Лев Наумов родился в Ленинграде 3 июля 1982 года. Окончил Санкт-Петербургский государственный университет информационных технологий, механики и оптики по специальности «прикладная математика». В 2011 году получил ученую степень доктора философии в университете Амстердама.
В 2014 году вышла первая книга прозы Льва Наумова «Шепот забытых букв», которая была удостоена Царскосельской художественной премии, а также вошла в длинные списки премий «Национальный бестселлер» и «Ясная поляна».
Рассказ «Магазин Фортуны» публикуется в авторской редакции.
МАГАЗИН ФОРТУНЫ
Я довольно много путешествую и редко приезжаю в одно и то же место дважды. Поверьте, мне случалось бывать в городах, которые, вне всяких сомнений, слишком хороши для этого мира. Один из таких — Прага. Для меня она выделяется из числа прочих скоплений улиц, домов, мостов и площадей не только тем, что два года назад именно здесь произошло важное событие моей жизни, но и тем, что, несмотря на это, город при втором посещении поразил меня еще сильнее, чем прежде.
Обычно повторный визит происходит неохотно и вяло, как будто вынужденно. Но сейчас был совсем не такой случай. Возможно даже, наконец, я оказался в Праге впервые, а предыдущий мой приезд был, так или иначе, вторым, пусть это и противоречит хронологии. Что именно вновь привело меня сюда, я пока не понимал, но позавчера где-то внутри возникло физическое ощущение, что я должен приехать…
Утро. Я шел точно тем же маршрутом, что и два года назад: с вокзала мимо Национального музея в сады Челаковского, потом по Вацлавской площади, далее небольшими улочками к Староместской, на которой я провел минут двадцать, открывая для себя заново Тынский костел; оттуда — к Пинкасовой синагоге и еврейскому кладбищу, затем по еще более маленьким улочкам к иезуитскому Клементинуму, а там, кажется, в третий переулок направо… По пути я начал понимать, почему неравнодушен к Праге более, чем к другим городам. Я вычислил, что люблю ее вдвойне: один раз — весь город как целое, а второй — район Старе-Место, как своего рода город в городе.
Я совершенно не отдавал себе отчета, что именно ведет меня по уже проторенной однажды тропе. Оказавшись у вывески «Магазин Фортуны», я остановился. Определенно, прежде она мне не встречалась. Забыть столь интригующее название было бы невозможно. Не имея определенной цели в своих блужданиях, я все же чувствовал себя ведомым каким-то неизвестным, но чрезвычайно важным и безотлагательным делом. Стоя перед вывеской, некоторое время я пытался сначала вспомнить, потом догадаться и, наконец, придумать, в чем же оно заключается. Внезапно пошел дождь, что было удивительно, поскольку еще недавно небо казалось совершенно ясным. Меня посетила очевидная мысль о том, что размышления можно продолжить внутри. Я вошел.
За прилавком стоял пожилой человек в котелке, пенсне и почему-то с тростью. Весь магазин и сам продавец выглядели так, будто время внутри этого помещения на полвека отстает от того, что идет за дверью. Хотя, судя по важному виду, стоящий за прилавком вряд ли являлся простым торговцем. Скорее, это был хозяин магазина. Увидев меня, он незамедлительно снял котелок, убрал его под прилавок, поставил тросточку к стене позади, а надетое пенсне поменял на другое, заметим, весьма похожее.
— Добрый день. Какой милый у вас… головной убор, — сказал я на ломаном чешском.
На самом деле мне больше хотелось похвалить интересную трость, инкрустированную разноцветными, но, скорее всего, недрагоценными камнями и вдобавок украшенную позолоченным изображением четырехлистного клевера. Однако я совершенно забыл слово «hůl» 1, а возникшее в голове «sukovice»2 абсолютно не подходило к случаю и могло нарушить куртуазность поведения, диктуемую самой архитектурой района. На мгновение я задумался о том, что в Праге слово «sukovice» почему-то все время вертится на языке.
