Отрывок из романа
О книге Валерия Генкина «Санки, козел, паровоз»
С папой мы все же встречались, как выяснилось из его
писем — я нашел их в мамином секретере, разбирая бумаги
после ее смерти. Сколько же там всего оказалось!
Дневник, который она вела два года — с тридцать второго
по тридцать четвертый, с семнадцати до девятнадцати лет.
Два девичьих альбомчика со стихами. Письма, письма —
от бабушки и деда, от подруг и приятелей, от папы (все
больше с фронта) и от меня — от Валерика писем не было,
не любил брат писать. А мои письма она сохранила — все.
Ты знаешь, я человек аккуратный. Не терплю криво висящих
полотенец в ванной. Натерпелась от меня за двадцать
лет занудства. Да ладно, ладно, не возражай — знаю: занудой
был, им и остался. Ты молчала, когда я выбрасывал
какую-нибудь особо милую тебе новогоднюю открытку,
вытряхивал скрепки, кнопки и прочий мусор из карандашного
бокала на письменном столе или норовил избавиться
от собственных носков, если пятка протиралась до
прозрачного состояния. Вот и Лена терпит, дай ей Бог…
Так вот, разложил я все это мамино наследство в хронологическом
порядке, потом как-нибудь, думаю, почитаю.
Который год мамы нет, все не мог собраться. А тут достал
старый кейс и вытащил альбомчик, один из двух, первый,
детский совсем. Маме лет девять. На переплете рельефно,
в кружочке, домик под красной черепицей, три березки.
По всему полю — цветочки-бантики. И — литерами в стиле
модерн: Poе́sie. Много загнутых углов — секретики.
Открываю.
В уголке — картинка, букет незабудок. И надпись:
На первой страничке альбома
излагаю я память свою,
чтобы добрая девочка Леля
не забыла подругу свою.Леле от Оли Б.
На обороте приглашение:
Пишите, милые подруги,
Пишите, милые друзья,
Пишите все, что вы хотите,
Все будет мило для меня.
И тут же ответ: :
Пишу всего четыре слова:
Расти,
Цвети
И будь
Здорова.Кто писал тебе извесна
а другим не интересна
Листаю, листаю. Картинки, секретики по углам.
Дарю тебе букетик,
Он весь из алых роз,
В букетике пакетик,
В пакетике любовь.Лелечке от Раи
Незабудку голубую
Ангел с неба уронил,
Для того чтоб дорогую
Он навеки не забыл.Писала волна, отгадай, кто она!
Судьба незабудки после падения с неба могла быть и
другой:
Незабудку голубую
Ангел с неба уронил
И в кроватку золотую
Леле в ножки положил.
А вот запись взрослого господина с дореволюционным
почерком и манерой писать «как» без буквы «а» (такую же
обнаружил в письмах бабушки Жени):
Не верь тому, кто здесь напишет,
В альбоме редко кто не врет,
Здесь все сердца любовью дышат,
А сами холодны, как лед.Дорогой Лелечке
от Ал-дра Михайловича Рутебурга
30/XI-24 г.
Такой вот мизантроп Ал-др Михайлович Рутебург, не
верит он в искреннюю приязнь, опытным глазом прозревает
в людях двоедушие и притворство. Видно, навещал
он мамин дом неоднократно, ибо есть в альбоме
еще одна его запись, датированная
о том, что человек он образованный:
Tempora mutantur nos mutantur, — полагает Александр
Михайлович. Мы-то, тоже образование кое-какое получившие,
тотчас ловим его на неточности: tempora действительно
mutantur, а вот nos не просто mutantur, а mutantur
in illis — в них мы меняемся, в переменчивых временах.
