- СПб.: Лимбус-пресс, 2008
- Отрывок из книги
Через два дня после того, как меня выпустили из душной камеры 57 отдела милиции, находящегося на проспекте Культуры, средства массовой информации сообщили, что в маленьком Тосканском городке Ареццо полицейский застрелил фаната римского «Лацио», 26-летнего Габриэле Сандри, ехавшего в Милан на матч своей любимой команды с местным «Интером».
Каждый из нас, кто ездил на выезды, участвовал в фанатском движении, мог оказаться на месте Габриэле. Конечно, советские менты стреляли только в редких случаях, а дубинки им выдали после того, как я отошел от фанатизма и стал анархистом. Но советские менты все равно чувствовали себя великолепно, когда им в руки попадал кто-нибудь из нас. Им не надо было соблюдать права человека. Они, менты, просто нас п…ли. Им было наплевать, что мы — подростки, что наши организмы еще до конца не оформились. Они просто нас тупо п…ли!
За годы демократии, особенно — суверенной, ментовской беспредел только усилился. В апреле 2007 года питерские менты у стадиона «Петровский» организовали настоящий отстойник для четырехсот «мясных», которые приехали в Питер на кубковый матч «Зенита» со «Спартаком». «Никого не выпускают, ловят по городу и свозят сюда. Здесь нет ни уборной, ни еды, в туалет приходиться ходить прямо на дорогу, в том числе и девушкам. Погода около нуля и снег, дует ветер. Менты в открытую предлагают выписать за 500 рэ с рыла», — сообщал на волю один из «мясных». Менты держали фанатов красно-белых под пасмурным питерским небом якобы ради их же безопасности.
Я, давно отойдя от фанатского движа, был уверен, что так менты поступают только с альтерглобалистами, анархистами, фашистами и прочими антигосударственными элементами. Например, перед саммитом G8 альтерглобов менты хватали абы за что. Иностранцев обвиняли в отправлении нужды в общественном месте, а русских — в злостной матерщине. Людей закрывали в изоляторе временного содержания и отпускали оттуда только после того, как сильные мира сего укатили из Петербурга. Оказывается, фанатов, точнее — футбольных хулсов — прессуют не меньше, чем нас.
— Дима, такие вещи, как с «мясниками», происходят постоянно! — мой старый друг, фанат «Зенита» Макс Пацифик удивился моей неосведомленности. — Просто случай с фанатами «Спартака» в Петербурге получил широкую огласку. Правоохранительные органы у нас мало изменились с советских времен, и арсенал принимаемых ими мер — тоже. Кто-то из высокого начальства получил по шапке, дал команду, вот и загребли «спартачей», чтобы «показать работу». Обыкновенный начальственный баранизм! В милиции достаточно людей, отлично знающих, что 90 процентов отправленных в отстойник «спартачей» приехали, чтобы просто посмотреть футбол и поддержать свою команду на трибуне, а вне стадиона никакой опасности они не представляют. И наоборот — те, кто едет драться, только волей случая могут попасть в «отстойник». У них совсем другой уровень организации.
В других городах с «зенитовскими», «спартаковскими» и вообще всеми фанатами милиция поступает так сплошь и рядом. В Ярославле не успеешь сойти с поезда, как тебя загоняют в оцепление. В Москве уже давно в день матча «Зенита» на Ленинградском вокзале проверяют прописку в паспорте, и если она питерская, то, даже спрятав заранее шарф, можно загреметь в «отстойник». Началась такая практика еще в союзные времена в Киеве — там «чужих» фанатов сажали в автобусы и свозили на остров посреди Днепра. Если взять новейшую историю, то «зенитчики» переживали и кое-что похуже. В Перми года три назад нашу трибуну просто засыпали градом булыжников — мы, видите ли, были первыми, кто туда приехал, а менты на нас тренировались в деле обеспечения общественного порядка. В России случались вещи и похлеще. Как насчет того, что задержанным милицией в Казани «коням» устроили осмотр у проктолога? Правда, «кони» приезжали не на футбол, а на баскет, но разве это имеет значение?