Пожилой человек мило и бессмысленно улыбнулся в ответ. Такая реакция привела меня в замешательство — то ли мой чешский оказался «ломаным» настолько, что собеседник не понял ни слова, то ли сам он не говорил по-чешски, то ли я был ему неинтересен. Последнее, впрочем, казалось странным, ведь так или иначе хозяин являлся негоциантом. Я решил напомнить ему об этом, спросив с фальшивой ноткой недовольства:
— Что вы продаете?
Он молча пожал плечами и обвел рукой витрины, расположенные по периметру магазина. Это внушало надежду на жизнеспособность моего чешского, но обращало в ничто шансы на разговор, тогда как в такую погоду беседа с незнакомцем представлялась мне весьма уместной.
Я начал рассматривать прилавки. Набор товаров был довольно неожиданным. С одной стороны, существенную часть ассортимента составляли книги — магазин вполне мог бы сойти за книжный. С другой же наличествовало множество разного рода старинных украшений: бижутерии, браслетов, перстней, запонок, сережек. Особенно меня удивило, что в большинстве случаев парные предметы имелись лишь в единственном экземпляре. Кому нужна, например, левая серьга без правой? В этом смысле магазин походил на непритязательную антикварную лавку. Но в числе продаваемых предметов я также обнаружил деревянный волчок, множество подков, амулеты в виде кадуцея и свастики, нефритовых жуков-скарабеев, изображения тигров, несколько, по всей видимости, кроличьих лапок и засушенных морских звезд, китайские фонарики, огромное количество разнообразных редких монет, перья разных птиц, в том числе и гусиные, заточенные для письма, иные письменные принадлежности, платки и другие таинственные тряпицы, одно платье, десятки игральных костей, множество изображений цифры «семь», а также, как я потом догадался, различные наборы из семи тех или иных предметов, четыре пенсне, два монокля, картофелину, клинки, копья, арбалеты, шлем какого-то древнего воина, лук и колчан со стрелами, осколки зеркала и многое другое. Все это было расставлено аккуратно, но создавало впечатление совершенного хаоса. Например, прекрасная диадема соседствовала с наперстком, томиком Шопенгауэра и гильзой на цепочке. Никакой системы в этом собрании не наблюдалось. Если бы не ряд ценных старых изданий и интересных украшений, я бы решил, что товары магазину поставляет какая-нибудь свалка.
Предыдущие попытки завести разговор не вызывали большого желания пробовать вновь, однако мне хотелось попрактиковаться в чешском. К тому же, если бы я сейчас не заговорил, то, вероятно, не удержался бы от смеха.
— Хозяин, много ли дохода приносит ваш магазин? — спросил я.
— Я ждал вас сегодня тремя минутами ранее, — ответил он весьма недовольно, причем на идеальном английском. — Что именно задержало вас, позвольте полюбопытствовать?
— Вы говорите по-английски? — удивленно воскликнул я на родном языке. Веселость мгновенно улетучилась. Напротив, бессмысленность заданного вопроса заставила меня смутиться. Куда разумнее было бы поинтересоваться, почему, собственно, он ждал именно меня, причем в определенный час. И неужели важность моего случайного визита такова, что даже три минуты имеют значение? Хотя, надо полагать, в таких обстоятельствах многие бы растерялись.
— Почему вы решили, что я хозяин? — заговорил он вновь, уклонившись от ответа, который, впрочем, был очевиден.
— Дело в том, что вы держитесь так важно… — залепетал я смущенно.
— А-а-а… Мой товар обязывает.
— Вот это вот? — прыснул я, указав на витрины, что, определенно, было наглостью. На моем лице незамедлительно отразилось понимание того, как я оконфузился.
