Орхан Памук. Мои странные мысли. Коллекция рецензий

В замысле и ходе романа разбирались российские литературные критики.

Анна Наринская / Коммерсант.ru
Главный герой этого романа, продавец бузы (это вроде бы нечто вроде низкоалкогольного пива) Мевлют, доживает до того, чтобы понять, что именно в его жизни было главным. Но тем безнадежнее становится от того, что это главное ускользнуло, ушло затемненное сомнениями и бытом — равно как другие важные вещи и события: первые юношеские усы (лето 1978-го) или всколыхнувший всю Турцию военный переворот Кенана Эврена (12 сентября 1980-го). И это по-настоящему виртуозно — то, как Памук умеет сделать мировую историю далеким фоном неяркой жизни своего героя и как умеет свести к обычно-жизненному то, что в принципе должно поражать: убийства и любовь с первого взгляда.

Антон Секисов / ГодЛитературы.РФ
Роман читается очень легко, хотя и нельзя сказать, что на одном дыхании: всё-таки дыхание большой прозы всегда глубокое, и никакой спешки не терпит. Хотя есть и в романе страсти, и бурно переплетающиеся, в лучших традициях мыльных опер, любовные линии, но в общей укачивающей интонации романа они воспринимаются тоже плавно, как что-то не очень значительное и переменчивое в бесконечном жизненном море торговца бузой. Люди меняются перед Мевлютом, как и стамбульский ландшафт, да и сам Мевлют меняется сотни раз, его горе и радости ничего не значат, они, как и всё другое, приходят и уходят, а что остается, так это всё та же самая буза. Свежая буза, разносимая простым турецким торговцем, у которого в голове черт знает что творится.

Мария Смирнова  / Афиша
Суждения Мевлюта, бесстрастные, но меткие, выступают как часть мирового социополитического дискурса: устами героя давая оценку холодной войне и бесславной участи Советского Союза, Памук вновь с блеском увязывает масштабное общее с ничтожным частным, подложенный под ножку стула спичечный коробок — с крахом идеалов, веками определявших существование миллионов людей. Вместе с тем, учитывая, что «Моими странными мыслями» писатель замыкает эпический круг, начатый тридцать с лишним лет назад «Джевдет-беем», хочется верить, что следующий этап творчества Памука все-таки ознаменуется выходом из стамбульской зоны комфорта.

Александр Чанцев  / Rara Avis
Да, Памук, как его наивный и в чем-то очень упрямый герой Мевлют, если уж начал говорить, то скажет всю правду (Памук, кстати, и против геноцида армян и притеснения курдов высказывался, так что власти с ним бы разобрались, не будь он главным турецким писателем).
Вообще, критиковать сейчас Турцию после всех с ней политических разборок наших властей будет не очень хорошо, но и живется Мевлюту довольно тяжко. Религиозные ограничения, полный контроль соседей и даже людей в тех же кафе, взятки, все по знакомству, убит лучший друг, не выкарабкаться из бедности... <...> И хотя всего этого старого Стамбула уже нет, прибои нового времени унесли старое, но если вдруг кому-то понадобится, его можно будет восстановить, как Дублин по «Улиссу» Джойса или Токио по «Токийской истории» Одзу. Такие вот странные мысли...

Галина Юзефович  / Meduza
Некоторые страницы читаются почти как этнографическая проза, некоторые вызывают живой отклик и понимание (когда Памук пишет об аннексии Северного Кипра, трудно отделаться от впечатления, что он говорит о присоединении Крыма — настолько похожи и эмоции, и антураж, и государственная риторика). Но и то, и другое задает по-настоящему волшебный ритм, единожды погрузившись в который, ты обречен на протяжении шестисот страниц плыть по великому городу вместе с Мевлютом и его бузой.
Мудрая проза, утешительная, завораживающая, поэтичная — к «Моим странным мыслям» подойдет любой из этих эпитетов и все они вместе. Коротко говоря, большая работа великого мастера — не зря столько лет ждали.