Макс вспомнил Киев. Я тоже выезды на берега Днепра не забыл. Помню, ранней весной 1987 года мы отправились туда всей нашей армейской фирмой. Наш любимый СКА уверенной поступью шел к бронзовым медалям чемпионата 1986-1987, и мы решили его поддержать. Причем мы не поехали, а полетели на самолете. Киевляне приняли нас настороженно. Хлопцы враждовали с фанатами ЦСКА, но дружили с «зенитчиками», им потребовалось какое-то время на то, чтобы решить, драться с нами или нет: с одной стороны, мы из дружественного им Ленинграда, а с другой — болеем за армейцев, такие же красно-синие, как и ненавистные им фанаты ЦСКА. Решили не драться, а радушно принять. Однако пить до матча мы отказались, это было наше армейское правило — не пить перед игрой. Я его ввел, потому что не раз видел, до чего доводит пьянство фанатов «Зенита»: до чего угодно, только не до стадиона.
Только я зарядил «Ар-р-р-мейцы с Невы!», как на меня набросились человек пять ментов. Они вытащили меня и Малыша, который за меня вписался, на запасную лестницу, и стали избивать. Двое ментов меня согнули почти пополам, а третий мент сзади бил меня по почкам кулаком, другие упражнялись в ударах ногой, норовя угодить в пах. Рядом кричал Малыш — его тоже били. Затем нас вытащили в фойе стадиона, где какой-то пузатый милицейский чин полистал наши с Малышом паспорта и приказал подчиненным: «Отвезти их в приемник как бродяг».
— Мы не бродяги, я работаю техником в геологическом институте, а чтобы приехать сюда на хоккей, взял отгулы, — сказал я, чувствуя, как во мне буквально плещется и закипает ненависть к этой ментовской роже. «А что, если сейчас всадить ему в челюсть? Что он сделает? Нассыт ли в свои серые штаны от неожиданности или наоборот — рассвирепеет?» — такие мысли пульсировали в моей голове. Но мои руки заломали подручные пузатого чина, тот, что держал меня слева, исподтишка загибал мне еще и кисть, было жутко больно.
— Я сказал — в приемник! — заорал пузытый.
Его подчиненные потащили нас в пикет оформлять протокол. Все закончилось тем, что меня и Малыша просто вытолкали со стадиона. Как потом выяснилось, то, как нас выносят с трибун, увидел начальник СКА, майор, не помню его фамилию, он знал меня и других ребят. Его возмутил ментовский произвол, и он пошел разбираться. В Ленинграде и в Москве в годы перестройки менты вели себя поскромней. Видимо, до Киева «ветер перемен» долетел позже.
В общем, нас просто выгнали со стадиона. Но мы сумели пройти обратно через служебный ход с киевской командой из низшего дивизиона и досмотрели матч, сидя в служебной ложе.
Сколько раз я сталкивался с ментовским произволом, когда был фанатом, — а это не такой и большой срок, всего-то четыре года, — не сосчитать. Менты нас били, выгоняли со стадионов, несмотря на то, что с нашими билетами все было в порядке, держали в отстойниках… В нашей среде ходили легенды о фанате, забитом ментами до смерти. Она, эта легенда, напоминала легенды о черном альпинисте или белом спелеологе, но была недалека от истины. Мы все в любой момент могли стать ментовской жертвой.
Полицейского, виновного в смерти Габриэле Сандри, обвинили в предумышленном убийстве, а сам полицейский каялся, заявляя, что он случайно стал виновником смерти человека. Возможно ли такое в России? Не думаю. Здесь, в нашей Раше, добиться того, чтобы наказали мента, избившего человека, — НЕРЕАЛЬНО. Сомневаетесь? Спросите тех, кто пострадал в ходе разгонов «маршей несогласных», добились ли они справедливости, наказали ли тех, кто их жестоко избил? В конце концов, спросите у «мясных», которых менты продержали под питерским небом: извинилось перед ними ментовское начальство или нет?
Я знаю много примеров того, как менты сломали жизнь людям. Так, «зенитчика» Адвоката, с которым я пробивал свой первый в Киев на «Зенит» летом 1984 года, закрыли на три года только за то, что случайно сбил фуражку с ментовской башки. На одном из домашних матчей Адвокат поднял «зенитовский» флаг, что было в те годы запрещено, менты из оцепления сумели добраться до него и стали винтить. Адвокат, падая, инстинктивно махнул рукой и — сел на три года.
