Елена Минкина-Тайчер. Эффект Ребиндера

Этот роман — «собранье пестрых глав», где каждая глава названа строкой из Пушкина и являет собой самостоятельный рассказ об одном из
героев, коих в романе немало — одаренный музыкант послевоенного времени, «милый бабник», физик-
атомщик, сын репрессированного комиссара, свидетельница ГУЛАГа и многие другие. Частные
истории разрастаются в картину российской истории XX века, и все чаще возникает аналогия
с узко научным понятием «эффект Ребиндера» — как капля олова ломает гибкую стальную пластинку, так незначительное, на первый взгляд,
событие полностью меняет и ломает конкретную человеческую жизнь.

Детство Ивана Трофимовича, или, проще сказать, Ваньки
Попова, было заурядно-прекрасным, каким только и может быть детство пацана из крепкого зажиточного дома,
где отец строгий, малопьющий и много работающий мужик, а мать — спорая и добрая хозяйка.

Ивану повезло родиться старшим из четырех братьев,
отец с ранних лет держал его за взрослого, позволял ходить
за конем, отпускал в ночное, да и мать, хотя и сокрушалась
по единственной рано умершей дочке, но первенца своего
баловала больше других сыновей, всегда прощала мелкое
детское озорство и порванные штаны. Конечно, про мать
и отца Иван мало думал в те далекие годы, друзья-приятели, речка, горелки, грибы, соседская Лидка — вот что занимало внимание. Дурак был, мелкий счастливый дурак.

А Лидка жила на той же улице, в таком же добротном
красивом доме, никто не удивлялся, что у Трофима Попова
и у сельского батюшки лучшие дома в селе — по труду да
по уму! Смешно, что у отца Георгия, Лидкиного папаши,
как раз наоборот были одни дочки, опять-таки четыре,
хоть лопни! Правда, Лидка оказалась самой младшей, но
тоже балованной и любимой. Уже тогда в малолетстве
была она очень хороша — высокая, длинноногая, с белыми, как лен, волосами и огромными синими глазами — вся
в мать. Говорили, отец Георгий взял жену из Владимира,
там все синеглазые. Да, баловал батюшка младшую дочь,
выделял из остальных, уже при новой власти из последних
сил отправил учиться в город.

Вот так они и встретились через много лет благодаря
учебе да родительской любви.

Ивану шел десятый год, когда рухнула привычная
жизнь, и он хорошо запомнил и революцию, и вскоре пришедший за ней произвол новой власти — в один день, не
прося и не каясь, чужие люди в кожаных кепках отобрали
единственного Трофимова коня и почти все зерно. Позже,
в учебниках Ивановых детей, этот откровенный разбой
красиво назовут военным коммунизмом. Скоммуниздили,
вашу мать, и еще пишут, не стесняются!

Неизвестно, на что надеялся отец, закапывая последние
мешки в подполе, хорошо, не расстреляли, когда донес на
него известный пьяница и бездельник Васька Косой. Кстати, Косого вскоре нашли в овраге с пробитой головой, поделом собаке!

Все-таки выжили Поповы почти всей семьей, хоть
и разруха, и тиф, только самый младший Иванов братишка, Володька, помер от поноса. Отец даже сумел поднять
хозяйство, нечеловеческим трудом восстановил посевы,
отремонтировал дом, купил двух телят у вдовой соседки.
Но первым делом отправил старшего своего, Ивана, в город на учебу, будто чувствовал, что это единственная возможность уберечь сына от новых бед.

Смешно, что в тридцатые годы добили отца все те же
Косые, теперь уж подросшая дочка, Надежда. На свою голову пожалели когда-то мужики Васькино отродье!

Надька, комсомолка хренова, спуталась в тридцатом
с приезжим городским комиссаром и только что мать родную не продала за-ради его кожаной куртки и нагана, а уж
соседей и вовсе не пожалела! Это ж она вместе со своим полюбовником списки на раскулачивание составляла. Конечно, семью Трофима Попова первой вписали, лучшее на
селе хозяйство, чего не взять задарма!

Чужие люди рассказали потом Ивану, что отец с матерью и братишками умерли прямо в вагоне, холодном вагоне для скота, куда их с несколькими другими семьями загрузили в декабре 31-го года, ни хлеба, ни теплых вещей не
дали собрать.

Почему-то особенно мучила Ивана не глупая Надька,
задуренная речами партийцев, а именно этот ее хахаль,
пришлый человек с нерусским именем Леонард и еще более нелепой птичьей фамилией Шапиро. У него и рожа-то
была птичья — темная, с большим крючковатым носом
и круглыми глазами. Только такая нищая дура, как Надька,
могла польститься! Что он понимал в чужой деревенской
жизни? Какая нужда гнала разрушать? Какая награда ждала за безвинно сломанные жизни?

