- Энтони Дорр. Весь невидимый нам свет / Пер. с англ. Е. Доброхотовой-Майковой. — СПб: Азбука-Аттикус, 2015. — 592 с.
В памяти не только переживших Вторую мировую войну, но и их детей, внуков и правнуков до сих пор таится боль, которая ищет нужные слова, лазейку, чтобы выбраться наружу. Молодой американский писатель Энтони Дорр отдал десять лет жизни, чтобы найти те самые слова. Он создал роман удивительный, сложно выстроенный, кажущийся ажурным и хрупким, как сказочный дворец.
Главные линии в книге «Весь невидимый нам свет» связаны с судьбами двух подростков — французской слепой девушки Мари-Лоры и Вернера, талантливого немецкого инженера, сироты, воспитанного нацистами, но не сломленного ими. За двумя героями вырастают фигуры их близких, друзей, знакомых, врагов, случайно встреченных людей. Встроенные каждый в свою систему, Мари-Лора и Вернер — больше, чем просто мальчик и девочка, попавшие в пламя войны, они — два мира, волей обстоятельств оказавшиеся враждебными друг другу, но стремящиеся притянуться, стать ближе, примириться и снова зажить нормальной жизнью. Они несвободны, но чувствуют свободу в явлениях природы рядом с ними — в звуке, свете, радиоволнах, в силе огромного равнодушного океана. И если люди в книге Дорра почти лишены характеров и индивидуальности, приравнены к символу, то неживые элементы, напротив, как будто одушевлены. Даже бомбардировку и пожар в Сен-Мало — старинном, мрачном, мистическом бретонском городке — Дорр описывает почти как сражение живых существ:
Пламя так жадно потребляет кислород, что втягивает в себя все. Магазинные вывески на цепях тянутся к огню. Кадки с деревцами скользят в его сторону по мостовой и падают. Стрижи, взлетевшие с крыш, вспыхивают, искрами проносятся над стенами и гаснут в море.
Предметный мир высвечивает человечность даже самых неприятных персонажей, идущих за собственной выгодой или фанатичной целью. У каждого есть личный мотив, какое-то азартное увлечение. Вернер знает все о радиоприемниках, его друг Фредерик — о птицах, страсть немецкого фельдфебеля — драгоценные камни, бретонской домохозяйки — еда. Каждый чем-то привязан к земному. Вещи, запахи и звуки — словно каркас, на котором держится вся сложно сплетенная, многофигурная история. И с этого неожиданного ракурса мы видим войну с ее смертями, переживаем страх героев, их несвободу. Для писателя важна каждая деталь, будь то зимний город: «серые дома сходящими линиями тянутся в горизонту, тесно прижавшись друг к дружке, словно для тепла» или голос, «густой и мягкий — кусок шелка, который можно держать в комоде и вынимать лишь изредка, просто чтобы погладить», рассвет: «встающее солнце прожигает дырочку в горизонте» и даже момент тишины после бомбардировки: «Снаружи доносится тихий перезвон, — наверное, сыплются на улицу осколки стекла. Звук прекрасный и странный — как будто с неба идет дождь драгоценных камней».
Текст Дорра удивителен не только тонкими, сложными метафорами и деталями, фиксирующими красоту даже в трагедии, горе, боли, но тем, как именно он рассказывает историю. Действие статично — небольшие главки, состоящие из коротких, рубленных предложений. Глаголы в настоящем времени, перечисления, крупные мазки — как вспышка, которая высвечивает текущее положение героя во времени:
Они вместе входят в столовую, вместе заглатывают яичницу, вместе строятся на перекличку, салютуют флагу, стреляют из винтовок, бегают и моются вместе. Им всем одинаково тяжело. Каждый из них — комок глины, и горшечник — толстый комендант школы с лоснящимся лицом — лепит из них четыре сотни одинаковых горшков.
Это похоже на слайды, картинки, перемещаемые с легким щелчком. Рваный ритм подчеркивает беспомощность и замкнутость героев — каждый из них пойман ситуацией, пленен, оккупирован, несвободен:
— Папе нужно, чтобы я учился там. Маме тоже. Что хочу я — совершенно не важно.
— Как это — не важно? Я хочу стать инженером, ты — изучать птиц. Бродить по болотам, как тот американский художник. Зачем вообще все, если не для того, чтобы стать кем хочется? (…)
— Твоя беда, Вернер, — говорит Фредерик, — что ты до сих пор веришь, будто сам распоряжаешься своей жизнью.Ни один из героев не может прямо повлиять на ситуацию, их оружие — терпение, ожидание и надежда. Они часто ищут успокоение в счастливых моментах прошлого, с ужасом оглядывают настоящее: «Где-то в городе немцы заряжают оружие или пьют коньяк, а вся история обратилась в кошмар, от которого Мари-Лоре отчаянно хочется очнуться», почти не надеются на будущее: «Вернер вспоминает людей в подсолнухах и сотни других: каждый лежал в лачуге, в грузовике или в бункере с таким лицом, будто только что услышал мелодию знакомой песенки. Между бровями морщина, рот открыт. Выражение словно говорит: „Уже? Так рано?“ Однако разве не с каждым это случается чересчур рано?» И все-таки каждый из них — маленький винтик внутри большого механизма — делает выбор, совершает маленький поступок, который в этой ситуации принимает размеры огромного подвига.
И однажды война заканчивается. Состарившаяся Мари-Лора сидит в парижском парке в 2014 году и представляет «караваны душ», которые невидимо проносятся в небе, словно электромагнитные волны. Они «летят невидимо над лабиринтом парижских улиц, над полями сражений и солдатскими кладбищами, над Арденнами, над Рейном, над Бельгией и Данией, над тем вечно меняющимся ландшафтом, который мы называем странами (…) Они летят над крышами, вдоль тротуаров, проходят сквозь твое пальто, рубашку, грудину и легкие и мчат дальше; воздух — библиотека и патефонная пластинка всякой прожитой жизни, всякой прозвучавшей фразы, и в нем по-прежнему отдаются все когда-либо сказанные слова. Каждый час, думает она, из мира уходят люди, помнящие войну. Мы возродимся в траве. В цветах. В песнях».
И в книгах.
Запертые внутри войны