В начале 90-х я случайно встретил Адвоката на Сенной площади, где тогда собирались барыги. Адвокат растолстел, полысел, сразу было видно: парень хлебнул лиха и, чтобы выжить, занимается чем-то таким, о чем всем не расскажешь. Мы перемолвились парой фраз, выяснили, что на футбол ни один из нас больше не ходит, и расстались.
Сейчас Адвокат, наверное, сел бы на ментовской крючок.
— Самое мощное орудие воздействия на фанатских вожаков — угроза уголовного преследования, — сообщил мне Макс Пацифик. — Я совершенно точно знаю, что и в Москве, и у нас есть вполне легальные фанатские «лидеры», на которых заведены уголовные дела. Но, скажем так, пока придержаны. Но стучат не только они, но и те, кому пальцы дверью на допросе прижали.
У меня нет оснований не верить парню, которого я знаю сто лет. В середине 80-х мы вместе пробивали выезды за «Зенит» в Одессу, Кутаиси, Тбилиси. Любя хоккей, он приходил на матчи СКА, правда, не столько для того, чтобы поболеть за армейцев, сколько для того, чтобы поддержать меня, своего друга, в моем армейском фанатизме. Почти одновременно мы ушли служить в вооруженные силы. Затем я его вовлек в анархистское движение, и какое-то время Макс был ведущим активистом Анархо-коммунистического революционного союза. Потом Макс занимался зарабатыванием денег и личной жизнью. Но в середине 90-х ему, видимо, стало скучно и он вернулся в движение фанатов «Зенита» и вскоре стал одним из его лидеров. В одной из драк он неудачно прыгнул и сломал ногу, и этот перелом стал для него роковым: врачи элитной клиники заразили его гепатитом С, и теперь Макс — инвалид, он почти не выходит из дома. И, тем не менее, остатки энергии он тратит на отстаивание принципов честного фанатизма.
— Лет пять назад началась и другая тенденция. Молодой человек, поступив в школу милиции, сразу же получал задание внедриться в ту или иную фанатскую «фирму», благо двери были широко открыты для всех, — утверждает Макс. — В милиции есть люди, которые абсолютно «в теме». Пойми, ситуация если не управляется ментами, то уж точно контролируется ими. Практически все участники всех драк им хорошо известны. Из года в год одни и те же люди дерутся, одни и те же их охраняют, и не только в Петербурге — по всей России. И, тем не менее, драки продолжаются. Значит, это нужно системе. Ей нужны поводы для того, чтобы закручивать гайки.
Если ментов я ненавижу и презираю, то стукачи вызывают у меня чувство брезгливости, омерзения, гадливости. Это же каким надо быть гадом, чтобы закладывать людей, которые делятся с тобой последним, доверяют тебе, считают тебя своим?
Внедрять стукачей в фанатское движение менты начали еще тогда, когда это движение только зарождалось. За нами следил специальный отдел МВД, а непосредственно занимался нами капитан с церковной фамилией Успенский. Правда, на священника этот капитан совсем не был похож. Похож он был… похож он был на мента: грубые черты лица, выпуклые надбровные дуги, усы подковой. Как-то он вызвал меня к себе на Литейный «для профилактической беседы».
— Так, Жвания, расскажи, когда ты начал бродяжничать? — спросил он меня таким тоном, как будто его все смертельно достало: я, его кабинет, его работа.
— Не понял.
— Чего ты не понял, а? Чего ты, б…, не понял? — Успенский в одно мгновение из флегматичного сыщика превратился в «злого следователя». — Ты безбилетником уже полстраны объездил! Думаешь, я не знаю этого? Вот недавно из Киева ты вернулся, опять же, — без билета обратно добирался. Я все знаю. Ты — бродяга! Твое место — в спецПТУ. Понял, на х…й?! Как вы мне все надоели — уе…ки.
Я молчал. Мне было всего 17 лет, и я еще не знал, как себя вести в ситуации, когда мент внезапно начинает быковать. А из книжек о революционерах я знал, что на допросах лучше молчать, чтобы не сболтнуть лишнего. В принципе и сейчас я бы себя повел также — молчал.