Хозяин же отреагировал спокойно:
— Да, и это, и то. Здесь продаются уникальные предметы. Не просто вещи, а дары! Дары ее величества Фортуны. И этот магазин принадлежит не мне, а Ей. Впрочем, вероятно, вам это осознать будет трудновато, — он все-таки уколол меня, — так что, когда вы будете позже вспоминать о нашей встрече, можете называть меня хозяином, если хотите. Посмотрите сюда. — Он подошел к витрине. — На той полке, в сторону которой вы изволили пренебрежительно махнуть рукой, находится пергамент с «Илиадой». Тот самый, который Александр Македонский клал под голову, чтобы великий труд Гомера приносил ему победы. А это, — он указал на соседнюю витрину, — перо из шляпы Дон Жуана, даровавшее ему удачу в амурных делах. Вы думаете, что женщины любили его за красоту, мужественность, велеречивость и прочие романтические пустяки? Нет, ему просто везло: ни одна не могла устоять. Это галстук Жака-Этьенна Монгольфье, младшего из братьев — изобретателей воздухоплавания. Именно из-за сей малозначительной, казалось бы, детали туалета их первый неудачный шар не рухнул на землю, а был счастливо подхвачен внезапным воздушным потоком. Только благодаря этому галстуку они не разуверились в своей затее, а продолжили работу над аэростатом, доведя его, в конечном итоге, до такого технического уровня, что безграничная благосклонность госпожи Фортуны перестала быть необходимой для его полета. Есть и не столь известные, но от того ничуть не менее примечательные и дорогие вещи. Это — кожаный браслет негра Бенджамина, раба с плантации на берегу Миссисипи. Благодаря такой, казалось бы, безделице Бен смог сбежать от своих хозяев в один из свободных штатов. Что вы улыбаетесь? Для этого нужно было фантастическое везение, ведь он пустился в путь с женой и тремя маленькими детьми на дырявой лодке, а за ними скакали одиннадцать молодцов с собаками. Госпожа позаботилась о беглецах, и когда вся семья Бена пряталась в зарослях тростника, а охотники за рабами проходили всего в шести метрах, ни один из его крошек не издал ни звука. Лодка же преодолела весь предначертанный ей путь и пошла ко дну не раньше, чем должно. А вот этот мундштук — взгляните — источник вдохновения бомбейского писателя, а по совместительству и адвоката, Мира Бахадура Али… Отчего вы улыбаетесь? Вы что, не верите мне? — спросил наконец хозяин спокойно, без тени недовольства.
Признаться, я испытывал смешанные чувства. Будучи впечатлен теми историями, которые он рассказывал, как любой разумный человек, я затруднялся относиться к ним с доверием. Наша встреча представлялась мне лишь сказочно интересным эпизодом контакта с больным или творческим сознанием. Хотя, болен ли мой собеседник в действительности или же он является гениальным фантазером, пока я сказать бы не взялся. Да и важно ли это? И есть ли какая-то возможность отличить одно от другого?
— Я не улыбаюсь, просто… я поражен. Но откуда у вас все это? Пергамент Александра Македонского — ему же две тысячи лет, надо полагать?
— Немного больше на самом деле. Я собираю вещи по всему миру, приобретаю у перекупщиков, заказываю у, как вы говорите, «хозяев» других магазинов Госпожи — мой ведь вовсе не единственный. Это, кстати, приходится делать через подставных лиц из других стран. В этом парадокс нашего существования — каждый из владельцев старается собрать в своей лавке как можно более крупную коллекцию предметов, осиянных Госпожой, однако при этом мы вынуждены постоянно продавать их — таков уговор с Ней. Но наихудшая сделка для нас — та, что приведет к пополнению другого магазина. Разумеется, каждый «хозяин» знает, что коллеги стараются добыть что-то из его ассортимента. Мы занимаемся этим ремеслом столько лет, что, как правило, безошибочно отличим заказ наемного перекупщика от пожеланий рядового, ничего не подозревающего клиента. Но в конечном счете мы относимся друг к другу с уважением и симпатией. Коль скоро коллега потратил немало усилий, чтобы обеспечить себе инкогнито, то мы играем в эту игру, совершаем «наихудшие сделки» и почти никогда не отказываем конкурентам.
