «Титьен и сыновья», одновременно и связующее звено, и яблоко раздора между близкими людьми.
Нора Боссонг родилась в 1982 году в Бремене. Изучала искусствоведение, философию и компаративистику в Университете имени Гумбольдта в Берлине, в Потсдамском университете и в Университете «Ла Сапьенца» в Риме. Автор нескольких романов и книги стихотворений. Лауреат премии Берлинской академии искусств.
I
Эссен остался в шести тысячах километров: девять часов, два люфтганзовских обеда, три газеты. Мировой океан отделил Луизу Титьен от фирмы «Титьен и сыновья», но жила она мыслями о деле, которому принадлежала, которому наконец-то хотела принадлежать.
Годовой оборот — 38 миллионов евро, снижение оборота в минувшем году — 2,7 процента, 14 миллионов изделий из махровой ткани продано.
В этот день, посреди заснеженного Бруклина, на плечи Луизы легла вся тяжесть 8,9-миллионного состояния: 226 сотрудников, балансовые убытки, как и прежде, превышают акционерный капитал, тенденция к снижению сохраняется. Курт Титьен твердо вознамерился уничтожить все, что будет после него, надеясь освободиться от того, что было до него, — а Луиза в свои двадцать семь лет оставалась главной наследницей отца.
Самолет приземлился в Ньюарке в 16.30. Едва Луиза включила телефон, пришло сообщение:
Луиза, Ваш отец совсем плох. Еду к нему. Буду держать Вас в курсе. Пока НЕ надо лететь в Нью-Йорк. КфВ
Кисберт фон Вайден, старый товарищ отца, который последние несколько месяцев сидел в правлении фирмы, не знал, что она уже прилетела — что Курт вызвал ее впервые после многомесячного молчания.
На сообщение Луиза отвечать не стала, выкатила чемодан из здания аэропорта и остановилась, ослепленная белым солнечным светом. Сугробы по краям дороги. В вышине вьется флаг Соединенных Штатов. Луиза не испытывала к этой стране никаких чувств, но каждый раз, прилетая в аэропорт Ньюарка, поражалась неизменности голубого неба над головой.
Навязчивый оптимизм. Она пару раз вдохнула свежего воздуха — и села в такси. Вскоре она въезжала на Манхэттен через тоннель Холланда.
За те недели, что Луиза проводила в Нью-Йорке, когда ее сюда вызывал Курт — ведь она всегда, как только Курт звонил, паковала вещи и, нервничая, неслась в аэропорт, — она так и не поняла, почему он требовал к себе именно ее. Пока она была маленькой, отец ее едва замечал, и только после совершеннолетия она стала для него человеком, которому он однажды передаст семейное имущество, а вместе с ним и ответственность (которая висела на нем, куда бы он ни бежал, в какой бы дыре ни прятался), а заодно и все деньги, вложенные в акции, недвижимость — да куда только не вложенные.
Луиза ходила с Куртом гулять, и он показывал ей свои любимые места: не так уж много их было; Бэттери-парк на самом юге Манхэттена, старое заводское здание и склады, отданные под галереи, квартал ABC, где некоторые дома напоминали о стародавних временах, когда на этих улицах располагались содовые заводы, нанимавшие на работу только что приехавших нищих иммигрантов. Он показывал ей здание, в котором находилась швейная фабрика «Трайангл», где почти сто лет назад окурок упал на стопку ткани и вспыхнул большой пожар. Некоторые работницы еще сидели за пишущими машинками, когда их нашли — пятнадцать обугленных трупов, рассказывал Курт. Не очень-то приятное зрелище, добавлял он, — девчонки, которых даже смерть не избавила от служебных обязанностей.
Два года назад, приехав сюда впервые, Луиза решила, что он часами гуляет с ней по городу потому, что хочет разузнать, как обстоят дела в Германии.
Он никогда бы не признался ни в чем подобном, ни себе, а уж тем более никому другому, например, Вернеру, который ждал отречения Курта, аки коршун, чтó бы это отречение ему ни сулило. Курт Титьен наверняка предполагал или, по крайней мере, опасался, что разговоры с ним Луиза передает другим членам семьи, которые всё ожесточеннее объединялись против него. Ведь родимые дурачки, как Курт однажды выразился, только и мечтали услышать, что он решился отойти от дел. Однако Курт снова и снова приглашал Луизу к себе, невзирая на опасность, что она все разболтает. Неужели пересуды стали ему безразличны? Может быть, он даже находил в этом какую-то выгоду, которой Луиза не видела? То, что он рассказывал дочери о финансовом положении фирмы, редко соответствовало фактам, а если и соответствовало, то лишь частично; его планы, его прогнозы, его мнения вели, по умыслу или по недомыслию, к убыткам. И Луиза не могла сказать, видел в ней отец союзницу или троянского коня, с помощью которого он надеялся развалить родное предприятие изнутри.