— С кем ты ездил в Киев? — продолжал Успенский уже спокойным, вкрадчивым голосом. — Я знаю это и без тебя, просто я хочу, чтобы ты мне это сказал. Понял, да? Иначе — в спецПТУ, Жвания.
— Я ездил один, а ребят, которые приехали из Ленинграда в Киев, я не знаю. Я же не фанат «Зенита», я за армейцев болею, за ленинградский СКА… А в Киев я ездил, чтобы просто развеяться, со знакомыми отца повидаться…
— Значит, ты не хочешь себе помочь, не хочешь… А чего ты, кстати, за СКА болеешь? Все за «Зенит», а ты за СКА? Хочешь быть первым парнем на деревне?
— Нет, просто мне хоккей нравится больше, чем футбол.
— Хоккей, говоришь, нравится. А чего тогда на матчи ЦСКА ездишь?
И Успенский бросил на стол фотографию, где я запечатлен рядом с Анзором, одним из лидеров московской армейской грядки, на трибуне стадиона «Динамо» на армейском дерби ЦСКА — «Звезда» (Джизак).
— Кто это рядом с тобой?
— Не знаю. Я случайно на этом матче оказался. Я гостил в Москве у родственников и решил сходить на матч ЦСКА, интересно все же, как они в первой лиге-то играют…
— Опять врешь! Ты думаешь, я не знаю этого парня, он тоже грузин, как и ты, и тоже в красно-синих тряпках ходит… Он и его дружки скоро сядут, это я тебе обещаю, а ты вслед за ними сядешь. Тебе скоро восемнадцать?
— Да.
— Так по тебе взрослая зона плачет.
Я испытывал противоречивые чувства: я гордился собой — если за мной следит специальный отдел, значит, я стал-таки настоящим фанатом, — одновременно мне было грустно, я был подавлен всем происходящим, мне хотелось, чтобы дверь кабинета открылась, появился отец и увел меня туда, где нет Успенского, его мудацких ментовских усов…
Успенский продержал меня еще минут пять, постращал, а потом чуть ли не вышвырнул меня вон из кабинета, мол, п…й отсюда — до поры до времени.
Я рассказал о встрече с Успенским своей приятельнице Юле.
Так он и меня вызывал недавно, пообещал отправить в спецПТУ.
На ближайшем домашнем матче «Зенита» выяснилось, что в кабинете Успенского побывала почти вся питерская выездная грядка, то есть все правые фанаты. Ясно, что кто-то нас сдал, кто-то свой, тот, кто был рядом с нами все это время. Очень неприятная ситуация — ведь этим «кто-то» мог оказаться любой из нас.
Как-то, ближе к осени, «зенитчик» Белый заявил мне:
— Ара, а чего ты ездишь за «Зенитом»? Ты же за «коней» болеешь… Вот ты стал ездить, и нас Успенский сразу всех и вычислил…
Когда тебе такое предъявляют, нет смысла оправдываться, возмущаться, кричать «Ты что!», нужно сразу бить в рыло, что я и сделал. Удар удался, прямой снизу — кулак угодил прямо под нос, из которого фонтаном брызнула кровь. На толстом лице альбиноса Белого отразились испуг, боль и удивление. Я не стал ждать, когда эта белобрысая жаба придет в себя, и ударил его носком ботинка под колено. Белый скорчился от жуткой боли.
— Ах ты, сука конская… — только и прорычал он.
Его нужно было добивать. Белый не был здоровым парнем — рыхлый высокий толстяк. Но кто знает, как бы он повел себя в ситуации, когда терять нечего? И я ударил его коленом в пах. Белый рухнул на асфальт.
Дело происходило в Приморском парке Победы перед каким-то матчем дублеров. Стычка развивалась так стремительно, что никто из ребят не успел нас разнять или предпринять какие-либо другие действия.
— Ара, ты чего? — первым подбежал Корвалан, который приятельствовал с Белым: тот и другой жили в Купчине.
Белый все еще валялся на асфальте, как мешок с говном. Меня обступили десять-двенадцать фанатов «Зенита».
— Это чего это делается, а? — орал кто-то сзади, кажется, Вагон. — «Кони» уже стали фанатов «Зенита» п…ть!
— Да, у Ары выездов за «Зенит» больше, чем у тебя, — вступился за меня кто-то.
