Отрывок из книги
Иосиф Райхельгауз о конкурсе
Так получилось, что я уже много лет имею дело с драматическим театром, который, в свою очередь, имеет дело с современной драматургией. «Современник» в то время, когда я там работал, был центром современной драматургии, и Михаил Рощин был тогда просто автором театра. Анатолий Васильевич Эфрос искал современную пьесу и находил — от Виктора Розова до Алексея Арбузова. В 70-е годы в театре Станиславского поставили Александра Вампилова и Виктора Славкина. Все эти авторы сейчас считаются классиками русско-советской драматургии.
Тем не менее, во все времена звучат жалобы театров, режиссеров на отсутствие современной пьесы. Дескать, дайте нам хорошую пьесу! Но сама по себе она не обнаружится. Чаще всего эту хорошую пьесу находят на премьере хорошего спектакля. Прошла в Москве премьера спектакля «Мой бедный Марат» в постановке Анатолия Эфроса, или в Ленинграде — «Пять вечеров» Александра Володина в постановке Георгия Товстоногова, и все — эти пьесы тут же оказывались «нарасхват» в каждом театре страны!
Пример из моего опыта: я сделал спектакль из рассказов Василия Шукшина в «Современнике» «А поутру они проснулись» — и в сотне театров их начали ставить. Поставил «Из записок Лопатина» по Константину Симонову — и покатилась волна…
Сегодня я слышу те же разговоры — разговоры моего любимого выдающегося коллеги Петра Наумовича Фоменко: «Я нашел замечательную современную пьесу, она называется „Три сестры“. Ее написал Чехов». Я очень люблю и уважаю Петра Наумовича Фоменко, но не считаю его шутку смешной… Потому что она говорит о том, что режиссеры просто не хотят прочесть что-то новое, узнать, что пишут сегодня на нашем языке наши современники. Я совершенно уверен, что русский театр по-прежнему талантлив и, прежде всего, талантлив своей драматургией. Современная драматургия есть! Но нельзя предугадать, где появится шедевр. Нельзя понять, какая из пьес станет классикой. Я хорошо помню, как «Любовь» Людмилы Петрушевской все тот же великий Анатолий Эфрос назвал «чернухой». А сегодня я дал своим студентам в ГИТИСе эту пьесу как классическое произведение — каждый из них покажет на экзамене свою «Любовь», которая выдерживает любой жанр, любую трактовку, любой разбор. То же самое могу сказать о пьесах Семена Злотникова, которые уже более 30 лет идут по всему миру. Именно в нашем театре как драматурги дебютировали Евгений Гришковец, Александр Демахин, Борис Акунин*, Людмила Улицкая**, Ксения Степанычева. Новая пьеса Павла Пряжко, вошедшая в тройку лучших пьес 2009 года (она опубликована в настоящем сборнике), уже в нашей афише.
Конкурс «Действующие лица» мы проводим семь лет. Смысл его только в одном — максимально открыть двери талантливым людям любого возраста, любой художественной программы, которые в своих пьесах талантливо и современно отражают нашу жизнь, тем самым, давая повод режиссеру сочинить спектакль, на который придет зритель. А зритель в свою очередь идет в театр, чтобы включиться в тот опыт, который отбирает из окружающего нехудожественного мира для него драматург.
Думаю, что наш театр по своей идеологии просто обязан быть центром современной драматургии, «Школой современной пьесы». И важнейшее в этой Школе — конечно же, конкурс «Действующие лица» и программа «Класс молодой режиссуры», которые вместе, в одной связке могут открыть новые имена, новые пьесы, новый взгляд на мир. Мы ждем следующих пьес!
Виктор Калитвянский
Родился на Украине в 1953 году. Вырос на Дальнем Востоке, в Комсомольске-на-Амуре. Окончил Московский авиационный институт по специальности инженер-экономист в 1976 году. После института работал в подмосковном городе Дубна на оборонных предприятиях (последняя должность — заместитель директора по экономике). С 1980 года по 1986 год учился на заочном отделении Литературного института им. Горького (семинар прозы А. И. Приставкина). В конце 90-х годов переехал в Москву. Работал в финансовой сфере. В 90-е годы занимался литературной деятельностью, как говорится, без отрыва от производства. Вышли книги «На три голоса», «Карьер». Первую пьесу написал в 2003 году. Всего написано 12 пьес (драмы, комедии и даже, осмелюсь заметить, одна трагедия). Ни одна из них в профессиональном театре не поставлена. Пьеса «Возчик» написана в 2008 году. На конкурсе Свободного театра в 2009 году пьеса «Возчик» вошла в шорт-лист. В итогах конкурса пьеса получила так называемое особое упоминание. Был женат, теперь разведен. Двое взрослых детей — сын и дочь. На конкурс представлена пьеса «Возчик».
