Игорь Кузьмичев: редактор необходим при всех режимах

Игорь Сергеевич Кузьмичев (р. 1933 г.) без малого сорок лет прослужил в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель». Превосходный редактор, выпустивший в жизнь произведения Даниила Гранина, Веры Пановой, Валерия Попова, Виктора Конецкого, Александра Житинского и других замечательных писателей, он известен также как публикатор гуманитарного наследия выдающегося физиолога Алексея Ухтомского, исследователь творчества Вадима Шефнера, биограф Юрия Казакова, составитель сборника публицистических статей Андрея Сахарова... В интервью, данном «Прочтению» накануне юбилея, И. С. Кузьмичев отдает дань памяти тем, кто помогал ему делать первые шаги в профессии, рассказывает, как составлял книги из стихов, привезённых в наволочке, вспоминает, каково было работать беспартийным в издательстве Союза писателей и сравнивает работу редактора книжного издательства при Советской власти — и сейчас.

— Игорь Сергеевич, как вы стали редактором?
— В середине пятидесятых годов в Ленинграде при издательстве «Советский писатель» существовало литературное объединение прозаиков, где занимались Александр Володин, он к тому времени уже выпустил первую книжку рассказов, Валентин Пикуль, Виктор Курочкин, Виктор Голявкин, всего человек пятнадцать... Я заканчивал филфак Университета, писал диплом у Бориса Ивановича Бурсова по «Роману русского помещика» Л. Н. Толстого. И однажды Евгений Иванович Наумов, главный редактор Ленинградского отделения «Советского писателя», преподававший на филфаке, попросил мою однокурсницу Наталью Банк, впоследствии известного критика, привести двух-трёх студентов на занятия объединения. И мы отправились: Наташа, я и наш однокурсник Виктор Дмитриев. Как ни удивительно, но мы, студенты пятого курса, легко вписались в ту горластую, непримиримую, очень талантливую компанию... Руководили семинарами почтенный драматург Леонид Николаевич Рахманов и прозаик из «Серапионов» Михаил Леонидович Слонимский. На базе этого объединения издавался альманах «Молодой Ленинград». Его редактором была Маргарита Степановна Довлатова, родная тетка Сергея Довлатова, который подростком приходил с двоюродным братом Борей к ней на работу, — думаю, денег на мороженое просить. Маргарита Степановна была женщиной энергичной, талантливой, относилась она к нам, как наседка к цыплятам. Попали мы в объединение осенью 1955 года, а в 1956-м закончили Университет. У Виктора Дмитриева тогда уже родился сын Андрей, ныне прозаик, букеровский лауреат. Наташа Банк нацелилась на аспирантуру, а мне, как я понимаю теперь, с подачи Маргариты Степановны и Бориса Ивановича Бурсова, Е. И. Наумов предложил в «Советском писателе» должность младшего редактора. Лучшего я и не желал. Это было ровно то, что мне нужно.

Первую свою статью «Писательство это призвание» о «Золотой Розе» Паустовского в «Молодом Ленинграде» я напечатал в 1956 году. И принялся редактировать книги членов литобъединения. Я был как собачка, которая выросла в клетке со львами. Эту собачку они не рвут — своя. Это было моё поколение, люди, совершенно не похожие друг на друга: Пикуль и Володин, Конецкий и Голявкин, Эдуард Шим и Майя Данини.... Но их многое связывало, прежде всего, память о войне. Я рад, что участвовал в сплочении таких разных людей. Позже из этого объединения вышли Битов, Валерий Попов... Я был редактором первой книги Попова «Южнее, чем прежде». Его постоянным редактором потом стала Фрида Германовна Кацис, иногда я её подменял. Вообще у нас редакция была очень дружной. И взаимная поддержка была делом само собой разумеющимся.

Я посещал объединение года три. Издательство «Советский писатель» стало для меня родным. Всю свою жизнь я просидел, собственно, на одном редакторском стуле.