— Белый заявил, что я стукач, работаю на Успенского… — объяснил я.
— Белый, ты чего, ох…л, а? Ты чего гонишь, а? — стал возмущаться Костет. — Я не на одном выезде спины Ары не видел, а ты, бл…, его стукачом называешь!
Альбинос все еще лежал на спине, на асфальте, его откормленное лицо было залито кровью, он что-то прохрюкал в ответ.
— Чего?! Чего ты сказал?! — продолжал Костет.
— Ара — покойник, — прохрипел Белый.
Я ухмыльнулся, ребята подняли Белого, отряхнули его, дали платок, чтобы он вытер свое рыло.
Отойдя метров на пятьдесят, Белый повернулся в мою сторону и вновь крикнул:
— Ара, ты покойник! Слышишь, пони, ты покойник!
Я было дернулся, чтобы догнать его и повторить сеанс по обработке его тела, но на меня навалился Костет:
— Ара, не надо, ты его отп…л так, что он три недели кровью срать будет.
Наша стычка не была чем-то особенным, такие разборки часто происходили в нашей среде. Мы дрались друг с другом и мирились. Но моя драка с Белым была все же принципиальной. Чтобы не давать повода «зенитчикам» подозревать меня в доносительстве, я перестал посещать 33-й сектор, смотрел домашние матчи «Зенита» с центральных трибун.
— Ара, а чего ты на сектор не ходишь? — спросил меня Костет на одном из матчей.
Я прямо объяснил почему.
— Да ты чего! Никто на тебя не думает. А стукачом Белый оказался, мы его давно подозревали, а тут он засветился. Короче, его фанатом-то менты сделали. Мы его вычислили! Хроник увидел случайно, как он выходит из Большого дома… а потом спросил, мол, Успенский-то тебя не вызвал? Он, мол, нет, не вызвал. Сразу все понятно стало. Мы его прижали, зарядили несколько раз по яйцам — и он все выложил, признался во всех грехах. Оказывается, он попался на фарцовке, и его поставили перед выбором: либо стучишь на фанатов, либо садишься… А на тебя он спецом стрелки переводил, мол, это Ара стучит, иначе зачем он, коняра, на «Зенит» ездит?
И все же был один город, где менты нас реально защищали, — Рига. Выезды в столицу Латвии, а у меня их три, всегда были сопряжены с риском и нервотрепкой. В Риге нас никто не ждал с распростертыми объятиями: к русским в Латвии всегда относились не слишком дружелюбно. А мы мало того что болели за российский клуб, так еще и за армейский. Латыши реагировали на наши звездные флаги еще яростней, чем быки на красный плащ матадора. «Оккупанты! Вон отсюда!» — кричали они в ответ на наши речевки. Нас, правда, это только раззадоривало, и мы, напрягая глотки, кричали: «От Невы до Британских морей Красная армия всех сильней!». Нас заглушали свистом, улюлюканием. Но мы пели, мы орали что было мочи. Это так приятно — отдать за любимый клуб всю силу легких! Наши игроки, слыша и видя, что происходит на трибунах, шли вперед — и забивали. «Вы поддерживали нас, а мы своей игрой вас, — говорил мне после одного из матчей в Риге наш нападающий Слава Лавров. — Это была не игра, а сражение». Я три раза был на выезде в Риге, и два выезда — победные.
Выезды в Ригу осложнялись еще и тем, что против нас была настроена и служба безопасности местного стадиона. Нас гоняли с сектора на сектор, разбивали на группы. И это несмотря на то, что мы занимали места согласно купленным билетам. «Покажите билеты», — требовали дамочки-билетерши после того, как мы заряжали армейские речевки. Мы показывали. «Вы сели не на свои места». — «Как не на свои? На свои». Но дамочка убегала с нашими билетами и возвращалась с представителем службы безопасности стадиона. Дюжие латыши начинали вытаскивать нас с трибуны.
И когда я был на рижском выезде второй раз, в начале 1987 года, за нас неожиданно вступились менты.
— Что здесь происходит? Покажите их билеты! — приказал билетерше милицейский офицер.
«Только ментов не хватало, сейчас вообще выведут со стадиона, пропал выезд», — подумал я.