Возчик
Пьеса в девяти сценах
Действующие лица
КОВТУН — уполномоченный НКВД, женщина лет 35.
СЕМЕНОВ — работник НКВД, около 40 лет.
ПЕТРЕНКО — работник НКВД, около 60 лет.
СЕКРЕТАРЬ (РАЙКОМА) — за 40 лет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (РАЙСОВЕТА) — около 50 лет.
ВОЗЧИК — неопределенного возраста.
ШОФЕР — около 40 лет.
АНЬКА — около 30 лет.
ВТОРОЙ СЕКРЕТАРЬ (РАЙКОМА) — около 40 лет.
ЖЕНА (ВТОРОГО СЕКРЕТАРЯ) — за 30 лет.
НАЧАЛЬНИК РАЙОТДЕЛА НКВД — за 40 лет.
СЦЕНА 1-я
Большая комната в старом деревянном доме — райотделе НКВД. Справа — лестница в подвал. В центре — двустворчатая дверь. Слева — маленькая дверь. Между двумя дверьми — старый шкаф. Между большой дверью и лестницей в подвал — окно. В центре — большой стол и две длинные лавки. Слева — стол поменьше, два стула. За маленьким столом сидит Петренко, возится с бумагами. Раздается выстрел. Петренко вздрагивает, смотрит в сторону лестницы, качает головой, крестится. Берет папку с бумагами, идет к шкафу, открывает дверцу. Раздается скрип.
ПЕТРЕНКО. Господи ты боже мой, где бы маслица-то веретенного, а?..
Вздыхает, ставит папку в шкаф. Тянется к дверце и осторожно ее закрывает. Дверца не скрипит. Медвежьим салом надо помазать. Не забыть. Идет к столу. Снова берется за бумаги. На лестнице из подвала появляется Семенов. Лестница под его тяжелыми шагами постанывает. Садится за большой стол, расстегивает ворот гимнастерки. Сидит, постукивая сапогом. Петренко косится на него.
СЕМЕНОВ. Вот сука…
ПЕТРЕНКО. Ты чего палил?
СЕМЕНОВ. Ничего!
ПЕТРЕНКО. Ты чего?.. Неужто?..
СЕМЕНОВ. Да не боись. Живой он, сука. Я так. Попугать.
ПЕТРЕНКО. Попугать… Ну чего к нему пристал? Пусть человек отдохнет. Сколько ему жить-то осталось — одному богу известно.
СЕМЕНОВ. Богу… Мне известно. Мне! Начальник вот вернется из Иркутска, так он часу не проживет, сучье племя!
Пауза.
ПЕТРЕНКО. Только что-то долгонько его нет. Начальника-то.
СЕМЕНОВ. Думаешь, его тоже…
Делает неопределенное движение головой.
ПЕТРЕНКО. Ничего я не думаю. Просто долго не возвращается.
Cкладывает бумаги в папку и завязывает тесемки.
СЕМЕНОВ. А тебе бы только бумажку подшить.
ПЕТРЕНКО. А это не просто бумажки. (Встает, идет к шкафу). Правильно оформленная бумага — это порядок. Когда порядок в бумагах, порядок и в государстве. (Тянет дверцу, раздается скрип). Чтоб ты провалилась!
СЕМЕНОВ. Скрипит, гадина. Веретенного масла надо капнуть.
ПЕТРЕНКО (ставя папку на полку). Надо. Да где ж его взять.
СЕМЕНОВ. Как михеевскую лавку прикрыли в тридцать втором, так больше веретенного не видали. (Пауза). Надо салом помазать, медвежьим… (Пауза). Налей.
Петренко достает из шкафа стакан и штоф, наливает. Осторожно, без скрипа, прикрывает дверцу. Приносит стакан Семенову. Тот одним махом выпивает.
Порядок, говоришь… Ну-ну.
ПЕТРЕНКО (чуть раздраженно). Что — ну-ну? Опять ты за свое?
СЕМЕНОВ. А как ты думал? Кто из нас двоих должен быть бди тельный?
ПЕТРЕНКО. Мы оба должны быть бдительные.
СЕМЕНОВ. Ну да. Только я — больше. Сам знаешь, — почему.
ПЕТРЕНКО. Ты это брось. Я про порядок говорил. А порядок — он везде порядок. Что при капитализме, что при социализме. Товарищ Ленин что говорил? Социализм — учет и контроль. А что такое учет и контроль? Это и есть порядок.
СЕМЕНОВ. Да?
ПЕТРЕНКО. Да! Написано в статье… (Хмурится, пытается вспомнить). В общем, в одной известной статье.
СЕМЕНОВ. Ну вот. Забыл. Опять же, непонятно почему забыл. Может, потому что старый стал, а может — еще почему-то? А?
ПЕТРЕНКО. Опять ты за свое?
