- Издательство «КомпасГид», 2012 г.
- Йели 55 лет, и в стране Буркина-Фасо, где она живет, ее считают древней старухой. Она родилась в Лото, маленькой африканской деревушке, где ее роль и женские обязанности заранее были предопределены: всю жизнь она должна молчать, контролировать свои
мечты, чувства и желания… Йели многое пережила: женское обрезание в девять лет, запрет задавать много вопросов, брак по принуждению, многоженство, сексуальное насилие мужа.
Ложь, которая прячется под видом религиозных обрядов и древних традиций, не подлежащих обсуждению, подминает ее волю и переворачивает всю жизнь, когда она пытается изменить судьбу и действовать по велению сердца и вопреки нормам. Подобным образом живут сейчас миллионы женщин в мире. Но Йели смогла дать надежду на то, что все может измениться. - Перевод с французского М. Павловской
Меня
зовут
Йели. В нашей
деревне
этим
именем
всегда
называют
первых
девочек
в
семье. Здесь
вы
найдете
столько
Йели, сколько
захотите. Но
имейте
в виду, что это
всего
лишь
традиция.
Я родилась
в
Лото, деревне, в
которой
около
тысячи
жителей; ее
окружают
горы
и
холмы. В этой
деревне
перед
каждым
домом
стоит
глиняный
или
деревянный
бог, окропленный
кровью. Эти
боги
стоят
здесь
с давних
времен, они
охраняют
душевный
покой
добрых
людей
от
злых
духов
и хранят
традиции, которые
наши
предки
создавали
в
течение
многих
веков. «Жизнь
безмятежна», — говорило
мне
царство
моего
невинного,
беззаботного
детства.
Я вспоминаю
доброжелательные
веселые
лица,
склоняющиеся
надо
мной, улыбающиеся
мне; мужчины
и
женщины
сажали
меня
к себе
на колени,
гладили
меня
и
целовали, причмокивая,
легонько
проводили
руками
по
моим
щекам.
Я была
маленькой, все
было
так
красиво, и
я
даже
не
догадывалась, что в жизни
бывают
трудности.
Между
вещами
и людьми
царила
совершенная
гармония, и
чувство
единения
с
окружающим
миром
проникало
в мою
детскую
душу.
Я
вспоминаю
деревню, которая
каждое
утро
просыпалась
в один
и тот же
час
от
звона
бубенчиков
на шеях
у
скота. Козы, бараны, коровы
шли
на
пастбище, их, как
всегда, подгоняли
крики
пастухов. Большие
разноцветные
птицы
летали
в
ясном
безоблачном
небе. Как
же
это
было
красиво! Потом
все
постепенно
успокаивалось,
призывая
женщин
и
мужчин
к
полевым
и
хозяйственным
работам.
Я часто
ходила
с
матерью
в
лес
за
валежником.
Я до сих
пор
ощущаю
этот
запах… запах
природы,
запах
диких
цветов. Я до сих
пор
чувствую
его
в минуты
душевного
покоя.
Все
жители
деревни
занимались
различными
делами
до
самого
захода
солнца. Потом
животные
возвещали
о
своем
возвращении
домой
многоголосым
концертом. Золотистое
солнце
скрывалось
за
горой, оставляя
на горизонте
расплывающийся
по
небу
пылающий
след. Буйволовы
скворцы
оставляли
скот, пастухи
бросали
им
вслед
жалобные
крики, а
затем
возвращались
в свое
жилище, затерявшееся
вдалеке, за той же
горой.
Я
хорошо
помню
эти
закаты, потому
что
каждый
вечер
к моим
родителям
приходил
один
юноша,
стройный, с
большими
светлыми
глазами
и
густыми
бровями.
Он
рассказывал
какие-то
новости, а
потом, уходя,
бросал
на
меня
шаловливый
взгляд, который
я
еще
не
понимала, но
считала
признаком
его
благородства. Кажется, мне
было
в то время
пять
или шесть
лет. Однажды
вечером
мама
представила
мне
его: «Это
твой
двоюродный
брат
Мади,
сын
дяди
Домба».
С
этого
дня
он
начал
мне
нравиться. Я подавала
ему
еду, когда
он
приходил
в
дом. Он
приносил
дикие
фрукты
или
яйца
цесарки. Я
была
так
рада
тому, что он
проявлял
ко мне
братские
чувства!