Мне довелось сотрудничать и с маститыми писателями: с Верой Федоровной Пановой, Михаилом Леонидовичем Слонимским, Даниилом Александровичем Граниным. Конечно, у них я ничего уже не редактировал, но мог иногда пискнуть, попросить заменить какое-то слово. Им было важно услышать мое мнение как первого читателя, каковым я и являлся. Запомнилась работа над «Узлом» Ольги Берггольц. Творческая история этой книги стихов весьма поучительна, я рассказал о ней в своей книге «Редактирование художественной литературы». Я работал в кругу людей, умевших находить общий язык, несмотря на споры и несогласия. Было ощущение своей профессиональной среды, что очень важно. Вот сейчас, например, нет ощущения среды...

— Почему нет?
— Потому что каждый за себя — издатель и автор блюдут каждый свои интересы, без понимания культурной сверхзадачи. Есть в Питере, правда, группа «лимбусовских» авторов, Павел Крусанов и его товарищи, детские писатели стараются держаться сплочённо. Но сейчас это скорее исключение.

— У вас как литератора есть образ читателя, для которого вы пишете?
— Нет. Хотя тут не может быть категорических ответов. Когда я писал книгу об Арсеньеве, авторе «Дерсу Узала», я думал: что сказал бы мой герой, прочтя её? Меня интересовало, соответствует ли моё представление о нём — его представлению о себе. В каком-то смысле я это писал для Арсеньева — чтобы воскресить его облик, его личность, его страдания. Все мои герои страдали: и Юрий Казаков, и Алексей Алексеевич Ухтомский. Он фигура исполинская. Я написал о нём то, что вообще никто о нём никогда не писал, о его религиозной жизни. Он же был старообрядец, монах в миру. Его религиозность, его отношения с Варварой Александровной Платоновой — это было то, чем он жил, вся его жизнь. Я тоже писал для него. Хотя, наверняка, он не хотел тогда, чтобы люди знали те подробности его жизни, о которых я рассказал. Но теперь это можно, он уже принадлежит истории.

— Почему Ухтомский? Что вас как исследователя, как автора привлекло в этом человеке?
— Подобных титанических натур тогда были единицы, а сейчас, наверное, таких вообще нет. Кого можно поставить рядом? Разве что Вернадского... Это были люди, с которыми вынуждены были считаться советские вожди. Победительный тип. С такой природной силой духа... Изданный в 2007 году сборник Ухтомского «Лицо другого человека» — о том, как выстоять в любых обстоятельствах: гражданская война, аресты, сложные отношения с властями, брата епископа Андрея расстреляли, ленинградская блокада, но Алексей Алексеевич молился Богу и шёл своей дорогой.

Впервые я прочел письма Ухтомского в «Новом мире» — переписку с его ученицей Е. И. Бронштейн-Шур. Я занимался тогда Арсеньевым, и процитировал из той переписки замечательные рассуждения о природе писательства, они оказались очень кстати. Я подумывал об Ухтомском, но тут как бы наплыл Юрий Казаков, я стал плотно заниматься Казаковым... Через несколько лет, году в восемьдесят третьем, мне позвонила жена М. Л. Слонимского Ида Исаковна, в прошлом ученица Ухтомского. Ида Исаковна сказала, что хорошо бы написать об её учителе, подогреть общественный интерес к нему. Она познакомила меня и моего постоянного тогда соавтора Галину Михайловну Цурикову с учеником Ухтомского Фёдором Петровичем Некрыловым и Людмилой Соколовой, молодой сотрудницей Института физиологии при ЛГУ. Сначала мы написали с Галиной Михайловной для журнала «Нева» статью «Писатель, которого не было», потом для издательства «Петербургский писатель» подготовили вместе с Л. Соколовой сборник Ухтомского «Интуиция совести».

— Были мистические совпадения, какие-то знаки во время работы над этими материалами?
— Сколько угодно. После сборника «Интуиция совести» мы подготовили ещё два тома «Заслуженный собеседник» и «Доминанта души», они вышли уже в Рыбинске, откуда Ухтомский родом. Там кто только нам ни помогал делать эти книги: моторный завод, частные лица... Совершенно чудесным образом в девяностые, когда всех занимали совсем другие вещи, мы издали трехтомник гуманитарного наследия Ухтомского.

