Актер и его бесенок

•  Александр Гранах. Вот идет человек/ Пер. с нем. К. Тимофеевой. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2017. — 456 с.  

Ведьме, чтобы принять младенца, пришлось в этот раз постараться. Не каждую ночь приходят в мир одержимые. Не дьяволом, конечно, — так, кое-кем помельче, беззубым бесенком. Несносный дух, вселившийся в малыша, не поддавался ни на какие уговоры. Младенца заживо хоронили, привязывали к хлебной лопате и запекали в печи (трижды три раза, всего девять раз) — но упрямый бесенок, похоже, так и остался с мальчишкой. И позже, куда бы ни шел человек, следовал за ним по пятам — как еще, если не помощью потусторонних сил, объяснить невероятное количество событий, выпавших на его долю?

Это не сказка. Так, переплетая автомиф и факты, ткется автобиография известного актера (даже незнакомые с его творчеством наверняка слышали о «Носферату, симфонии ужаса», где Гранах сыграл безумного агента по недвижимости). Роман-автобиография «Вот идет человек» вышел в Германии в 1945-м, русский же перевод задержался более чем на полвека, но наконец-то читатели могут узнать историю Александра Гранаха, прошедшего войну, бежавшего из плена, прожившего куда больший срок, чем отведено смертному:

Лиру — 112 лет, Францу Моору— 25, Мефистофелю — 50, Шейлоку — 60, Гамлету — 30, Отелло — 40. А всем вместе им 317 лет, которые, если ты настоящий актер, можешь прожить за год. Получается, что тот, кто актерствует тридцать лет, проживает 9510 насыщенных лет, вместо жалких семидесяти.

«Вот идет человек» — книга о непрестанном движении и верности себе. С лейтмотивом романа резонирует архетип Странника: Странник всегда сосредоточен на своем, с кем бы ни говорил и какую бы роль ни играл. Гранах выправляет кривые ноги и еврейский акцент, меняет имя и сменяет профессии одну за другой, печет хлеб, полирует гробы, пишет проникновенные письма вместо неграмотных проституток — но всегда, в любых ситуациях остается верен себе. Рассказывая даже о неприглядных своих поступках, Александр Гранах делает это с такой самоиронией, что читатель проникается симпатией к герою и готов простить ему и ложь, и воровство — как с легкостью прощал их и сам повествователь. С детства привыкший к тому, что национальность и вероисповедание скорее разобщают, нежели объединяют, он ставит человека на первое место в системе ценностей:

Всю неделю до этого мы были друзьями, помогали друг другу. У нас были одни и те же заботы, одни и те же печали, одна и та же корь, одна и та же ветрянка, одни и те же лекарства, мы плескались в одних и тех же ручьях или катались по льду на одном и том же пруду. И каждое воскресенье они вспоминали о том, что они христиане. Между двумя этими понятиями были только вражда, холод и ненависть.

Дружба, любовь и искусство объединяют людей, потому и инициацию герой проходит в театре, а не в пылу сражений. Война — не пьеса, сколько бы ни прибегало человечество к метафорам вроде «театра военных действий». Она гораздо более искусственна и противна человеческой природе, нежели театральное представление, и куда меньше похожа на реальность. Гранах размывает грань между искусством и жизнью: зритель во время спектакля выхватывает пистолет, чтобы спасти бедную сиротку Хасю от злой тетки. Граница же между жизнью и войной прочерчена четко, однако при этом все ужасы последней показаны с долей присущего всему повествованию юмора:

Кто-то сопротивлялся и пускался на разные хитрости, лишь бы не попасть так быстро на войну. Особенно популярным был трюк с цыганками, жившими в пригородах. Там за одну крону можно было купить первосортный триппер и на четыре недели лечь в госпиталь в Ораде. За две кроны можно было получить мягкий шанкр, с которым в госпитале оставляли не меньше чем на шесть недель. А если раскошелиться еще больше, то можно было купить настоящий сифилис, и тогда «геройская смерть» откладывалась до лучших времен.

Неоднозначный, но бесконечно влюбленный в людей и свою профессию, повсюду сопровождаемый беззубым бесенком, Александр Гранах — немецкий актер еврейского происхождения из украинского села — умер в Америке. В солнечную погоду барельеф на его надгробии отбрасывает тень, и кажется, что там не одно лицо, а два.