Случайная встреча с Лидкой в голодном и холодном городе оказалась спасением для обоих. Лидка тоже мыкалась
одна на белом свете, отца Георгия расстреляли без суда
и следствия еще до начала коллективизации, мать умерла,
две старшие замужние сестры, как и Поповы, попали под
раскулачивание.

Лидия заканчивала учебу в том же областном политехническом институте, выдавала себя за безродную сироту
и совершенно не знала, как жить дальше. Иван тоже писал в документах, что родители умерли от тифа, благо Поповых в их селе было навалом. Но все время мучил страх,
что опознают и разоблачат, поэтому ни с кем из ребят
близко не сходился и в комсомол не вступал. И вдруг такое счастье — Лидка!

Конечно, с какими-то женщинами Иван встречался
и раньше, ходил к бездетной соседке или вдове-буфетчице,
но больше от тоски и мужской зрелости, смешно даже
сравнивать с его красавицей! Да разве дело только в красоте! Наконец появилась родная душа, можно было не таиться, не врать, не бояться ненужных расспросов!

Сразу по окончании учебы в институте они расписались, Иван настоял на переезде в столицу, где меньше грозила встреча с земляками. Лида все мечтала найти единственную оставшуюся сестру, но Иван даже думать про это
запретил, нечего судьбу дразнить!

Они начали работать на машиностроительном заводе,
оформили прописку, вскоре Иван даже сумел пробить отдельную комнату в недавно построенном недалеко от Сокольников семейном общежитии.

Беда чуть не грянула в начале 40-го, незадолго до рождения дочери. Не зря Иван боялся заводить детей, комиссары знали, как застать человека беззащитным!

К тому времени на заводе прошла не одна чистка, арестовали и главного инженера, и парторга, но простых служащих трогали мало. Иван даже на курсы повышения квалификации боялся записаться, не участвовал в маевках, не
пустил жену в кружок самодеятельности. Все-таки достали! Вызвали на разговор в Первый отдел, вроде без всякой
цели. Два мужика, рожи совершенно бесцветные, в тот же
день встретишь — не узнаешь.

— Вот вы, Иван Трофимович, сотрудник хороший, добросовестный, но уж слишком не инициативный. В партию
даже не пытаетесь вступить, на собраниях молчите,
в праздниках не участвуете.

Как по писаному говорили, сволочи! И ведь все заметили, как ни таился.

— А Родина нуждается в преданных людях, Иван Трофимович! Особенно сейчас, когда надвигается война. Вы
же видите, как обострилась классовая борьба, распоясались империалисты. И внутренние враги подняли голову.
Мы уверены, что вам, сыну крестьянина, человеку из народа можно доверить…

И как Иван сообразил? Наверное, от отчаяния. Согнулся в три погибели, будто живот свело, даже воздух испортил для полной картины и так, согнувшись, рванул в нужник. Благо он тут же был, вторая дверь по коридору.
Нарочно не торопился, два раза спускал воду, намочил волосы под умывальником, на ворот побрызгал, на рукава
рубахи.

Те двое ждали, брезгливо скривив морды. Иван вытер
лоб мокрой рукой, потупился вроде как от смущения:

— Вот напасть. Прихватило. Так скрутит иногда, мочи нет. Это еще от волнения, товарищи, разговор-то серьезный.

Те ухмыльнулись понимающе, но тут же сделали постные рожи, психологи хреновы! Уверены, что он со страху
обделался. И уже бумаги какие-то достают и ручку приготовили. Слишком скоро обрадовались, сволочи, не взять
вам Ивана так легко, не те времена!

— Вы извините, товарищи! Я от людей скрываю, что
животом слаб. Еще смолоду, после тифа, наверное. Никому
не расскажешь, сколько раз до сортира не добегал, даже
штаны запасные в рабочем шкафу держу. Стыда не оберешься. Жена еле терпит, мы ж ни в гости, никуда! И на собрания стал бояться ходить, как раз когда из райкома партии приезжали, так схватило, чуть дуба не дал. Два раза
пришлось выбегать посреди голосования.

И опять «наподдал» животом, даже слишком громко получилось. Они аж вскочили.

— Лечиться надо, товарищ Попов. А еще инженер! Это
вам не деревня.

— Да я сколько раз пробовал — и у доктора, и травы
пил, и к знахарке ходил. Вот собирался в санаторий попроситься…

Но они уже не слушали, уже торопились к выходу. Вид-
но, в их карательной службе не были предусмотрены такие глупые случаи.

Больше Ивана никогда не трогали. Правда, он не терял
бдительности, часто жаловался сотрудникам на здоровье,
ходил к заводскому врачу выписывать пилюли «от живота», которые спускал ночью в сортир. Много позже он даже
получил путевку в желудочный санаторий, где честно пил
вместе с другими отдыхающими серую вонючую воду из
якобы целебного источника.