Именно это, по свидетельству немецкого стихо-
творца Матвея Борбония, утверждал император франков
Лотарь Первый, сын Людовика Благочестивого и
внук самого Карла Великого. Был он, Лотарь, лицемерен
и коварен, набожность сочетал с неописуемым развратом
— не эти ли качества императора подвигли Ал-
дра Михайловича Рутебурга, столь близко знакомого с
его латинскими высказываниями, к разочарованию в
роде человеческом in toto и, в частности, неверию в прямодушие
девиц, оставлявших свои трепетные записи в
мамином альбомчике? Покачав головою и почмокав
губами в знак неодобрения такой подозрительности,
Виталик перевернул страницу.
В следующей записи ему пришлась по душе рифма —
теплая, родственная:
Когда ты станешь бабушкой,
Надень свои очки
И со своим ты дедушкой
Прочти мои стихи.
Попадались очень неожиданные повороты темы:
Леля в тазике сидит,
Во все горлышко кричит,
Ай беда, ой беда,
Зачем в тазике вода?
Или:
Дарю тебе корзину,
Она из тростника.
В ней фунта два малины
И лапа индюка.
Трудно было остановиться. Вот такая крохотулечка:
Бом-бом, пишу в альбом.
Ничего лишнего. Бом-бом — и, в сущности, все.
Браться сразу за второй альбом он поостерегся. Там
маме уже лет двенадцать-тринадцать. Выпил водки.
Подождал. Еще выпил.
4.IV.1954
Здравствуй, дорогая мамочка!
Как ты лечишься? Как поправляешься? Я очень скучаю без
тебя. Сегодня опять в школу. Не сказал бы, что очень хочется.
Вчера мы были у бабы Розы. Она очень плохо себя чувствует.
Лежит в кровати. Бабушка сказала, что она больше
недели вряд ли проживет!Недавно у нас случился грандиознейший скандал.
Бабушка стала ругать Нюту за то, что она дружит со
Шлемой и грубит. Нюта заплакала и сказала, что бабушка
12 лет ее мучает и что она уйдет от нас через две недели, но
теперь все прошло.В субботу мы будем тебе звонить.
До свиданья, дорогая мамочка. Поправляйся скорее.
Привет от т. Рахили, Нюты и бабушки.Целую.
Виталик
4/IV-54 г.
Дорогая Лелечка!
Я очень рада, что кислотность у тебя повысилась
до цифр 40 и 20, хотя и не знаю, какая что означает.
Массаж и гимнастика усилят перистальтику кишок и
пройдут, если не совсем, то хоть немного, запоры. Судя
по твоему письму, врач внимательный и знающий. Ты
уж расспроси ее обо всем подробно для руководства
дома. Кк и чем питаться, запоры! и вообще обо всем.
Через сколько времени можно возобновлять Ессент.
№ 17, нужно ли принимать сол. кислоту. Я выслала тебе
вчера 300 р. для покупки яблок, лимонов, яиц и вообще,
что найдешь нужным.Теперь о нас. Виталик уже приступил к занятиям,
получил две отметки: 5 по англ. и 5 по зоологии.
Повторяет билеты. Гуляет мало. Некогда. Сегодня вечером
получили его пальто. Вышло неплохо, немного
великовато, но осенью будет кк раз. Шапку я пока не покупаю.
Летом ему не надо, а в школу он может в этой ходить.
Вчера снова были с Виталиком у Поляковых. Роза
Владимировна совсем плоха, доживает последние дни,
мучается от болей и одышки. Натан Иосифович кое-
как, но страдает от вида Р.В. Вообще, ужасно жалко этих
благородных, прекрасных людей. Такова жизнь! Рахиль
тебе кланяется. Мое самочувствие кк всегда, то лучше, то
хуже. Поправляйся. Выполняй все указания врача. Спи
после обеда. Впереди Москва, здесь не отдохнешь!Целую тебя.
Мама
Наконец Виталик вернулся к чтению.
«На первой странице альбома излагаю я память
свою…»
Батюшки, опять?
Правда, дальше пошла другая poе́sie:
Наша жизнь — это арфа,
Две струны на арфе той.
На одной играет радость,
Скорбь играет на другой.
Почерк здесь поуверенней, но уголки с секретиками
все же попадаются.