— Одно время вы преподавали в Полиграфическом институте. Для вас это был просто способ заработка или вы хотели передать свой немалый опыт, что-то важное рассказать молодым?
— Трудно было зарабатывать на жизнь во второй половине девяностых. Я преподавал в Институте с 1997-го по 2002 год. Поначалу было интересно: я же раньше никогда не преподавал — а тут студенты, совсем юное поколение. Студентам я рассказывал о своей практике, а её у меня к тому времени накопилось больше сорока лет, студенты до этого ничего подобного не слышали, никогда действующего редактора в глаза не видели. А тут был живой рассказ о реальных случаях, живые примеры редактирования. Но в это же время я писал книжку об Ухтомском, и меня это интересовало куда больше, чем преподавание. Тем не менее, я для этого вуза вместе Еленой Мироновной Гушанской подготовил книгу «Редактирование художественной литературы», изложение курса, который я и читал, собственно. Причем в этой книге дан не только лекционный курс, но еще и приложение, где приведены авторские заявки, внутренние рецензии, воспроизведены творческие истории отдельных книг, например, книг Олега Базунова или романа Александра Житинского «Потерянный дом, или Разговоры с милордом». Для меня важным было показать, что несмотря на всякие неблагоприятные обстоятельства, а они бывают при любых властях и режимах, редакторская работа нужна всегда, и общение редактора с автором достаточно интимно, доверительно, во всяком случае, таким оно должно быть. Бытует пошлое представление, что редактор — это что-то вроде цензора или идеологического надсмотрщика, в советское время таких редакторов действительно хватало, но в ленинградском отделении издательства «Советский писатель» служили люди, которые смотрели на свою работу прежде всего как на помощь автору. Причем помощь была разносторонняя. Автор освобождался от общения не только с цензурой, но и с начальством редакционным. Я, например, придерживался такой позиции — я говорил автору: представь, что меня нет, соображай, как это будет воспринято, какие могут быть претензии, и давай попробуем на нашем уровне, без нажима сверху, когда бывают нелепейшие претензии, исходя из собственного представления о ситуации, довести нашу работу до нужного нам результата. У меня с авторами никогда не было конфликтов по этому поводу. А ведь я редактировал все выходившие в «Советском писателе» книги Александра Кушнера, все книги Глеба Горбовского, и стихи, и прозу, все книги Вадима Сергеевича Шефнера, многие книги Виктора Конецкого.

— Поэзию в принципе возможно редактировать?
— Книга стихов — это цельный организм. Уловить внутренний сюжет книги стихов совершенно необходимо, и самому автору это не всегда удается. Главное, что было в моей работе с тем же Кушнером — помочь ему выстроить книгу, определить внутренний порядок стихов, наметить сюжет. Когда я редактировал первую книгу Глеба Горбовского, его жена привезла мне с Сахалина наволочку со стихами, просто ворох неизвестно чего. Надо было из этого вороха сложить книгу. Последующие книги я уже складывал вместе с ним. И Горбовский, и Кушнер, и другие поэты, с которыми я работал, ждали от меня прежде всего вот этого — помочь составить книгу. В текст стихотворный я не лез, разумеется, хотя иногда бывало, что строчка или строфа вызывали у рецензента недоумение — мы тогда это стихотворение с обоюдного согласия просто откладывали, снимали. Может быть, до следующей книги. Стихотворный текст я, естественно, никогда не правил. Это может делать только автор. Если редактору кажется, что какая-то строфа не нужна или какие-то строчки не совсем выразительны — он, разумеется, вправе сказать об этом, но только сам автор может внести в стихотворный текст правку.

— Некрасов и Тургенев редактировали стихи Фета, Жуковский переписывал Пушкина... В советское время было возможно что-либо подобное?
— Я ничем таким никогда не занимался. В «Советском писателе» выходили книги поэтов союзных республик. И редакторы часто переписывали переведенные стихи, по сути, создавали их заново. Как пошутил однажды Михаил Светлов, когда один переводимый им поэт начал высказывать ему претензии: «Я тебя переведу обратно». Я стихов никогда не правил, мог только попросить одно слово заменить на другое — это максимум.

