Если нет, то да

• Дмитрий Быков. Если нет. Стихотворения 2015—2016 гг. — СПб.: Геликон Плюс, 2016. — 124 с.

Любой человек, рано или поздно терпящий крушение, оказывается на острове. Каждый на своем, потому что сознание у нас по сути островное, а не материковое. Это в полной мере понимает автор, причем осознает поэтически, что гораздо глубже понимания разумом. На этом острове человек предоставлен самому себе и представляет из себя только то, что представляет. У каждого есть все необходимое, чтобы существовать отдельно от остальных: знания, навыки с большой земли и желание выжить.

Здесь и решается вопрос: с чем ты остаешься, если все привычное отнято (если никто даже «не пустит переночевать»)? Только с самим островом. Можно исходить его вдоль и поперек, рыть, грызть зубами, харкать кровью, но ничего не изменишь. Все вокруг — это только природа. Природа людей.

Остров — то место, где становится невозможным делать что-то вместе, втроем или вдвоем, а приходится делать только одному. Поэтому исчезают социальные привычки, но и открываются новые возможности. Здесь ты сам себе и тиран, и жертва, и репортер. Сам оцениваешь, к чему вела вся история и что она дала одному конкретному человеку, оставленному без попечения общества. Существует еще временной остров, где ты непригоден, поскольку родился не в свое время.

В любом случае, осознав себя в необитаемом одиночестве, остается только «холить ненужность свою». Или бросаться в океан на нехитрых плавсредствах. Так поступают многие, которые дрейфуют на волнах, сталкиваются, атакуя друг друга. Это все политика, от которой никуда не уйти, не увернуться. И ты повторяешь историю многих, также как и своей страны в целом. Все народы бывшего СНГ живут на островах, и Россия — остров для остального мира, и так далее. Все расщепляется в обе стороны до полной изоляции.

«Мой слог отрывист, дыханье рвано, взор тускл». В стихах часто меняется ритм, словно сбивается дыхание в попытках не утонуть и достичь материка или хотя бы полуострова. А спасение может быть в чем-то другом.

На горизонте розовый и серый
Недвижный лайнер, смутный, как рассвет.
Я на него гляжу с тоской и верой,
А может быть, его там вовсе нет.

Мы — Робинзоны, приспосабливающиеся к изоляции и приспосабливающие эту изоляцию к себе. Но в то же время мы не оставляем надежду на спасение свыше. Он, «корабль», должен в конце концов приплыть. А пока мы все бессрочно пребываем в Гефсиманском саду (остров и есть сад), где можно только молиться и где у каждого своя молитва: «На кого ты меня оставил?» или «На кой я здесь?» А лайнер кажется недвижимым, или это вообще мираж, и уже о прошлой жизни вспоминается с трудом — «не обольщайся давним детством».

И вот тогда, когда «лопается божье терпение», «всегда в разгар триумфа ада» является… Пятница. В пятницу случилась крестная смерть Спасителя, а впереди были «два дня покоя, как в раю» и Пасха. Как Роггевен открыл цивилизованному миру остров, уже существовавший со всей своей культурой задолго до Пасхи, так и Христос воскрес, то есть открылся миру тем, кем он уже являлся в земной жизни.

На своем острове человек приручил своего Бога, как Робинзон Пятницу. Люди возлюбили Христа, поскольку сами его распяли. В людях как-то удивительно уживаются два противоположных состояния. У нас на полочке всегда заготовлено «в тонкой колбочке костяной ад и рай земной». Потому что они неразрывны, одного без другого не бывает. Две противоположности, как Инь и Ян, но только в сознании — «да» и «нет». Остров — да, океан — нет, только в «нет» живет «да», как в океане остров, как в жизни — смерть.

Про смерть становится особенно точно в таком контексте — она есть и ее нет. Человек — тот самый город «на стрелке Реки и Реки», этих двух равнозначных состояний или опять же остров жизни в океане смерти. И никакой воробей не долетит через океан от твоего острова, не возвестит о тебе людям.

И не знаю, раб ли последний
Или лучшее дитя твое, Боже.
А страшней всего, что не знаю,
Не одно ли это и то же.

Но если с такими вещами невозможно определиться, то что уж говорить о Боге. «Или… нету Бога, или ничего, кроме Бога, нет». Он существует, не существуя. Он вместил в себя все: и что мы знаем о нем и особенно то, чего не знаем. Пойдя от обратного, можно получить полную противоположность – если «нет», то «да».

О, сознание островное, света пятно среди темных вод!
Бог – это как бы все остальное, кроме всего вот этого вот.

Только человек способен это осознать. И то не до конца. В этом смысле суть человека божественна — он может переживать все и сразу, подчас прямо противоположное. «Бездна между человеком и природой» именно в этом. Человеку «…быть природой стало мало», кроме того, на природу он сам еще ухитряется влиять. Но погода и время – это то, что идет без нас. В таком контексте прогноз погоды в программе «Время», всегда идущий под одну и ту же мелодию, представляет точный образ.

Это так же образно, как русские сказки. Старик со старухой, словно пара Робинзонов с дырявым корытом, на котором никуда не уплывешь. Здесь, на острове, все едино — царица ты или пряха, которая ткет паутину, чтобы окутать ею все вокруг. Есть еще курочка и рыбка — искусители, которые ничего не дают, притом, что дают все. Но они лишь потакают слабостям человека, и слабости эти растут. А в этом островном мире нужно быть стойким, нужно быть только героем, иначе не выживешь.

Только герой может вынести этот груз свободы и одиночества, что уживаются вместе — «в раю размещенная зона». Хотя свобода эта состоит только в том, чтобы отвечать за свои поступки, чтобы все испортить и каяться или чтобы «вовремя сказать: — Отныне все. Отныне хватит».

И когда уже становится невыносимо — как спасение возникает искусство. Оно и есть тот «недвижимый» лайнер-мираж, дающий надежду. Поэзия — водораздел между выносимым и невыносимым, но выражает она как раз последнее, поскольку рождается из него, соединяя эти противоположные состояния.

…и делает мир чуть более выносимым,
А если вглядеться, невыносимым совсем.

В искусстве те же островные свобода и одиночество, где ты можешь практически все, но поймут ли… Потому моя интерпретация этих стихов настолько вольная, насколько и ограниченная.