Только в разбитом на соты чреве Манхэттена, пока за окном медленно плыли снежные груды, Луиза подумала, что на этот раз ей предстоит увидеться с отцом в Бруклине. Она может опоздать на каких-нибудь полчаса — на те самые полчаса, на которые такси застряло в непрерывно сигналящей пробке между Западной 20-й улицей и тоннелем Мидтаун.
Поскольку смотреть на пробку было невыносимо, она глазела на яркий экран, где крутился рекламный ролик одного из дорогущих ресторанов Сохо.
Конечно, я могу вас довезти прямо до порога, сказал таксист. Если вы весь день хотите просидеть в машине. Он высадил Луизу, не доезжая двух улиц до нужного дома. Из-за снега город словно онемел. Уборочные машины сгребали белую массу в валы вдоль проезжей части. Таков был Бруклин в тот день: скорости упали, машины ползли по улицам почти бесшумно, словно сани. Почта опаздывала, если вообще доходила — так же, как сегодня опоздала Луиза.
Нью-Йорк. Город, куда Курт, ее отец, сбежал два с половиной года назад, — словно можно сбежать насовсем, ведь можно только убежать подальше. Она пересекла улицу, проходившую через убогий бруклинский квартал. Опущенные ржавые жалюзи, Linen Store, Bed Bath Gifts (магазин в аренду). Многоэтажки, муниципальные квартиры, которые не ремонтировались годами. Domino’s Pizza. Продуктовый магазин. Beauty Supply. Реклама на заборе из профнастила — агентство недвижимости «Димокритос Пропертис». На ограде распылено из баллончика слово «продано», непонятно, к чему относится. Окна соседнего дома закрыты картонками, горы мусора стынут в черных мешках. Женщины с фиолетовыми тенями на веках провожали Луизу взглядами, Луиза смотрела на их гладкие прически, словно бы пахнувшие горелыми волосами. Местные жители с балконов предрекали стихийные бедствия, продолжение снегопада, гололед, ураган. И метро работать не будет! И поезда не ходят в такой холод!
Трое подростков пробежали мимо, перебрасывая друг другу баскетбольный мяч, вытаращились на нее: даже если Луиза опускала голову, она выделялась самой манерой двигаться.
Почему Курт выбрал именно этот квартал, спрашивала она себя, квартал, где он чужой, и всякий должен был это видеть, и не в последнюю очередь маклер. Ведь этот квартал подходил Курту еще меньше, чем его предыдущее место жительства в рабочем районе. Чтобы снять здесь квартиру, он мог, чего доброго, переодеться или послать вместо себя знакомого; это было Луизе тем непонятнее, что сейчас она стояла на улице и понимала, насколько она здесь чужая, насколько ее отец здесь чужой, пришелец, искавший того, что ему не полагалось, — покоя, доставлявшего всем остальным только беспокойство.
В эту квартиру Курт въехал пять месяцев назад, в августе 2011 года, и из нее окончательно перестал подавать признаки жизни — игра, которую он затеял двумя годами ранее, но в которую до поры до времени не втягивал дочь. В августе ее лишили этой привилегии, и она оказалась, равно как дядя Вернер, мать и любой другой человек из прежней жизни Курта Титьена, одной из пешек в партии, где все они охотились за призраком, который являлся главой фирмы «Титьен», но уже много лет не занимался делами, а только наблюдал, как фирма хиреет.
С тех пор как Курт Титьен сбежал в Америку, Луиза оставалась единственным человеком, через которого еще можно было с ним связаться. Вернер поручил ей вернуть отца из ссылки, а если не вернуть, то хотя бы разыскать. Подпись — вот и все, что нам от него нужно, после этого он может делать со своей жизнью что пожелает, объяснял Вернер, и она регулярно летала к отцу. Курт звонил ей, звал к себе, и она садилась на ближайший рейс до Нью-Йорка.
Просто и надежно — по крайней мере, она так считала. Сначала она навещала его, потому что так они договорились с дядей — их союз она скрывала от отца; но после каждой поездки она рассказывала Вернеру все меньше, пока и вовсе не перестала отчитываться. Она видела, как отец превращается из предпринимателя в человека, который выглядел ничуть не лучше бездомного, осунувшийся и обносившийся, запущенный вконец. Она встретилась с его подругой, Фанни, и та все взяла на себя, ведь Луиза не могла позволить отцу совсем опуститься. А когда она поняла, что недостаточно владела им, чтобы его потерять, что отец сблизился с ней лишь на время, пока она ему полезна — старая метода Титьенов, в которой Курт упрекал собственных отца и деда, — когда Луиза все это поняла, хотя лучше было бы не понимать, решительность, с которой она навещала Курта, только окрепла, ибо она вознамерилась вернуть то, чего этот человек годами ее лишал.