СЕМЕНОВ. Ты гляди у меня, забывчивый!.. Товарищем Лениным прикрылся… Насквозь я тебя вижу, старый хрен. Порядок у него… Ты бумажку, гляди, не потеряй! На которой две подписи стоят. И третью ждут. Понял?
ПЕТРЕНКО. Понял.
СЕМЕНОВ. Только начальник на порог, так сразу третью подпись… Тогда я его и кончу.
Оба смотрят в сторону лестницы.
ПЕТРЕНКО. Ты бы не палил попусту. А то не дай бог, зацепишь кого. Забыл, как Колчака нашего подстрелил?
СЕМЕНОВ. Ишь ты, Колчака пожалел. А может, он за дело пролетариата погиб, а?
ПЕТРЕНКО. Ну ежели за дело…
СЕМЕНОВ. Пса ты жалеешь, старый хрыч… Лучше бы ты тех людишек жалел, которых твои дружки расстреливали…
ПЕТРЕНКО. Ей-богу, что ж ты каждый раз поминаешь-то? Столько лет прошло.
СЕМЕНОВ (похлопав себя по левому плечу). А у меня поминалка есть. Как погода меняется, так я снова и вспомянываю, как вы по народу шмаляли и как я чуть не отдал… чуть не погиб.
ПЕТРЕНКО. Опять ты… Ребята же поверх голов стреляли. Тебя-то кой черт понес на ту сосну?
СЕМЕНОВ. Ага, меня, значит, случайно зацепило. А десяток мужиков?
ПЕТРЕНКО. Ну что ты врешь? Трое молодых со страху пальнули — в божий свет, как в копеечку. Задело кого-то. Ну и тебя, дурака малолетнего.
СЕМЕНОВ. Кого-то. Не кого-то — а народ.
ПЕТРЕНКО. Ну да, ты у нас — народ.
СЕМЕНОВ. А то нет? А кто же я, по-твоему? Или, может, народ у нас — ты? Чего молчишь? (Пауза.) Вот и выходит — народ расстреливали. А кто приказ отдавал? (Смотрит на Петренко. Петренко молчит.) А приказ твой дружок отдал, становой пристав.
ПЕТРЕНКО. Сколько раз тебе говорят, не дружок он мне. Он был начальник, а я — служащий.
СЕМЕНОВ. А ты договаривай. Скажи: я служил в полиции. Помощником станового… Ну давай!
ПЕТРЕНКО. Хватит тебе. Я всю жизнь агентурой занимался. А это при всех властях требуется. И вообще…
СЕМЕНОВ. Что — вообще?
ПЕТРЕНКО. Совести у тебя нет, вот что. Я ж тебя, дурака, вот на этих руках сюда принес. И возился тут с тобой, пока фельдшер мужиков пользовал.
СЕМЕНОВ. И что?
ПЕТРЕНКО. Ничего.
СЕМЕНОВ. Вот именно то, что ничего. (Пауза). А может, потому ты здесь и сидишь, живой да здоровый, бумажки свои перебираешь, что я помню, как ты меня принес и перевязал? А? (Они смотрят друг на друга. Петренко машет рукой.) То-то. (Пауза). Говорят, его опять видали.
ПЕТРЕНКО. Кого?
СЕМЕНОВ. Сам знаешь, кого.
ПЕТРЕНКО. А, ерунда. Небось, Васька-дурачок?..
СЕМЕНОВ. Что у Васьки на языке, у других на уме.
ПЕТРЕНКО. Двадцать лет прошло, как он пропал.
СЕМЕНОВ. И что? Могилы — нет. И трупа — нет.
ПЕТРЕНКО. Попусту болтают.
СЕМЕНОВ. Ну да, попусту. А только вот описывают его, словно бы живехонького. Это как?
ПЕТРЕНКО. Ты сам Ваську в смущенье вводишь, допытываешься. Он со страху чего только не выдумает.
СЕМЕНОВ. Может, и так. А может, и нет. Распахиваются обе дверные створки. Входит женщина в черном пальто и с саквояжем — Ковтун.
КОВТУН. Кто здесь старший?
Семенов и Петренко переглядываются.
ПЕТРЕНКО. Он.
СЕМЕНОВ. Я. Ковтун протягивает Семенову бумагу.
СЕМЕНОВ (читает). Управление НКВД по Иркутской области… направляется… товарищ Ковтун…
КОВТУН. Это я.
ПЕТРЕНКО. А начальник наш… Не будет его?..
КОВТУН. Я теперь ваш начальник.
СЕМЕНОВ. Ага… Присаживайтесь, товарищ… (Смотрит в бумагу). Товарищ Ковтун.
Ковтун расстегивает пальто, садится на лавку за большой стол.
КОВТУН. Весь наличный состав?
СЕМЕНОВ. Еще возчик есть.