— Что вы тут вытворяете? Ребята сели на свои места! Оставьте их в покое! — продолжал командовать милицейский офицер. Его внешность и голос показались мне знакомыми, я присмотрелся — так это же Вадик Колманович! Вадик учился со мной в одной школе на два класса старше меня. Я знал, что после школы он поступил в высшее военно-политическое училище. Но все же увидеть его здесь — в рижском ледовом дворце — я не ожидал. Вадик понял, что я его узнал, и подмигнул мне.
— Значит, так. Ребята из Ленинграда остаются здесь, на этой трибуне, а оцеплять их будут мои бойцы, — отчеканил он билетершам и охранникам. Нас оставили в покое, и мы отлично отшизовали весь матч. Правда, во время перерыва нас не выпускали, но это мелочи. После матча до вокзала мы доехали в сопровождении взвода Колмановича.
— Местом службы я в принципе доволен. Все же Рига — цивилизованный город. Да и дивизия имени Дзержинского, сам понимаешь, — элитная. Но как мне надоел местный национализм! — говорил мне Вадик по дороге. — Мы здесь все время на хоккее дежурим. Так я всегда против рижского «Динамо» болею — назло местным. А вас защитить было для меня вообще — делом чести.
Тем временем местные парни в кепках, как у солдат Вермахта, шли за нами по пятам. Вадик и его бойцы из дивизии Дзержинского довели нас до вокзала.
Мы должны ехать обратно, сказал Вадик, держитесь тут как-нибудь сами.
Я тепло попрощался с Колмановичем. В зале вокзала стояли парни, которые пришли сюда явно не за тем, что узнать расписание или купить билет на поезд. Они нагло смотрели на нас, а потом открыто стали насмехаться над нами, когда Колманович и его взвод уехали. Наш поезд уже подали. Чтобы попасть на перрон, надо было пройти по туннелю.
Как быть? Мысли крутились, как барабан в стиральной машине. Понятно, что в туннеле нас ждут, иначе бы те, что за нами наблюдают в зале, не вели себя так вызывающе спокойно. Туннель — идеальное место для засады. Как только мы туда войдем, нас атакуют спереди и сзади.
— Выходим из вокзала, — сказал я ребятам.
Мы вышли на свежий воздух. На привокзальной площади толклись люди, подъезжали и отъезжали такси, автобусы. До отправления нашего поезда оставалось минут двадцать.
— Значит, так. Мы все сейчас пойдем на перрон. Все, кроме Лехи Малышева, Остапа и Феномена. Латыши вряд ли нас считали по головам и подумают, что мы идем на поезд всей бандой. Понятное дело, в туннеле нам придется несладко. А вы, — обратился я к троице, — побежите в туннель минуты через три после нас, кричите что есть сил, пусть латышские нацики решат, что вас человек десять. Пинайте их, бейте ногами. Леха, у тебя есть ремень с пряжкой?
Леха кивнул.
— Отлично, размахивай ремнем. От неожиданности нацики испугаются, опешат, и у нас появится шанс прорваться на перрон и сесть на поезд.
Наверняка можно было найти другое решение — я не мастер уличной войны. Но тогда в Риге все прошло, как я и предполагал. Чуваки в вермахтовских кепках устремились за нами. В туннеле нас ждали человек двадцать. Мы бежали на них и даже сумели смять их первый ряд. Правда, латышский кулак попал мне в ухо, в моей голове зазвенело, но ориентацию я все же не потерял. Мы были с сумками, и это, конечно, затрудняло наши движения. Тем не менее я сумел зарядить в чье-то белобрысое рыло, из которого тут же потекла кровь. Наконец сзади я услышал истошный крик: «Армейцы с Невы!» — в дело вступил наш «засадный полк». Латыши засуетились. Я получил легкий поджопник, но не стал обращать внимание на такой пустяк, а, работая локтями, устремился к лестнице, которая вела на перрон. Передо мной возник какой-то латышский малолетка с испуганным лицом, я ударил его коленом в пах, он обмяк и упал мне под ноги. Драка не прекращалась. Латыши нас не отпускали. Мы бились с ними, пробивая себе путь наверх. Пассажиры в страхе пробегали мимо. Вся наша дерущаяся толпа оказалась-таки на перроне. И как же я удивился, когда увидел на платформе целый взвод ментов, только это уже был взвод обычной местной — вокзальной — милиции.