Но сначала еще была война, эвакуация завода на Урал,
страшные голодные годы, когда сутками не выходили из
цехов. Помнится, тогда он впервые на самом деле заболел,
тело покрылось гнойниками, ни спать, ни сидеть. Спасла
верная Лидия, которая по заре, до работы, бегала в лес за
черникой. Километра три в один конец, мало кто из заводских добирался. На этой чернике и выжили. И дочку выкормили.

Дочь Ольга, названная в память покойной Лидиной
матери, росла умной и послушной девочкой, прилежно
училась, но красотой не вышла — голенастая, худая, ни
материных глаз, ни косы. Но Иван больших проблем не
видел — рослая, сильная, вся в их породу. Было бы здоровье да голова на плечах! Зато сын Володька, рожденный
уже после войны, вот кто пошел в мать! И глазами, и ржаным золотистым чубом. Главное, они уже и думать забыли про такое дело, и беречься перестали, старики, мол.
Лидия даже к врачу не сразу пошла, думала, возрастное.
Ничего, парень получился на славу.

Еще помнится, были волненья перед самой смертью
Сталина. Не то чтобы Иван поверил именно во врачей-душегубов, просто все они были душегубами — и комиссары, и врачи, и профессора, все эти Раппопорты, Вотчалы, Шапиры! И как назло дочка вздумала дружить именно с Таней
Левиной! Может, строже смотрели бы тогда с Лидкой за ребенком, не случилось бы Ивану сейчас мучиться и белый
свет проклинать. Но слишком быстро затихла история
с врачами, докторшу Левину сразу восстановили на работе, вот Иван и потерял бдительность. Тем более главный
злодей умер, совесть немного пробудилась в народе, даже
про раскулачивание по-другому заговорили. Сколько невинных душ загубили, сволочи! А Оля прилежно трудилась
в школе, не баловалась, не модничала, но все чаще в семью
Левиных бегала — кому же не понравится хорошее жилье,
достаток и тишина. Только и учись! Не то что в их бараке
на восемнадцать семей да без горячей воды! Впрочем, и не
в Левиных дело, сама судьба привела сына комиссара Шапиро в дом Ивана, некого тут винить!

А ведь как хорошо жизнь налаживалась! Конечно, много лет они прожили в тесноте, Оля до конца школы на раскладушке проспала, но все-таки дождались! Получили
большую красивую комнату на Таганке, с балконом, всего
двое соседей. Тут уж купили мебель, кровать для Вовки.
Пусть растет на здоровье, у них в семье все ростом удались.
Лидия наконец дорвалась до готовки — пожалуйста тебе
и горячая вода, и газ, и соседки тихие. Да разве три женщины не поместятся на кухне, это ж не восемнадцать! Начали
варить варенье, делать заготовки на зиму. Лида все вспоминала военную чернику, как избавились от напасти, еще
матушка ее покойная верила в целебную силу ягод и трав.
Потом она раздобыла где-то иконку Божьей матери, махонькую совсем, и пристроила в углу, за кроватью. Это
Иван сильно не одобрял, вынести хотел на помойку, да
рука не поднялась. Спрятали в шкаф, за маленькой дверцей, так жена его в шкафу и молилась. А ничего страшного,
дети не замечали.

А там уж дети быстро выросли, Ольга очень успешно
университет закончила и сразу прошла в аспирантуру. Не
одним жидам да иноверцам там учиться, слава Богу! И Володька не отстал. Правда, Лидии пришлось много с ним
возиться, от уроков бегал, читать не хотел. Что ж, если задуматься, нормальный здоровый пацан! Кто в его годы
любит учиться? Но тут мать билась до последнего, репетиторов брали, на одну зарплату полгода жили, но победили! Прошел парень в университет, на физический факультет!

Потом с соседкой сговорились, разменяли квартиру.
Хоть и далековато переехали, в Текстильщики, зато совсем
свое жилье — две комнаты, ванная, кухонька отдельная, ни
одного чужого человека, хоть голышом ходи! Одну, меньшую комнату дочери выделили — взрослая девушка, невеста, а сами с Володькой в большой поместились. Почему не
поместиться, в девятнадцати-то метрах! Это вам не восемь
на четверых! Тем более дети взрослые, дома почти не бывают, им со старухой полное раздолье!

Лидия, правда, огорчалась, что у дочери нет кавалера.
Подружки давно замуж повыходили, детей растят. И ей
внуков захотелось. Даже потихоньку в церковь бегала,
дуреха.

Ох, дождалась мать, допросилась!.. Привела дорогая
доченька зятя!