— Вы дружили со своими авторами?
— У меня с авторами всегда были длительные очень милые и доверительные отношения. Но это не была дружба домами. У меня с авторами отношения были, как правило, чисто творческие, если не считать, может быть, кого-то из нашего объединения.

А между автором и вами как редактором конфликты случались?
— Конечно. В первую очередь, когда приходилось читать самотёк, сочинения явных графоманов или просто слабенькие вещи, приходилось их возвращать, конечно, авторы иногда и жаловались.

— Какой-то экономический аспект присутствовал в вашей работе? Начальство требовало, допустим, издавать кассовые, как сказали бы сейчас, книги?
— Такой проблемы не было. В «Советском писателе» тираж сдавался полностью книготоргу, а что там происходило дальше, редактора, во всяком случае, не касалось. Да, начальство, старалось, например, экономить на гонорарах. Ведь, если издаешь первую книгу автора тиражом не 15 тысяч (это была единица тиража), а, скажем, 30 тысяч — это плюс 60% к гонорару. Если массовым тиражом 100 тысяч, тогда гонорар растет на 200%. Но опять же редактора это вообще никак не касалось.

— Почему начальство экономило на гонорарах?
— Существовал общеиздательский бюджет. Мы были отделением московского многопрофильного издательства, выпускавшего книги всех жанров. Москва выделяла нам деньги, исходя из единого плана, и если мы что-то экономили, это шло нам в плюс, а если тратили больше, — в минус.

— Вы печатали только ленинградцев?
— Да, собственно ради этого наше отделение и существовало. Но мы выпустили, скажем, и первую в СССР книгу академика Сахарова — сборник его статей «Мир, прогресс и права человека», я встречался с ним Москве. Работа над этой книжкой была довольно быстрой, с октября по декабрь. Рукопись поступила к нам из Москвы. Её привёз главный редактор, поручил мне её вести. Я её быстро прочел, написал Андрею Дмитриевичу письмо, предложив название и композицию сборника. Все мои предложения он принял. Я был у него за неделю до смерти, провел часа полтора. Академик, Нобелевский лауреат, трижды герой Социалистического труда, народный депутат, он разговаривал со мною, как автор со своим редактором: уважительно и доброжелательно.
Но эксперименты вроде издания сборника статей А. Д. Сахаров начались в «Советском писателе» уже в самом конце перестройки, когда издательство заметалось, не зная, как ему себя вести в новых условиях.
Проработал я в «Советском писателе» 37 лет, пришел в 56-м и ушел оттуда на пенсию в 93-м.

— В 1992-93 гг. тяжело было работать?
— Это уже была не работа, а непонятно что. Издательство было органом Союза писателей СССР, там начались распри, Союз писателей начал делиться, и в этой ситуации все организационные основы рухнули. Конец издательства связан с тем, что развалился Союз писателей, а раскол Союза писателей случился в результате падения Советской власти.

— Уже при капитализме вы активно сотрудничали как приглашенный редактор с новыми — частными — издательствами.
— С кем я только ни работал и где я только не работал. Новые порядки мне были непривычны, но не из-за идеологических пристрастий — я человек беспартийный. Меня поражало в новых издательствах, например в издательском доме «Нева» (это структурное подразделение «Олма Пресс»), что, оказывается, к литературе и к изданию книг можно и совсем иначе относиться. Издатели оперировали другими категориями, нежели мы раньше, их волновало прежде всего: продастся книга, не продастся? Пойдет — не пойдет? Становился не важен смысл, содержание, издатели ломали голову над тем, как поразить читателя, как книжный товар рекламировать — «продвигать», как они выражаются. Сам автор оказался не нужен, нужен стал «проект». Появились так называемые «литературные негры». Я никого ни в чём не обвиняю, просто взгляды наши на такие вещи были диаметрально противоположными. Хотя встречались во всём этом потоке и талантливые авторы, например Дмитрий Прияткин, известный как Дмитрий Вересов. Кажется, всё, что им было написано до сериала «Черный ворон» — прошло через мои руки. Он человек талантливый, а с талантливыми людьми всегда интересно. Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Было еще несколько способных авторов — в основном дам.