Ясное дело, менты вошли с нациками в сговор. Нацики должны были нас отметелить в туннеле, а менты подобрать нас и запереть потом суток на 15. Иначе менты спустились бы в туннель, так как испуганные пассажиры не могли не сообщить им, что под землей идет жесткая драка. То, что побоище выплеснулось на перрон, нарушило коварные планы ментов. Они засвистели, окружили нас, латышей в кепках увели, а нас стали заталкивать в поезд. Проводницы кричали ментам, что не пустят нас в поезд, пока мы не покажем билеты, а менты им кричали в ответ: «Сажайте, а то они поезд разгромят!» Менты нагло врали, громить поезд не входило в наши планы. У нас были билеты, и мы их предъявили, как только такая возможность представилась. Нас, конечно, помяли, но мы все равно чувствовали себя победителями.
Кстати, уже осенью того же года, в начале следующего сезона, мы устроили в Риге настоящий погром. Нас было 120 человек. После победного матча мы прошли по латышской столице с армейскими флагами, распевая красноармейские песни и крича «Армейцы с Невы!», а потом отмолотили на вокзале местных бедолаг в дурацких кепчонках.
Как только проводницы поняли, что мы не представляем для них никакой опасности, они начали нас жалеть, разглядывая гематомы, ссадины и царапины на наших лицах. Они хлопотали вокруг нас, давали полотенца, смоченные холодной водой, чтобы мы приложили их к синякам и ушибам. Одна из проводниц, очень высокая латышка, как это ни странно, со жгуче-черными волосами, буквально не отходила от Остапа:
— Ой, бедненький. Это же надо, как тебе досталось. Голова, наверное, болит. Иди полежи в моем купе, чтобы тебе никто не мешал.
Остап был смазливым парнем, пока не спился, и девицы к нему липли. Проводнице не пришлось его долго упрашивать, он отравился в ее купе, где и остался до самого прибытия в Питер. Естественно, как только долговязая проводница заполучила Остапа, она оставила нас на произвол судьбы, и мы сами себе зализывали раны.
На Варшавском вокзале нас уже ждали питерские менты. Они оцепили нас и отвели в пикет. В милиции нас продержали часа два — достаточное время, чтобы насладиться рассказом товарища о проведенной им ночи.
— Парни, она такая длинная, что на полке не помещается. Трахать ее в обычной позе неудобно, — делился с нами Остап. — Пришлось ее нагнуть, так, чтобы она легла грудью на столик. Короче, отодрал стоя сзади, а она что-то все время шептала по-латышски.
— Один раз всего что ли? — спросил Феномен, сверкая огромным фонарем под глазом.
— Нет. Значит, лежу я на полке, она входит, садится рядом, дай, говорит, проверю, нет ли у тебя температуры. Поцеловала меня в лоб, а потом в губы…
Остап мечтательно замолчал.
— И что дальше? — не отступал Феномен.
— Дальше она меня спрашивает, а здесь у тебя не болит, а сама руку в штаны мне запустила… Расстегнула молнию и взяла в рот… Скажу вам парни, отсасывает она умело, языком работает так, что сперма в яйцах закипает. Короче, за ночь я ее три раза трахнул.
— Повезло тебе, — мрачно произнес Феномен.
Остап и Феномен были друзьями, оба жили где-то в Купчине. За смазливым Остапом девицы охотились, и он без труда получал сексуальное удовлетворение. На морде же Феномена отрази?лась вся нездоровая генетика его предков. И девушки не горели желанием впустить его в себя. Понятно, что Феномен злился, когда его друг рассказывал о своих сексуальных успехах (кстати, недавно мне сообщили, что Феномен умер от пьянства).
Мы узнали практически все интимные тайны латышской проводницы: цвет ее трусиков, особенности ее лобка, размер ее груди и многое другое. Мы только не понимали одного: почему все эти подробности мы узнаем, сидя в ментовском «обезьяннике» на Варшавском вокзале? За что нас задержали, если с нашими документами все в порядке? В чем мы провинились, если единственным внешним отличием от толпы было то, что у нас — красно-синие шарфы?