И тут он перестал ее вызывать. Порвалась последняя ниточка, соединявшая отца с семьей. Это случилось в августе. Восемь недель она тщетно дожидалась от него весточки, а в начале октября попыталась связаться с ним сама. Письмо, отправленное на его почтовый ящик, осталось без ответа. По новому адресу, который Курт сообщил ей в последнем их разговоре, на его имя не было зарегистрировано телефонного номера. После того как она доняла даму из жилищного ведомства, выяснилось, что и адреса такого не существует.
Разыскать Фанни оказалось проще. Она жила в районе, где некоторое время прожил и Курт. Луиза разузнала телефон Фанни и с третьей попытки дозвонилась. Но толку вышло мало. Нет, она тоже не знает, куда подевался Курт, заявила Фанни; последнее, что она видела, это груда хлама, которую он оставил в прежней квартире и за которую ей пришлось отвечать перед консьержем. Нет, твердила Фанни, больше она от Курта вестей не получала и что адрес, который он оставил в домоуправлении для окончательных расчетов, ненастоящий, узнала от консьержа. С нее хватит, она не хочет снова оправдываться за то, к чему не имеет отношения.
Курт Титьен сам за себя отвечает, они расстались, discharged, как выразилась Фанни.
Луиза снова написала на почтовый ящик Курта. Хотя она была не столько раздражена, сколько задета, она никогда бы ему в этом не призналась. Он махнул на нее рукой (так, по крайней мере, Луиза считала), окончательно и бесповоротно, так же как махнул рукой на остаток собственной жизни.
Третье письмо, обеспокоенное. В конце концов, Курт уже немолод, и он вряд ли знал хоть одного человека из своих новых соседей. Если с ним действительно неладно (а то и вовсе приключилась какая-нибудь беда), возможно, он просто-напросто не в состоянии ответить.
Луиза раздумывала, не полететь ли в Нью-Йорк, — писать еще одно письмо представлялось ей бессмысленным. Кто-то отговорил ее, кто-то якобы видел, как Курт кормил белок в парке на юге Манхэттена, хотя Луиза была убеждена, что там это запрещено.
Четвертое письмо, беззаботное. Словно не было трех предыдущих писем, она интересовалась, гуляет ли он по Манхэттену. Пятое письмо написалось само собой — ведь приближалось Рождество. В шестом письме она попыталась спровоцировать его, в седьмом выдумала, будто бы в Эссене решается некий важный вопрос. На это письмо она наконец-то получила ответ, но того, о чем она писала, он не коснулся ни словом. Ей велели приехать в Нью-Йорк, причем безотлагательно. Вот оно, то самое известие о несчастье, которого она давно страшилась;
Луиза ожидала чего-то подобного, но не думала, что время пришло.
Луиза Титьен сличила номер дома с адресом, который был написан неровным отцовским почерком.
Имя отца значилось в списке жильцов, дверь со скрипом распахнулась, все совпадало, но Луиза чувствовала себя не в своей тарелке. Человек в полицейской форме открыл дверь квартиры на третьем этаже — исцарапанную железную дверь.
You are — ? May I see your ID, Miss?1
Он смотрел на нее, а она видела лишь его щеки, чересчур мясистые, — и протянула водительские права. Нет ничего странного, попыталась уговорить себя Луиза, что, пока не приехал врач, в квартире ждет полицейский. Ничего странного, что в такой снегопад врач до сих пор не добрался до глухого уголка Бруклина. Ничего странного. Все это лишь означало — неоспоримо, неотвратимо, — что в квартире кто-то умер.
Около полудня, узнала она от полицейских, Курт Титьен вырвался из затхлого запаха старых комнат, из суеты приходящего в упадок города. Полчаса, которые Луиза потеряла в вечерних пробках, не имели никакого значения. Женщина, которая, лежа на диване, потягивала диетическую колу, была единственным человеком, который находился подле Курта Титьена, когда тот умер.
Через открытую дверь в гостиную Луиза видела Фанни. Значит, она снова, вопреки всем заверениям, ворвалась в жизнь Курта, — ну естественно, подумала Луиза, подобные люди не могут долго жить в одиночестве.
Фанни куталась в банный халат, модель Sunshine Sally, скорее всего, подарок Курта, ведь никто кроме Курта, не мог купить в Штатах модель Sunshine Sally, хотя она создавалась специально для Штатов — промах фирмы, один из многих. Уронив голову на грудь, Фанни утирала щеки махровым рукавом.