— Насколько серьезной была ваша правка этих текстов?
— Иногда вмешиваться приходилось серьёзно, надо было выстраивать текст, а не просто ограничиваться замечаниями. Вообще контраст с предыдущей моей работой ощущался сильный. Если в «Советском писателе» перед тобой проходила череда личностей, серьезных, интересных людей, то в «Неве», скажем, ты, как правило, имел дело с потоком однообразных текстов.
Со временем работать стало полегче, даже морально легче. Можно было заниматься действительно подготовкой серьёзных книг. При журнале «Звезда» стала издаваться серия «Жизнь и судьба» — писательские биографии. Я эту серию редактировал. В серии вышли книги В. Купченко о М. Волошине, Е. Пастернака о Б. Л. Пастернаке, И. Кудровой о Цветаевой, К. Азадовского о Клюеве, А. Арьева о Г. Иванове. Здесь же вышла в 2012 году и моя книга о Юрии Казакове. Мне кажется, серия получилась полезной: с одной стороны это некая версия ЖЗЛ, с другой — во всех этих книгах есть приложения: стихи героев серии, А. Арьев добавил в свою книгу переписку Георгия Иванова, я — 130 писем Казакова и несколько его рассказов... Я очень доволен тем, что Казакова удалось поставить в ряд лучших русских писателей ХХ века. По-моему, это справедливо.

— Что в ближайшее время выходит в этой серии?
— Пока определённых планов нет. Я как редактор серии открыт предложениям. Если кто хочет, например, написать об Александре Володине или о Викторе Конецком — добро пожаловать.

— Вы умудрились десятилетия проработать в советском издательстве, будучи беспартийным...
— Да, никогда ни в каких партиях я не состоял. В КПСС предлагали вступать неоднократно, отделаться было трудно. Вообще наша редакция в этом смысле была уникальной: Мина Исаевна Дикман была беспартийной, Кира Михайловна Успенская была беспартийной... Это было одно из немногих издательств, где современной литературой занимались беспартийные люди.

— Начальство хоть было партийным?
— И ещё каким партийным! У нас одно время Кондрашов был директором, так он до этого был секретарем горкома партии. К нам его отправили, когда он там проштрафился.

— Проворовался?
— Это сейчас воруют, а тогда слетали с номенклатурных должностей в основном за идеологические просчеты. Не колебался вместе с линией партии, так это называлось. Кондрашов что-то кому-то позволил, наверное, или не выполнил какое-то ответственное поручение, не знаю. Вспомните физиономию первого секретаря Ленинградского обкома товарища Романова, какая ему шлея под мантию попадет — никто не знал. Мне приходилось бывать на писательских собраниях в Смольном. Проработки там были такие, что вздрагивали люди, повидавшие многое на своём веку. Чего только не было. Помню, издавалась книга Ефима Семеновича Добина об Ахматовой. Она прошла все инстанции, была напечатана, первые экземпляры уже появились в Книжной лавке писателей, но кто-то там в Москве обнаружил, что в книге упомянут Николай Гумилев. Книгу вернули в издательство из продажи, выдрали несколько страниц, перепечатали их с вымаранным именем Гумилева, вклеили страницы, снова отправили книгу в магазины. Я получил выговор, начальство наше тоже. Это самый понятный пример, а тех примеров, которые сейчас вообще непонятны, было множество. В своей книге «Редактирование художественной литературы» я кое-где касаюсь этих моментов, но вообще говорить об этом не хочу. Меня всегда интересовала суть редакторской работы, общение с автором, с текстом. При рождении книги должна быть особая атмосфера, её поддерживать и было моей задачей. В лихие годы перестройки договорились до того, что редакторы вообще не нужны. Дескать, они идеологически нагружены, это проводники политики партии в области художественной литературы — всех выгнать! У меня жена работала больше сорока лет на «Ленфильме». Там вообще отменили редакторов как класс, но со временем стали соображать, что идеология идеологией, а творчество есть творчество, и редактор — фигура необходимая при всех режимах.

Читайте также послесловие Кузьмичева И. С. «Что сегодня?» к книге Гушанской Е. М., Кузьмичева И. С.. «Редактирование художественной литературы: исторический аспект».