Алейда Ассман. Новое недовольство мемориальной культурой

Новая книга немецкого историка и теоретика культурной памяти Алейды
Ассман полемизирует с усиливающимся в последние годы «недовольством» тем, что травматическое прошлое превратилось в «индустрию Холокоста», предмет политического и экономического торга. Частично признавая
обоснованность позиции своих оппонентов, Алейда Ассман пытается выстроить
такую мемориальную перспективу, в которой ответственность за совершенные
преступления, этическая готовность разделить чувство вины и правовые рамки,
позволяющие услышать голоса жертв, превращали бы работу с прошлым в один
из важных факторов сознательного движения к будущему.

Долгое время в такой традиционно миграционной стране, как
США, считалось, что забвение служит наилучшей основой для иммиграционной политики. Чтобы радикально перестроиться на вхождение
в новое общество и новую культуру, иммигрантам следовало внутренне
распрощаться и оставить позади тот мир, из которого они пришли. Разумеется, начинать с абсолютно чистого листа невозможно, однако цель
состояла в том, чтобы исходная культурная принадлежность постепенно
стиралась ради новой идентичности. Подобная установка рассматривала воспоминания, которые «привозились» с собой переселенцами,
в качестве препятствия для успешной натурализации. Место разделяющих воспоминаний должна была занять ориентация на совместное
будущее. Тот, кто был готов оставить собственную историю — а к этому
были готовы многие из переселенцев, ранее подвергавшихся гонениям
и страдавших от различных лишений, — получал хороший шанс начать
свою жизнь заново. Американский литературовед Лесли Фидлер подчеркивал, что американцев, в отличие от европейцев, объединила не общая
история, а общая мечта¹⁶³. Переселенцы не могли просто отбросить
воспоминания, как рюкзак с контрабандой, но политика ассимиляции
и «плавильного котла» (melting pot) способствовала сглаживанию
и устранению различий.

С 1980-х годов и в этой области начали происходить радикальные
перемены. Новая значимость коллективных идентичностей выявляет те
различия, которые прежде так старательно стирались. Теперь центральное место заняла культурная самобытность, с ней стали соотноситься
личные воспоминания, служившие основой для отнесения себя к той
или иной отдельно выделенной идентичности. Принятый в 1982 году
канадский «Multiculturalism Act» предоставлял иммигрантам право
сохранять свою культурную идентичность и культурное наследие¹⁶⁴.
Менялось и самосознание канадского государства. Правительство, обратившись к «политике покаяния», учредило «комиссию правды»,
призванную расследовать преступления колониализма. Благодаря этому
повороту история колониального угнетения и бесправия вернулась
в сознание жителей страны. Модифицированная таким образом национальная история — и это решающий момент — должна была быть
принятой и иммигрантами, которым также предлагалось стать в будущем
ее носителями. Отныне переселенцы не просто вступали в открытое для
них будущее новой страны, но, принимая ее гражданство, они брали
на себя ответственность и за темные страницы ее прошлого. Иммиграция происходит в нынешней Канаде на фоне нового самокритичного
осмысления национальной истории. «Гражданство страны, — говорилось на церемонии вручения паспортов новым канадским гражданам
в Ванкувере, — это не „шведский стол“. Никто не вправе выбирать себе
лишь то, что ему по вкусу, пренебрегая остальным. Разумеется, с канадским гражданством связано как хорошее, так и плохое. Давая клятву
при принятии канадского гражданства, вы берете целиком наследие
канадской истории и гражданских прав¹⁶⁵. Теперь вы также несете ответственность не только за добрые деяния, но и за все ошибки, допущенные
нами, за все содеянное нами зло. …Такова часть целого. Возможно, вы
сочтете это несправедливым, но никто и не говорит, что это справедливо.
Такова часть гражданских прав».

В сегодняшней Австралии также горячо обсуждается вопрос, должны
ли гражданские права иммигрантов включать в себя негативные эпизоды
колониальной истории. Если раньше переселенцы прибывали в страну
без прошлого и с безграничным будущим, то теперь они сталкиваются
и с дурным прошлым Австралии. Как написал один австрийский антрополог, иммиграция становится «процессом, индуцирующим вину»
(a guilty-inducing process)¹⁶⁶.

Подобная эволюция национального самосознания является непосредственным следствием Холокоста и колониальной истории. В рамках
новой парадигмы прав человека уже невозможно с помощью простого
забвения избавиться от ужасов истории, от памяти о преступлениях
против человечества. Эти события стали предметом нового общественного внимания, новых свидетельств очевидцев, новых дебатов, новых
воспоминаний. Политика покаяния откликается на травмы тех коренных жителей, чьи истории раньше не могли быть услышаны. Теперь же
сложилось понимание того, что травматическое прошлое коренного населения, игнорировавшееся колонизаторами, вовсе не прошло бесследно,
а продолжает возвращаться в виде болевых синдромов. Воспоминания
об исторической вине впервые открывают для национальной памяти
возможность признать историю жертв, что сопровождается актами реституции и новыми мемориальными практиками, которые способствуют
интеграции общества.