— Я не понимаю… — Он излагал разумно, но мое практичное сознание человека XX века не могло не отметить нарочитых противоречий. — Какой «уговор с Ней»? Если вы хотите собрать большую коллекцию, то зачем же вы тогда вообще продаете свои… экспонаты. — Я подумал, что это слово подойдет лучше, чем «товары». — Почему же у вас магазин, а не музей?!
— Такие вещи, как наши товары, — он использовал более привычное слово, — очень нужны людям. Особенно сейчас — вы же видите, что творится в Европе… Как я уже сказал, я ждал вас сегодня. Не догадываетесь, почему?
Я пожал печами.
— Загляните в свой кошелек, там вы найдете странную монету…
— Я и так знаю, что у меня она есть, — сказал я, но все равно полез в бумажник. — Жена подарила мне древнюю китайскую монету и сказала, что она принесет нам счастье. Я не суеверен и потому считаю это прихотью и нелепостью, хотя из любви к жене всегда ношу монету с собой. Но откуда вы?..
— Эта монета не на счастье, — улыбнулся хозяин и покачал головой. — Она на удачу. Первый ее владелец — Чжан Цзяо, основатель Тайпин дао, «учения великого равенства», ответвления даосизма. Этот человек ввел в религиозный обиход эсхатологические мотивы, что для Китая тогда было в новинку. Чжан учил, что эпоха «синего неба», которое олицетворяло правящую династию Хань, скоро закончится и на смену придет «желтое небо». Император, по понятным причинам, этих взглядов не разделял. Вскоре паства Чжана была вынуждена превратиться в армию так называемых «желтых повязок» и поднять восстание. Невзирая на малочисленность, стихийное войско одерживало одну победу за другой и захватило значительную часть Китая. Но однажды одурманенный очередным отступлением императорских войск Чжан отдал эту монету, расплачиваясь за провизию. На следующий день восстание «желтых повязок» было жестоко подавлено, а Чжан и его братья — убиты. Случилось это в сто восемьдесят четвертом году.
Сделав небольшую паузу, хозяин продолжил.
— Вы хотели спросить, откуда я знаю о том, что монета у вас? Ваша жена купила ее в моем магазине два года назад, за день до свадьбы, которую вы праздновали в Праге. Она пришла ко мне и рассказала, что хочет сделать удивительный и дорогой подарок своему жениху. Тогда я предложил ей эту монету за немалые, поверьте, деньги. И каков же результат? Вы знаете, что творится сейчас в мире… Не извольте сомневаться, за прошедшие два года вы могли погибнуть шесть раз.
— Именно шесть? — переспросил я, пораженный аптечной точностью.
— Да. Более того, скоро будет седьмой смертельно опасный для вас случай, но и его вы переживете, не беспокойтесь.
— И вы думаете, что дело именно в монете? — Мой скепсис резко пошел на убыль после того, как я услышал историю, многие обстоятельства которой хозяин магазина не мог бы узнать ни от кого, не будь он непосредственным участником событий. Действительно, мы поженились здесь, в Праге. Тогда я оказался в этом великолепном городе впервые, хотя… разумеется, это еще не значит, что монета принадлежала некому Чжану Цзяо.
— Я не думаю, я знаю это. А теперь, будьте любезны, верните мне монету. Свою роль в вашей жизни они уже сыграла. Монета отработала деньги, которые заплатила мне ваша жена, а потому она вам более не принадлежит. Не сомневайтесь, теперь она бесполезна для вас. Ее место здесь, на полке.
Я покорно вынул монету, но все же уточнил, прежде чем отдать:
— А как же тот седьмой случай?
— Он уже миновал. Кстати, вы, вероятно, полагаете, что все товары разложены на витринах хаотично? Это не так. Они следуют в строгом лексикографическом порядке по фамилиям своих великих владельцев. Потому место монеты Чжана Цзяо здесь — между Честертоном и Чингисханом…
— Она же не только «монета Чжана», но и моя, — сказал я довольно капризно, никак не решаясь положить монету в протянутую руку хозяина.