Мама
наблюдала
за нашей
дружбой
молча, с тайной
радостью, которую
я
чувствовала
иногда
в ее
замечаниях: «Твой
брат
— смелый
мальчик, он
хороший. Красивый…»
Она
строго
следила
за
моим
воспитанием.
Я ни в коем
случае
не должна
была
произносить
слова
из области
половой
жизни, такие
как
секс,
яички, пенис, влагалище
и другие.
Она
научила
меня
помогать
старикам, которые
встречались
на моем
пути, уважать
старших,
не
спорить
с
ними, не
возражать
против
их решений.
Я должна
была
подчиняться
правилам
нашей
деревни.
Еще я научилась
делать
работу
по
дому: готовить
еду, ходить
за водой
на реку
или к колодцу,
продавать
пирожки
и крупы
на рынке — словом,
все, что
должна
уметь
женщина. Это
было
естественно:
моя
мать, как и все
остальные
женщины,
занималась
домашними
делами, в то время
как
мужчины
работали
в
поле
или
выполняли
другую
работу, требующую
большой
физической
силы. Такое
разделение
труда
царило
здесь
еще на заре
человечества, с тех
пор
ничего
не изменилось:
каждый
должен
был
достойно
исполнять
свою
роль.
Моя
мать
говорила
мне
то, что
говорила
ей
ее
мать,
а
той
говорила
ее
мать, она
повторяла
их
движения,
их
жесты. Моя
жизнь
в то время
была
чем-то
вроде
театральной
пьесы, я должна
была
научиться
как следует
играть
роль
женщины.
Уже
в
девять
лет
я умела
делать
все
по
дому, и моя
мать
очень
радовалась
этому. Мой
отец, с
неизменной
эбеновой
трубкой
во рту, с
удовольствием
следил
за
тем, как я училась
жизни. Это
был
высокий
сутуловатый
мужчина, с
толстыми
губами,
воинственным
взглядом
и гривой
седеющих
волос,
хотя
ему
было
всего
сорок
лет. Он
женился
в
четырнадцать
на своей
двоюродной
сестре
— моей
матери, и жил
с ней
тихой, спокойной
жизнью.
Моя
мать
была
красивой
женщиной
с
пышными
бедрами, которые
плавно
раскачивались
при
ходьбе.
Отец
любил
ее. Между
ними
было
что-то
вроде
сговора. Они
ничего
друг
от
друга
не
скрывали.
Каждый
знал
свои
обязанности. В
семье
царила
любовь, лишь
внезапные
ссоры
иногда
омрачали
их жизнь. Но
очень
быстро
в
семью
вновь
возвращался
мир, потому
что они
понимали, что
нуждаются
друг
в
друге; они
были
связаны
узами
брака,
словно
братья, вскормленные
одним
молоком,
и ничто
не
могло
разлучить
их.
Однажды, в
тот
год, когда
мне
было
девять
лет,
к нам
пришла
старушка, она
еле
переставляла
ноги, опираясь
на палку. Ее
звали
Самбена. Никогда
не
забуду
ее
имя. Она
долго
говорила
с
моей
матерью, потом
о
чем-то
секретничала
с
моим
отцом. Отец
дал
ей
денег. Она
вынула
из
кармана
своей
изношенной
грязной
юбки
старый
кошелек
и
положила
в
него
деньги. Перед
тем как уйти,
она
посмотрела
на меня, и ее
сморщенные
губы
расплылись
в улыбке: «Ты
очень
красивая, девочка
моя», — сказала
она.
Мне
приятно
было
это
слышать, я
улыбнулась
в
ответ, потому
что в нашей
деревне
было
принято
делать
так, чтобы
все
знали, что
ты
хорошо
воспитана, чтобы
любили
тебя.
Самбена
ушла. Я смотрела
ей
вслед
и думала,
зачем
же
она
приходила? Но я была
ребенком,
а хорошо
воспитанный
ребенок
не
задает
вопросов.
Когда
речь
шла
о
некоторых
вещах, я не открывала
рта.
Я должна
была
молчать
и ждать, пока
мама
сама
не расскажет
о том, что мне
нужно
было
знать.
Через
неделю
после
посещения
старушки
мама
надела
на меня
длинное
платье, а трусы
сказала
не
надевать. Она
повела
меня
куда-то. Я
не
поняла,
почему
в
тот
день
она
запретила
мне
надевать
трусы.
Тем не менее
я все
так же
молчала, как
хорошо
воспитанный
ребенок, который
не
задает
вопросов.