КОВТУН. Арестованные?..
СЕМЕНОВ. В подвале. Как положено.
КОВТУН (оглядывая помещение). Старая постройка. Дореволюционная?
СЕМЕНОВ. Так точно.
Кивает на Петренко. Ковтун смотрит на Петренко.
ПЕТРЕНКО (сдержанно). Полицейская часть занимала.
КОВТУН. А ты там служил, верно?
ПЕТРЕНКО. Верно.
КОВТУН. Так это при тебе был тот самый расстрел рабочих на мосту?
СЕМЕНОВ. А как же! При нем. То есть, при нас.
КОВТУН. При вас?
СЕМЕНОВ. Ну да. Он в полиции служил, а я, значит, малолетний. Одиннадцать годов. На сосну залез, смотрел, как мужики у моста собиралися. А как они (кивает на Петренко) по народу шмалять стали, тут и мне досталось…
ПЕТРЕНКО. Сколько раз я тебе говорил: поверх голов стреляли!
СЕМЕНОВ. Вот, в плечо долбануло, прямо по кости пуля прошмыг нула. Как погода меняется, у меня ломота, спасу нет.
КОВТУН. А кто приказ отдавал?
СЕМЕНОВ. Ясное дело, кто. Становой. Пристав.
КОВТУН (глядя на Петренко). Тот самый, который пропал в во семнадцатом году?
Пауза. Ковтун смотрит на Петренко. Петренко и Семенов — на Ковтун.
СЕМЕНОВ. Тот самый. Ни трупа, ни могилы. Вот, в этом подвале сидел. Утром пришли, а его и след простыл. С тех пор никто не видал. Окромя Васьки-дурачка.
Пауза.
КОВТУН (глядя на Петренко). Так говоришь, приказ был — поверх голов?
ПЕТРЕНКО. Поверх.
КОВТУН. А как же убитые?
ПЕТРЕНКО. Один был убитый. А два трупа с прииска притащили. Следствие установило.
СЕМЕНОВ. Может, с прииска, а может, и нет.
ПЕТРЕНКО. Я ж говорю, трое было новобранцев, без году неделя. Мужики стеной поперли, у них, видать, руки-то и затряс лись. Несчастный случай.
СЕМЕНОВ. Может, и несчастный. А может, и нет.
КОВТУН (глядя на Петренко). А может, это ты приказ отдал?
ПЕТРЕНКО. Я? Господь с вами.
Поднимает руку — перекреститься, но — опускает. Ковтун улыбается.
СЕМЕНОВ. Да нет. Он по агентуре всегда работал. Он меня сюда принес и перевязал, когда меня подстрелили. Он по агентуре, Петренко-то.
КОВТУН. Ладно, разберемся.
СЕМЕНОВ. Вот и говорю: разберемся. Товарищ Ковтун, тут вопро сец один важный есть.
КОВТУН. Какой вопрос?
СЕМЕНОВ (Петренко). Ну-ка, давай протокол!
Петренко медлит, глядя на Ковтун.
КОВТУН. Что за протокол?
СЕМЕНОВ. Решение тройки. Две подписи есть. Прокурор и секретарь райкома. А начальника нашего в Иркутск вызвали… ну вы знаете. И он забыл подписать. Такая вот хреновина.
КОВТУН (Петренко). Покажи протокол.
Петренко идет к шкафу. Открывает дверцу. Раздается скрип.
СЕМЕНОВ. Вот зараза! Скрипит. Веретенного масла не можем достать.
Петренко снимает папку с полки, достает бумагу, подходит к Ковтун.
КОВТУН. По агентуре, говоришь? Это хорошо.
Читает протокол. Семенов подносит чернильницу и ручку. Ковтун берет ручку и подписывает.
СЕМЕНОВ (со сдержанным нетерпением). Разрешите, товарищ Ковтун, исполнить приговор трудового народа?
КОВТУН (внимательно глядя на Семенова). Разрешаю. Семенов кивает, пятится два шага, поворачивается и быстро спускается по лестнице в подвал.
КОВТУН. Он всегда такой?.. Не терпится ему — всегда?
ПЕТРЕНКО. Да нет.
КОВТУН. А этот чем ему насолил?
Пауза. Ковтун поворачивается к Петренко.
ПЕТРЕНКО (неохотно). Болтают, что этот… ну арестованный… баловал с его женой.
КОВТУН (улыбаясь). Понятно. Житейское, значит, дело.
Раздается выстрел. Петренко поднимает руку, но — опускает.
КОВТУН. А сколько у вас в подвале арестованных?
ПЕТРЕНКО. Один. То есть… теперь — ни одного.
КОВТУН. Один? (Качает головой). Да, работнички. Ладно, разберемся.
КОНЕЦ 1-й СЦЕНЫ
* Внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга.
** Признаны в РФ иноагентами.