Полгода назад, когда Луиза прилетала в последний раз, они мимоходом виделись в холле отеля, в котором Луиза жила. Фанни запомнилась ей, потому что эта женщина выбивалась из гостиничного интерьера, все в ней выглядело дешево, причем это была дешевизна секонд-хенда. Луиза посмотрела на нее удивленно — курьез, на котором на миг задерживаешь взгляд, а потом забываешь в суматохе дней.
Однако Фанни не осталась стоять на месте, как Луиза надеялась, а пошла навстречу, цокая высокими шпильками.
Луиза Титьен? — спросила она, и Луиза содрогнулась, как содрогаются от чего-то неприличного.
Она огляделась, опасаясь, не услышал ли Фанни кто-то из гостей, и, разумеется, все взоры были устремлены на эту женщину, которая была здесь неуместна, жестянка среди серебряных монет. Луизе хотелось ответить, что Фанни ошиблась, хотелось убежать, но ее не отпускало чувство, что та слишком хорошо знала, кто такая Луиза, чтобы стерпеть ее «нет».
Она представилась как Фанни, просто Фанни, словно фамилия в ее семье еще не появилась.
Мол, она подруга Курта Титьена, girlfriend, как она выразилась, и прозвучало это очень странно, ведь отцу Луизы было почти шестьдесят. Луиза слышала о ней от отца, однажды он назвал ее «эта Фанни», this Fanny, и Луиза поняла это как this funny и ждала, что он доскажет, о чем таком забавном речь. Вне всякого сомнения, эта женщина не могла всерьез сблизиться с ее отцом. Она была из тех достойных сожаления созданий, которые верили, будто поймали на крючок миллионера, а на самом деле оказывались на крючке сами и трепыхались, пока не задохнутся. Отец, думала Луиза, слишком незаурядная личность, чтобы жить с такой женщиной.
Впрочем, Луиза представляла себе человека, которого давно уже не существовало. С тех пор как отец сбежал в Нью-Йорк, он производил жалкое впечатление, как те рабочие, которые в обеденное время сидят за пластиковыми столиками возле касс супермаркета и едят разваренные овощи из алюминиевых мисок. Одевался он невзрачно и небрежно. Носил трехдневную щетину, которая придавала ему неухоженный вид. Он выглядел как безработный, который не знает, куда приткнуться. А иногда и того хуже.
Словно бездомный, думала Луиза. Да ведь он и был бездомным, разве нет? Человек, который приехал в Нью-Йорк и не имеет ни постоянного жилья, ни устоявшейся жизни?
Две женщины сели в холле, Луиза попросила принести два стакана воды, посмотрела на тонкие девчоночьи пальчики, которыми Фанни поддернула слишком широкие брюки.
С вашим отцом творится неладное, сказала Фанни. Я поначалу думала, что это просто сплин, но он перестал себя контролировать. Я не знаю, почему он так ненавидит вашу фирму. Он рассказывает мне о сделках, о которых я знать не хочу. Я даже не могу сказать, чтó из этого правда. И разбираться не желаю. Фирма меня не касается. Это ваше дело.
Луиза пожала плечами. Выслушивайте его или оставьте. Я уж точно не принуждаю вас заботиться о моем отце.
Но он-то принуждает, возразила Фанни.
Что вы хотите сказать? Он дает вам деньги? Он заботится обо мне, вот и все, он ни цента мне не платит.
Луиза взглянула на Фанни, на ее растрепанные волосы, на ее поджатые губы, покрытые блеском.
С точки зрения Луизы, проблема заключалась вовсе не в историях, которые рассказывает Курт, а в том, что эта женщина сумела к нему приблизиться.
Луиза, я ничего не понимаю в этих делах, повторила Фанни, словно Луиза сомневалась — уж тут-то у нее ни тени сомнения не было. И понимать не желаю, добавила Фанни. Я хочу сказать вам, что я не уверена, смогу ли остаться с вашим отцом.
Так проблема только в этом? — заметила Луиза.
Неужели вы не видите, что это значит для вашего отца? — спросила Фанни.
Простите, а что вы вообще знаете о моем отце? — поинтересовалась Луиза. Не воображайте, будто вы способны постичь, кто мы такие.
Луиза поднялась и кивнула официанту, чтобы принес счет. Эта женщина с плохо покрашенными светлыми волосами, в застиранном свитерке (fruit of the loom2, и лет ему не меньше пятнадцати) — такой человек не имел права судить о ее отце, о самой Луизе
и уж точно — об отношениях между ними. Луиза никогда не искала с ней встречи. Для нее Фанни была только раздражающим фактором, на таких людей она время не тратила.
1 А вы… Могу я взглянуть на ваши документы, мисс? (англ.).
2 Американская фирма недорогой одежды в спортивном стиле.