Томас Мор в теле вора  

• Светлана Метелева. Чернокнижник. — Ridero: Издательские решения, 2017. — 296 с.

Писать книги о книгах — идея не новая, и количество романов, в центре которых стоит судьба писателя, реального или вымышленного, увеличивается год от года. В постмодернистской парадигме конкретный текст перестает быть просто текстом, он становится частью некоего огромного метатекста, где все пронизано литературными аллюзиями, связями и намеками, где читатель должен обладать немалым багажом ранее прочитанных книг, чтобы во всеоружии подойти к очередному произведению.

Роман Светланы Метелевой «Чернокнижник» — своеобразная иллюстрация этого тезиса. Сюжет небанальный: действие происходит в середине 90-х в Москве, вор-рецидивист Борис Горелов в очередной раз выходит из тюрьмы и пытается начать новую жизнь в новой России. В результате стечения обстоятельств он снова возвращается к привычному делу, однако на этот раз крадет не что иное, как редкие книги из одной советской библиотеки. Крадет с размахом — на его счету более тысячи проданных букинистам раритетов. И вроде бы ничего, кроме материальной выгоды, его не интересует в этих старых изданиях, если бы не одна странность: героя регулярно посещают неожиданные, слишком уж реалистичные видения, в которых он оказывается в теле английского гуманиста Томаса Мора. Понимание того, что происходит, приходит к герою с трудом:

...Очнулся не сразу, постепенно осознавая свое тело. <...> Последним очнулся мозг; прояснил ситуацию — глюк, нормальный винтовой глюк. <...> Или — нет? Тот, кого звали Томасом, — он, по-моему, не был монахом, а только собирался постричься — так вот, им был я. То есть — видел, слышал и думал — я. Самое же странное, необъяснимое заключалось в том, что снова, как и тогда, после Дома художника, я мог дословно повторить все, что было внутри непонятной галлюцинации. Я помнил.

Но главное здесь не сам сюжет — он в книге скорее присутствует в качестве формальности. Так же и все персонажи, которых непропорционально много для романа в триста страниц, представляют собой не продуманные объемные образы, а плоские силуэты, фамилии и имена которых безнадежно путаются уже к середине книги. Даже главный герой (он же писатель и читатель своего собственного романа) неубедителен: винтовой наркоман, который полностью контролирует свою зависимость, туберкулезный больной, который вспоминает о своей болезни невзначай, ближе к концу, а потом и вовсе чудесным образом исцеляется, вор, речь которого пестрит тюремным жаргоном, но при этом любитель хорошей литературы. Ему невозможно сопереживать. В романе герой берет с улицы бездомную собаку — вероятно, этот эпизод, написанный по известному шаблону из учебника для писателей, обязан вызвать симпатию читателя.

Но не вызывает, потому что речь не о людях, а о книгах. Призрак Умберто Эко бродит по страницам, то являясь в образе монаха Умберто, то напоминая о себе намеками на сюжет «Имени розы». Томас Мор и его «Утопия», немецкий «Манифест коммунистической партии», Рэй Брэдбери, Аристотель, Евангелие — кажется, будто открыл старый книжный шкаф, а из него прямо на голову лавиной обрушились тома.

Создается впечатление, что автор хочет сказать очень много и боится не успеть, поэтому мысли и идеи, каждой из которых хватило бы на отдельный роман, громоздятся на страницах романа, не получая логического завершения. Судьбы книг и людей, (не)возможность утопии, преступление и наказание, цена искупления, выбор между добром и злом — вот очень краткий перечень вечных тем, которые звучат в «Чернокнижнике». Добавьте к этому старика, цитирующего Коран в оригинале, цыганку, в трансе гадающую на картах Таро, русско-чеченскую войну, финансовые махинации, подпольный книжный бизнес, наркоманские приходы, реальные и не очень эпизоды из биографии Томаса Мора, внезапное духовное прозрение главного героя — и вы получите примерное представление об этом романе.

«Книги меняют человека. Даже если ты их не читаешь», — говорит главному герою его помощник по кражам. Если из всего многообразия тем и мотивов «Чернокнижника» выбирать одну главную, то, пожалуй, это она. Невозможно избавиться от контекста — а контекст создан сотнями текстов, написанных задолго до нас. Весь осязаемый мир создан словом — не только в мистически-библейском, но и в самом реальном смысле, и этим объясняется драматическая судьба некоторых книг, «книжный геноцид» и гонения.

И нет ничего удивительного, что английский утопист XVI века в веке ХХ оказывается московским вором: ведь в конце концов в плоскости слов нет прошлого и будущего — «будущее уже наступило, а прошлое только должно было наступить».

«Чернокнижник» оставляет впечатление сложносочиненного интеллектуального упражнения, в котором автор демонстрирует свое владение разными литературными стилями, умение органично связать две сюжетных линии и виртуозное жонглирование аллюзиями, а заодно признается в любви к постмодернизму. Но, кажется, автор не приняла во внимание, что читателю иногда хочется быть просто читателем, а не искушенным комментатором-исследователем. Что ему хочется более увлекательного сюжета, интриги, напряжения в тексте, полноценно выписанных персонажей и сложных отношений между ними. Иными словами, несмотря на постмодернистские приемы, от романа по-прежнему ждешь, что он отзовется не только в голове, но и в сердце.