- Людмила Улицкая. Лестница Якова. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. — 736 с.
Новая книга Людмилы Улицкой «Лестница Якова» вместила в себя целый век: от начала двадцатого до наших дней. В основу текста легли документы из личного архива автора. Почему и зачем Улицкая их беллетризует, то есть пишет роман, а не документальное, историко-психологическое, исповедальное исследование, — это вопрос, на который едва ли найдется ответ. Может быть, писательница исходила из того, что беллетризация даст более обобщенный образ времени. Или хотела обратиться к широкой аудитории. Или облегчала читательское вхождение в текст.
Вероятнее всего иное предположение. Улицкая следует отечественной романной традиции, которая утверждает, что художественной прозе подвластна любая реальность. Двадцатый век сурово доказал, что это не так. Предельно ужасная реальность искусству неподвластна. Впрочем, Томас Карлейль еще в середине позапрошлого столетия писал в своей книге «Французская революция», что есть ужасы, о которых следует читать только в документах. И добавлял: на языке оригинала.
В романе Улицкой есть эти «документы на языке оригинала»: главная героиня Нора Осецкая читает в архиве КГБ дело своего деда Якова Осецкого. То есть реальные выписки из дела Якова Улицкого — Архив КГБ № 2160. Эти документы взрывают роман: беллетристика — сама по себе, «дело» — само по себе. Ужас с беллетристикой не соединяется.
Потеря и подмена памяти — это злой закон всякого тоталитарного общества. Несколько поколений советских людей росли в подмененной реальности, где учителя лгали, а родители молчали. В каждой семье были трагедии, которые нужно было скрывать и от детей, и от государства — разом. Эта практика настолько вошла в плоть и кровь эпохи, что воспринималась как неизбежная норма, хотя и вела к разрыву интимных семейных связей. Роман и об этом тоже: о распаде глубинного единения близких людей и о попытках восстановить его или найти ему замену. С этой темой связаны самые сильные части текста: откровенный, очень женский семейно-любовный роман в историческом повествовании о гибели двух империй.
С героиней Норой мы знакомимся на первых страницах (идет 1975 год), когда она, только что родившая сына, узнает о смерти бабушки Марии. Символика очевидна: встречаются прошлое и будущее, жизнь и смерть, начало и конец пути… В общем, колокол звонит по тебе. Нора этого еще не знает, потому что, по сути, она не знает бабушку, как и отца, а тем более деда Якова, которого видела один раз в далеком детстве и никогда о нем не спрашивала. Жестокая правда: советские дети никогда ни о чем не спрашивали родителей, особенно о прошлом семьи. Это была техника безопасности во взаимодействии с режимом. Каждого ребенка к этому строго приучали, чтобы уберечь от страшного знания. Нору «уберегли»: она ничего не знает, но вокруг нее не семья, а распавшиеся осколки. Отец — чужой, мать с ее новым мужем — тоже, со своим мужем она лишь изредка видится, а любимый человек далеко.
От бабушки Нора получает наследство — ивовый сундучок со связками писем. Мы, читатели, начнем знакомиться с этими письмами уже во второй главе, а в линейной романной реальности Нора прочтет их в новом веке и задумается о том, как «разложит старые письма и напишет книжку… Такую книжку… которую дед то ли не успел написать, то ли ее сожгли во внутреннем дворе Внутренней тюрьмы на Лубянке…»
Не знавшая семейного доверия и взаимопонимания Нора надеется найти их в любви к сыну. И находит. Мать и сын воспитывают друг друга: трогательные, увлекательные, радостные и печальные страницы. Лучшие в книге. Талантливый ребенок (впрочем, всякий ребенок талантлив) требует ответной одаренности матери и по большому счету — одаренности социума. Маленький Юрик находит в Норе щедрость и мудрость, но в советском обществе мать и сын сталкиваются с большими опасностями.
Бесподобная трагифарсовая сцена: тетки-врачи проверяют «нормальность» малыша и обнаруживают, что он «дефективный».
На листе бумаги, расчерченном на четыре части, была изображена голова лошади, собака, гусь и санки.
— Какая картинка здесь лишняя? — сладким голосом спросила пожилая дама в белом халате с лаковой плетенкой на голове.
— Лошадь, — твердо сказал Юрик.
— Почему? — хором спросили все врачи вместе.
— Потому что все целые, а от нее только кусок, одна голова.
— Нет, нет, неправильно, подумай еще.
Юрик подумал, разглядывая картинку с большим вниманием:
— Гусь, — решительно ответил Юрик.
И снова они все удивились:
— Почему?— Потому что лошадь и собаку можно впрячь в сани, а гуся нельзя.
Тетки в халатах снова переглянулись со значением и попросили мать выйти. Тут Нора догадалась, наконец, что правильный ответ был «сани» — единственный неодушевленный предмет в этом зверинце.Здесь Улицкая бьет в набат как социальный критик. Эта практика проверки «нормальности» существует на самом деле, она широко применяется и в наши дни. Поэтому каждый ребенок рискует заработать диагноз, как заработал его умненький Юрик.
Оригинальность Норы и Юрика показаны и доказаны в романе в живых драматических картинах. Умные теории других персонажей автор декларирует, воспроизводя их пространные монологи. Информационная энергия, биоматика, уникальная точка эволюционной теории… Один из героев, физик Гриша, витийствует:
Может быть, я один из немногих, кто в состоянии сопоставить современные открытия в области биологии — Науки Жизни — с текстом Торы, который представляет собой пересказ текстов ДНК. Сегодня я уверен, что многие утверждения Пятикнижия Моисеева допускают прямую экспериментальную проверку современными научными методами…
— Остановись! — перебил его раздраженный Витя.Честно говоря, читателю вместе с Витей тоже хотелось бы остановить бесконечные монологи Гриши, но автор позволяет ему высказываться всласть и без конца.
Роман слишком многоразмерен, в нем более семисот страниц. Письма из сундучка четко структурируют его, но жесткая редактура современной части пошла бы на пользу тексту, который к концу уже не выдерживает своего объема, сбиваясь то на скороговорку, то на повторения. Под занавес опять появляется ребенок, символический младенец надежды, преемственности и вечности:
А у Юрика с Лизой родился сын. Норин внук, который внес совершенно свежее счастье — Нора разглядывала малыша и угадывала в нем течение предшествующей жизни. И все это уходило вглубь и вдаль, туда, где изображение лиц с помощью солей серебра еще не придумали, в дофотографический мезозой, когда стойкие изображения оставляли только художники с разной точностью глаза, разными дарованиями и воображением.
Символической лестницей в заглавии романа автор хочет привести читателя к восстановлению памяти и единства поколений. Но одному человеку и одному роману такая задача непосильна. Улицкая сделала решительную попытку, показывая пример всем нам. Проблема же взаимодействия искусства с ужасной реальностью осталась неразрешимой.
Вверх по реке памяти