— Конечно, — ответил он снисходительно и кивнул с улыбкой. В его голосе появились некие гипнотические интонации. — Не робейте и не сомневайтесь. Повторяю, вам она больше не понадобится. Госпожа может порой обманывать, я же — никогда. Для того, наверное, я и нужен Ей. Поймите, эта монета послужит еще многим, но она всегда будет возвращаться на полку между Честертоном и Чингисханом. Она навсегда останется монетой Чжана Цзяо. Таков уговор.
И все же я не отдал ее. Подчиняясь непонятному импульсу, я собственноручно положил монету на ее место.
— Вот и славно. А теперь вам нужно идти. Спасибо, что зашли, — сказал хозяин холодно. После этого он незамедлительно надел котелок, вновь сменил пенсне и взял в руку трость.
Я откланялся и пошел в сторону двери, однако вопрос, заданный в самом начале нашего странного разговора, не давал мне покоя и вынудил остановиться.
— Простите, но… что это дает лично вам? Велик ли доход с такого магазина?
Черт побери, столько времени хозяин давал мне понять, что спрашивать об этом имело бы смысл, если бы я беседовал с деревенским лавочником… Сейчас я сожалел о трех вещах: о том, что зашел в этот магазин, где вел себя как полный идиот; о том, что отдал монету, напоминавшую мне о жене, и о том, что не вышел вон за мгновение до того, как повторно спросить о профите. Я думал было ретироваться, не дожидаясь ответа, но хозяин тут же отозвался, не помедлив ни мгновения. Его голос снова стал доверительным, и меня это удивило — казалось, он сам хочет высказаться.
— Видите ли, дорогой мой, магазин дает мне куда больше, чем деньги. Он дает мне свободу. Я самый свободный человек на свете. Такой власти над собой больше нет ни у кого. Я свободен от превратностей Судьбы. Вы удивитесь, но дело в том, что, будучи владельцем этой лавки, я имею некоторую связь с Госпожой, а также влияние на Нее… Прощайте, — неожиданно закончил он.
Таинственный ответ таинственного человека… Я еще раз пожалел о своем вопросе, поклонился и вышел вон.
Вдохнув холодный пражский воздух, я почему-то вспомнил, что сегодня 14 февраля 1945 года. Был уже глубокий вечер, хотя мне казалось, что в магазине я провел не больше четверти часа. Оглядевшись, я остолбенел. Весь город вокруг обратился в руины. Можно ли было не заметить этого раньше? Или что же — будучи в магазине, я не услышал, как вокруг разрываются бомбы? Не услышал рев пролетающих бомбардировщиков? Такого быть не может! Но поглядите — вокруг нет ни одного уцелевшего дома… Даже верхние этажи здания, в котором размещался магазин Фортуны, были разрушены. Как это понять?!
Я повернулся и снова посмотрел на вывеску. Выведенная вычурным манером надпись выглядела насмешкой на фоне окружающей разрухи и дыма. Только теперь я обратил внимание на небольшую табличку возле входной двери, таившую в себе ответы на мои вопросы. Прочитав текст на ней, я вынул свой молескин и переписал надпись: «Мне предложили свободу. Ради этой награды я и стараюсь. Ты спросишь, что такое свобода? Не быть рабом ни у обстоятельств, ни у неизбежности, ни у случая. Низвести фортуну на одну ступень с собою. А она, едва я пойму, что могу больше нее, окажется бессильна надо мною. Мне ли нести ее ярмо, если смерть — в моих руках?»3 И подпись: «Владелец магазина — господин Сенека».
1 Трость (чеш.).
2 Клюка (чеш.).
3 Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луциллию (пер. С. Ошерова).
Иллюстрафия на обложке рассказа: Eliska Podzimkova