И та же неодолимая тяга к прекрасному:
Леля розу поливает,
Амур испанской красоты,
Царица Северного края
И ранней утренней зари.
А последняя запись, бабушкина (или мамина — откуда
считать), кого-то ему напомнила:
Кто любит более тебя
Пусть пишет далее меня.
Ах ты, Господи, вот и Ольге Лариной то же писали.
К завершающему альбом тридцатому году все заметно
повзрослели, что видно из двух записей А. Заверткина,
назвавшего себя школьным товарищем:
Знаю я одну брюнетку,
И красива, и умна,
Но один в ней недостаток —
Ах, кокетница она.
Кокетница была написана через «а» между двумя «к»,
что придавало сочинению особый аромат.
И:
Нет! — я не требую вниманья
На грустный бред души моей,
Не открывать свои желанья
Привыкнул я с давнишних дней.
Пишу, пишу рукой небрежной,
Чтоб здесь чрез много скучных лет
От жизни краткой, но мятежной
Какой-нибудь остался след.
Быть может, некогда случится,
Что, все страницы пробежав,
На эту взор твой устремится,
И ты промолвишь: этот прав.
Быть может, долго стих унылый
Тот взгляд удержит над собой,
Как близ дороги столбовой
Пришельца — памятник могилы!..
Слегка покорежив Лермонтова, который обращался к
адресату на «вы», А. Заверткин все же показал себя молодцом:
сохранил размер пятой снизу строки, изобретательно
заменив «он» на «этот».
Вот почти все, что Виталику стало известно о маминой
жизни до пятнадцатилетнего возраста. Потом началась
любовь.
А потому мама затеяла писать дневник. Коричневая тетрадь
с надписью на обложке готическими буквами:
University Composition Book. Тетрадь — уж где она такую взяла
в те-то времена? — носила номер два (первого Виталик
так и не нашел) и открывалась эпиграфом:
Как мало прожито — как много пережито…
Надсон
Поехали.
11 декабря 1932 г.
с девочками у входа в рабфак, вдруг подбегает Ира С.
(Тайна инициала! Из боязни наглых глаз, охочих до маминых
секретов? — В.З.), зовет меня за угол. Вижу — стоят
Ростя и Леля К. Зовут меня гулять. Сперва я шла с Лелей,
а Ира с Ростей. Они о чем-то говорили, а мы беседовали
об учебе. Потом я пошла с Ростей. Он старательно избегал
моих взглядов, и разговор не клеился. Говорили о катке и
прочих безделицах. Потом я решила спросить у него, чем
вызвана эта холодность последних дней. И вот что я поняла
из его слов. Он говорит, я не пойму его сомнений, но
ему кажется, если мы разойдемся, будет лучше, тем более
что я этого хочу. С чего он взял, что я хочу с ним расстаться,
уж не с того ли, что я ему не звонила, а дала событиям
развиваться своим ходом? Ростя сказал, что в последнее
время я ставлю себя выше его. Странно. На чем он это
основывает?
Пора спать, уже поздно.
18 декабря 1932 г.
Только что звонила Росте, просила прийти ко мне. Он
согласился. Я не ожидала — после того, что
на катке. А было вот что. Пошли мы на каток: я, Ростя,
Ира П. и Володя. (Понял! Понял, почему была Ира С. —
чтобы отличить от Иры П., всего-то. — В.З.) Сошли на
лед. Ноги у меня дрожали жутко. Но потом раскаталась.
Должна заметить — Ростя хорошо катается, но со мной
не хочет. Говорит, вдвоем кататься ни с кем не будет. В
общем, я каталась с Володей Суворовым. Правда, домой
шла с Ростей.
27 декабря 1932 г.
А сегодня еще новость: Ростя отказался встречать с нами
Новый год. Можно сделать определенный вывод: когда
мы год назад поссорились, он тоже не захотел встречать с
нами Новый год — хотел все кончить, и встречать Новый
год вместе было бы неловко. Если и теперь он не хочет,
значит, все кончено.