Держась
за руки, мы
подошли
к хижине, стоявшей
на самой
окраине
деревни, с той
стороны, где
восходит
солнце; прямо
перед
хижиной
возвышалось
высокое
тамариндовое
дерево. В хижине
сидели
около
десяти
девочек, одетых
так же, как и я, они
были
взволнованы, напуганы. Я
тоже
дрожала
от страха, а
мама, светясь
от
счастья, обменивалась
приветствиями
и
новостями
с
другими
женщинами.
Через
несколько
минут
мамы
начали
по
очереди
выводить
своих
девочек
из
хижины. Раздавался
крик, от
которого
мы
все
вздрагивали. Мамы
пытались
нас
успокоить. Вновь
воцарялась
тишина,
приглашающая
следующую
девочку.
Пришла
моя
очередь, мы
с мамой
вышли
из
хижины.
Я
увидела
Самбену, она
сидела
под тамариндом. В руках
у
нее
был
нож. Рядом
с
ней
стояли
еще
две
мрачные
сухощавые
женщины, обе
они
держали
в руках
калебасы
с каким-то
отваром. Да,
они
были
мрачными, несмотря
на внушающие
доверие
улыбки, озарявшие
их
костлявые
лица.
Я
хорошо
их помню… Они
говорили
что-то о моей
девичьей
красоте… Наверно, чтобы
отвлечь
меня.
Я
не
понимала
того, что
они
говорили, потому
что
меня
волновало
совсем
другое: почему
они
все
здесь
под
тамариндом
и у старухи
в руках
нож? Я вцепилась
в мамину
руку.
Она
сказала
мне:
— Нужно
быть
смелой, доченька… Не бойся.
Потом
она
шепнула
мне
на ухо:
— Она
вынет
червяка
из
твоего
зада. Нужно
вынуть
его
как
можно
быстрее, иначе
тебе
будет
плохо.
Видишь, она
уже
спасла
твоих
подружек
от
этой
гадости.
Я не сопротивлялась, потому
что
боялась
червей.
Увидев
их, я сразу же
с криком
убегала.
Я села
на корточки
перед
старухой
Самбеной. Одна
из
женщин
держала
мне
руки, другая
— раздвинула
ноги. Самбена
велела
мне
поднять
голову
вверх
и
смотреть
в
небо, в
небо
богов. Я так
и
сделала,
чтобы
она
могла
вынуть
этого
ужасного
червя,
который
поселился
в моем
заду.
Самбена
легонько
коснулась
моего
влагалища. Это
движение
меня
успокоило, было
немного
щекотно.
И вдруг
острая
боль
пронзила
все
мое
тело. Я закричала,
что
было
сил. И
заплакала. Я
оторвала
глаза
от
неба, чтобы
посмотреть
на червя, который
с такой
болью
вышел
из моего
зада. У
меня
из промежности
хлестала
кровь, старуха
Самбена
и ее
кумушки
радостно
смотрели
на это. Они
успешно
выполнили
свой
долг. Я вижу
испуг
на твоем
лице,
писатель. Но
знай, я
ничего
не
преувеличила.
Я
передаю
тебе
секреты
нашей
деревни, о
которых
мои
близкие
и слышать
не хотели.
Старухи
улыбались
от
удовольствия… да, от удовольствия.
В
ямке
под
тамариндовым
деревом
я увидела
часть
своего
клитора, из его
еще
сочилась
кровь, увлажняя
лежавшие
рядом
с ним
кусочки
других
клиторов. Червяк
вышел
из плода. Теперь
моя
промежность
могла
дышать
спокойно. И как же
она
дышала, заливаясь
кровью!
После
этой
операции
все
клиторы
закопали
в
ямке
под
тамариндом. Только
боги
нашей
деревни
знают,
сколько
кусочков
человеческой
плоти
были
захоронены
в
том
месте
за
долгие
годы. Боль
обжигала
нам
все
внутренности. Зато
кусочки
нашей
плоти
питали
землю, которая
питала
дерево,
которое
кормило
мужчину, который
кормил
женщину.
Быть
может, это
была
расплата
за то, что
мы,
женщины, принесли
на Землю
несчастье?