Начиная с 1990-х годов воспоминания о нацистском прошлом
сделались составной частью немецкой национальной памяти. Когда
к 2000 году возник вопрос о статусе Германии как иммиграционной
страны, только что сформировавшаяся негативная национальная память
стала предметом критики. Вплоть до 1990-х годов считалось, что иностранные рабочие по истечении срока трудовых договоров вернутся
в страну, откуда они приехали. Ситуация изменилась, когда в 1998 году
правительственная коалиция социал-демократов и «Зеленых» подтвердила статус Германии как иммиграционной страны, реформировав
иммиграционное законодательство. Тогда возникли новые вопросы
к национальному самосознанию и национальной истории. Должна ли
Германия в результате данных перемен перестроить национальный нарратив с учетом нового плюралистического образа? Идет ли речь о том,
чтобы новые иммигранты признавали сопричастность к негативной
стороне национальной памяти?

Подобные вопросы послужили предметом продолжительной дискуссии. Например, Ханно Леви, директор Еврейского музея в Хоэнэмсе, выступил против альтернативы, когда мигрантам либо навязывают
память об исторической вине, либо их исключают из коммеморативного сообщества. По мнению Леви, память не должна подвергаться
«пограничному контролю», который препятствует полноправному
членству мигрантов в немецком обществе¹⁶⁷. Историк Рауль Хилберг
высказался о том, что Холокост является в Германии семейной историей.
Понадобилось продолжительное время, чтобы это произошло и немцы
«интернализировали» Холокост. Но теперь это привело к новой проблеме этнизации собственной истории. Дэн Дайнер также указал на
проблематику этнического характера немецкой национальной истории:
«Немцем считается тот, кто определяет свою национальную принадлежность через отказ от нацистского прошлого. Немецкому гражданину
турецкого происхождения трудно приобрести полноправное членство
в таком коллективе. Он не может примкнуть к этому общему «Мы»,
ссылаясь на усвояемое чужое прошлое. Несмотря на введение jus solis,
определяющим признаком идентичности остается таким образом jus
sanguinis; это обстоятельство преодолевается посредством ритуалов
коммеморации»¹⁶⁸.

Некоторые критики называют эту проблему «этническим парадоксом»: по их мнению, акцентирование исторической вины как национального признака весьма проблематично этнизируют немецкую нацию,
поскольку историческая вина связывает сыновей и внуков с отцами
и этим исключает из существенной связи с этой историей людей с иной
семейной биографией¹⁶⁹.

¹⁶² Kraft H. Rubrik Politik // Rheinische Post (http://www.rp-online.de/politik/
deutschland/hannelore-kraft-und-christina-rau-das-passt-aid-1.2290097).

¹⁶³ Fiedler L. Cross the Border, Close the Gap // Welsch W. (Hrsg.). Wege aus der Moderne.
Schlüsseltexte der Postmoderne-Diskussion. Weinheim, 1988. S. 73.

¹⁶⁴ Zeuner Ch. Citizenship Education in Kanada: Zwischen Integration und Selektion //
Forneck H.J. et al. (Hrsg.). Teilhabe an der Erwachsenenbildung und gesellschaftliche
Modernisierung. Baltmannsweiler, 2006. S. 65–82.

¹⁶⁵ Из выступления Джона Ралстона Соула 1 марта 2007 года в Ванкувере на церемонии
получения эмигрантами канадского гражданства: Some thoughts on Canadian citizenship
(http://www.johnralstonsaul.com/eng/articles_detail.php?id=72 %E2 %8C%A9=eng).
Благодарю Мишу Габовича за указание на это выступление.

¹⁶⁶ Hage G. Against Paranoid: Searching for Hope in a Shrinking Society. Annandale,
N.S.W., 2003. Р. 100.

¹⁶⁷ Loewy H. Taxi nach Auschwitz. Feuilletons. Berlin; Wien, 2002. S. 4, 3

¹⁶⁸ Diner D. Nation, Migration and Memory: On Historical Concepts of Citizenship //
Constellations. 1998. Vol. 4. № 3. Р. 303.

¹⁶⁹ Rothberg M., Yildiz Y. Memory Citizenship: Migrant Archives of Holocaust
Remembrance in Contemporary Germany // Parallax. 2011. Vol. 17. № 4. Р. 32–48.