И еще я узнала: когда Росте нравилась Тася Платонова,
еще в техникуме, она нравилась и его товарищу А.М., но
этот последний ради Рости заглушил в себе чувство. А теперь,
когда Ростя со мной (был), А.М. проводит время с
Тасей. Ростя же, узнав об этом, сказал: «Посмотрим, что
будет, когда мы встретимся с ней на катке». Неужели он
станет отбивать ее у товарища (уж не говоря о том, как поступает
со мной)?
17 февраля 1933 г.
Мне кажется, я никогда так не любила его, как теперь. Да,
только тот, кто теряет, может понять цену потери. Не могу
выразить словами, что творится со мной. Он не знает, как
важен для меня каждый его взгляд, каждый жест… Такой
камень на душе. И я начинаю плакать. Какой-то второй
голос твердит мне, что он любит меня по-прежнему: ведь
он опять целовал меня, был ласков. А потом возвращалось
равнодушие. Это больнее всего — холодная вежливость.
Я начинаю верить, что любить можно только раз в
жизни. Никогда не смогу позволить кому-нибудь из ребят
(даже в будущем — мужчин) того, что позволяю Р. Я не
смогу два раза отдать свою душу. Он собирается уехать в
Хабаровск. Я просила взять меня с собой. Его окончательного
ответа пока не знаю. Как же я буду счастлива, если
мы будем вместе! Я хочу быть только с ним, чувствовать
его близость, любить и знать, что и он любит меня. Если б
он захотел этого, я бы согласилась и на это, хотя сейчас я
только хочу быть всегда рядом с ним.
Теперь у меня глаза вечно на мокром месте. Читаю, занимаюсь
— а вспомню о Росте, и слезы сами текут. Раньше
я никого не любила, только принимала любовь, вернее,
ухаживание ребят. Но как мне теперь противны их прикосновения!
Иногда даже здороваться ни с кем не хочется
за руку, чтобы рука осталась чистой для него.
За что ты так обращаешься со мной! Кому я это говорю?
Ведь он меня не слышит. Он занят… Где? Кем? Не
мной… Ну что ж делать. Ведь меня нельзя любить.
Надо заниматься, а я не могу — в голове только Ростя.
Вот что странно: до Рости на мои занятия ничего не влияло.
Было два разных мира — мир занятий и мир развлечений.
А теперь Ростя заслонил собой все миры. Они слились
в нем одном.
А еще я сегодня устроилась на работу, в мастерские
Центрального телеграфа. Буду настоящим слесарем-
механиком, а не как в ФЗУ.
21 февраля 1933 г.
Мама сегодня сказала: «К тебе все будут хорошо относиться,
потому что ты сама ко всем открыта. Но мужчины
в тебя влюбляться не будут, их тянет к сильным, эгоистичным
женщинам, ты для этого слишком хороша». Бедная
мама, слишком высокого обо мне мнения. Но в остальном,
пожалуй, права. Видно, нельзя меня любить.
Сейчас читала статью Ленина о Толстом. Не могу сосредоточиться,
а ведь надо писать сочинение.
24 февраля 1933 г.
Ростя был сегодня.
25 февраля 1933 г.
Я давала Р. прочитать, что написано здесь. Он попросил
показать и старое. Думаю, после этого у него изменится
мнение обо мне. Ведь там все с 13 лет. (Первый дневник
я так и не нашел. — В.З.) Он говорил, что не смутился бы
даже, окажись девушка, которую он сейчас любит, когда-
то в прошлом проституткой. К тому, видно, что я могу не
стесняться своего прошлого, записанного в дневнике. Я
чуть не рассмеялась. Вряд ли он нашел там что-нибудь
настолько интригующее. Хотя не очень-то ему было приятно
читать об Ире — ведь я в порыве злости столько гадостей
написала о его сестре.
Вчетвером ездили на лыжах. Хорошо. Целый день на
горках. Были Ростя, Ира П. и «братишка» Борис. А когда
мы остались с Р. одни — такое счастье.