Я подумала
об
этом, потому
что
вспомнила
одну
историю, которую
мама
рассказала
мне
как-то перед
сном:
«Раньше
небо
было
так
низко, что
его
можно
было
коснуться
рукой. Оно
давало
живым
существам
все,
что
они
хотели. В мире
не было
ни голода, ни
болезней,
ни
бед. Мужчина
и
женщина
жили
в
гармонии, любви
и
согласии. Этот
мир
был
создан
Богом. В нем
было
запрещено
бросать
в небо
камни
или
стучать
по нему
чем
бы
то
ни
было. Человек
уважал
волю
создателя.
Но однажды
женщина
не
повиновалась
ему
и
ударила
небо
пестом. И
тогда
небо
поднялось, и
страдание
спустилось
на Землю».
Я спрашивала
себя, не
было
ли
подчинение
мужчине, обрезание
и
прочие
страдания, которые
я пережила
еще
в
самом
начале
своей
жизни, не было ли
все
это
расплатой
только
за то,
что
я
была
женщиной? Яне
осмеливалась
спросить
об
этом
у
матери, которая
сказала
мне, что Самбена
вынула
червя
из моего зада.
Кровь
хлестала, меня
несколько
раз
помыли
отваром
из
калебасов, потом
натерли
маслом
сального
дерева, и кровь
остановилась. Вот
как,
мой
дорогой
писатель, меня
и
моих
ровесниц
коснулась
рука
обрезальщицы.
Наши
раны
зарубцевались
примерно
через
три
недели. Как
только
мы
выздоровели, в
деревне
устроили
большой
праздник, чтобы
пить, есть
и
танцевать
в
честь
этого
события… в
честь
того, что нам
отрезали
клиторы
и наша
первая
женская
кровь
пролилась
под
тамариндом,
чтобы
питать
землю
наших
предков, землю
наших
богов. Нас
осыпали
комплиментами.
Чтобы
выразить
свою
радость, мы
покачивались
под
стуки
тамтама. Мы
заслужили
поздравления
всех
семей
нашей
деревни, достойных
назваться
семьями. Мы
подчинились
обычаю,
по
которому
нас
следовало
так
искалечить.
Жизнь
требовала
этого: мы
должны
были
стать
хорошими
женами
— плодовитыми, верными
и
покорными.
Отныне
я, мои
ровесницы
и
другие
обрезанные
женщины
должны
были
научиться
жить
с
половиной
клитора. В каком же
мире
мы
живем,
если
тебя
нужно
искалечить, чтобы
ты
стал
счастливым? Да… счастливым.
Я
жила
с
половиной
клитора, потому
что так
решила
моя
семья. Моего
мнения
никто
не спрашивал.
Они
искалечили
меня
во имя
своих
традиций,
своих
обычаев, обычаев
своих
предков. Вот
моя
жестокая
судьба
женщины, родившейся, чтобы
принять
волю
своей
семьи
и
богов, судьба, которой
я должна
была
подчиниться
под
торжественное
пение, околдовывающий
стук
тамтамов
и
хлопанье
в ладоши. Но внутри
меня
поселилась
ненависть, которой
они
не видели. Впрочем, какая
разница, что я думала. Я родилась, чтобы
подчиняться
мужчинам
и обычаям
своего
общества.
Я родилась, чтобы
стать
жертвой
этого
подчинения.
Потому
что я — женщина, потому
что
моя
мать
последовала
этому
обычаю
и заставила
меня
сделать
то же
затем, чтобы
я, в
свою
очередь, заставила
своих
детей.
Писатель, расскажи
людям
о
моих
страданиях.
Расскажи
миру
о моих
женских
разочарованиях,
чтобы
меня
поняли
и
полюбили, чтобы
мои
сестры
не
узнали
той
жизни, которую
прожила
я.
И я хочу
еще, чтобы
Бог
меня
услышал. Потому,
что
в
своей
жизни
я видела
много
слез, которым
не
было
утешения. Мне
хочется, чтобы
ты
меня
понял,
писатель. Мне
хочется, чтобы
твои
читатели
прочли
страницы
моей
жизни, я буду
умолять
их о прощении.
— Не
беспокойся, я
выполню
то, о чем ты
просишь, —
сказал
я. — Мне
тоже
хочется, чтобы
Бог
услышал
и простил
тебя.
— Аминь, — произнесла
она
и
замолчала, на ее
лице
застыло
блаженное
умиротворение, потом
она
продолжила
свой
рассказ:
— Слушай
меня, писатель, и ты
увидишь, что слова,
произнесенные
мной
только
что, не
пустая
яичная
скорлупа, которую
каждый
день
выбрасывают
в кучи
мусора, что
встречаются
в нашем
городе
на каждом
шагу.