Александр Терехов. Каменный мост

Рецензия Андрея Степанова

• М.: АСТ, Астрель, 2009
• Переплет, 832 с.
• Тираж 5000 экз.

Вид на Кремль с исторического моста

«Я люблю смотреть на Кремль, как и все, кто вырос в наших местах», — говорит то ли герой, то ли автор книги. Особенно хорош вид на запретный город с Каменного моста, возле которого стоит бывший Дом правительства, он же «Дом на набережной». Во время Большого террора жителей почти всех пятисот его квартир «поменяло время». Там нарком Литвинов спал с пистолетом под подушкой, и его дети знали: нельзя стучаться к папе, «стук означает — „пришли“, он застрелится».

Я, слава богу, не вырос в тех местах, на Кремль с удовольствием посмотрел бы из бомбардировщика, от большого имперского стиля меня только мутит, а к романным реконструкциям истории отношусь, по меньшей мере, настороженно. Но тем не менее эту 800-страничную книгу дочитал и хотел бы, чтобы ее прочло как можно больше людей.

О чем книга?

3 июня 1943 года на Каменном мосту погибли двое. 15-летний сын наркома Володя Шахурин застрелил свою возлюбленную, дочь посла, 14-летнюю красавицу Нину Уманскую, а потом застрелился сам. Расследовать, казалось, было нечего — дело любовное, мальчик не захотел расставаться с девочкой, которой предстояло отправиться с отцом в Мексику. Но попутно выяснилось неожиданное: в школе для кремлевских детей действовала организация подростков, имевшая внешние атрибуты фашистской, а главным «рейхсфюрером» был одержимый наполеоновским комплексом Шахурин. Любовной же трагедии, по версии Терехова, не было вовсе: детей на мосту убили. Повествование перебивается этюдами по метафизике Москвы (на первой странице: «Я кивнул соседу Рахматуллину») и портретами стальных вождей, их железных замов, чугунных жен и золотых отпрысков.

Зачарованность Терехова сталинской эпохой более чем очевидна, но при всем том он, конечно, не сталинист. Свое отношение к вождю писатель объяснил давно: в 1993 году бывший автор «Огонька» опубликовал в «Правде» статью «Памяти Сталина». В этой солженицынским стилем писанной инвективе либералам доказывалось, что все их усилия по разоблачению кровавого упыря тщетны: Сталин все равно останется в памяти народа эпическим государем. При этом Терехов нисколько не отрицал, что «император Иосиф» был кровопийца — такой же, как Петр Великий или Иван Грозный, сомасштабный им. Я с народом, я честен, — как бы говорил Терехов той статьей, — и даже не знаю, кем стал бы, живи я тогда — может, и лубянским следователем. Но сейчас хочу одного: знать правду о той эпохе, а не карякинский и не анпиловский миф. Эта правда и есть возрождение, а вовсе не мечта либералов — десталинизация, реабилитация и отмщение.

Все это легко узнается в романе, ради этой правды и о поисках этой правды он и написан. Крошечный эпизод, в котором уникальным образом пересеклось личное и историческое, становится отправной точкой расследования, а поиск правды метафорически преобразуется в детектив: надо установить, кто убийца. Вот только убийство произошло 60 лет назад, и потому информацию «следствию» предоставляют 90-летние старики, могильные плиты, мемуары и архивисты. Необычны и следователи. Бывшие и ныне действующие гэбэшники, именуемые на полном серьезе «людьми правды», в течение 10 лет совершенно бескорыстно копают толщу лет только для того, чтобы установить истину — что же там произошло, на этом мосту? «Мы занимались производством правды в чистом виде. Только тем, что произошло на самом деле».

В отличие от классического детектива, Терехов воспроизводит всю рутину следственных действий : надо найти десятки свидетелей, договориться с ними о встречах и расспросить, чтобы уточнить общую картину. При этом свидетели отказываются встречаться, лгут или молчат. И дело не в том, что они на всю жизнь напуганы: Терехов показывает, что для поколения «железных людей» молчание было своего рода героизмом, залогом причастности к мистической «Абсолютной Силе», родственной бессмертию. Картина восстанавливается медленно, с трудом (уходят годы на отработку версии, оказавшейся ложной), читателю предлагается сделать над собой усилие и пройти с героями до конца. Сначала читаешь просто потому, что хочется узнать тайну — причем не только тайну того, кто убил, здесь есть и другие. Есть какое-то «там» — прошлое, куда можно отправиться. Есть какие-то «они», которые ведут расследование (или заметают следы) параллельно с главным героем: убивают, например, шпиона-литературоведа Дашкевича и дочь Эренбурга. Но потом уже не ждешь разгадок, а читаешь, потому что начинаешь понимать, о чем книга: автор на конкретном примере доказывает, что не просто трудно, а в принципе невозможно восстановить хотя бы один крошечный исторический эпизод. И книга, в конечном итоге, — о том, что невозможно написать Историю, даже если ты собрал все свидетельства и документы. «Мы бессильны даже в установлении милицейских подробностей: десять минут агонии императора на кунцевской даче при шести (самое меньшее) совершеннолетних цепенеющих свидетелях не поддаются достоверному воспроизводству».

Любая история есть искажение истории, — вот о чем говорит роман. Об этом давно знают гуманитарии, усвоившие главный тезис так называемого «Нового историзма»: «Текстуальность истории и историчность текстов». Но об этом не знает президент и большинство граждан России (выход романа совпал с созданием Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории). И если бы Терехов эту мысль им растолковал, то цены бы «Каменному мосту» не было. Но он не растолковывает, он пишет именно роман, а романная форма потихоньку разрушает основной посыл — «производство правды». Производя правду, автор вовсе не отказывается от так называемой свободы творчества, которая дает право любому — от последнего призрака из таблоида до первейшего романиста — свободно смешивать fiction и non-fiction. В одновременной установке на «достоверность» и «художественность» — главное противоречие книги.

Речь идет о реальной смерти реальных людей. И если развеять бесчисленные клубы сюжетного дыма и стилистического тумана, то в книге (по одной из версий) утверждается, что двойное убийство в 1943 году совершил 15-летний Вано Микоян, младший сын члена Политбюро  А. И. Микояна. «Гугл» отвечает на запрос: Вано Анастасович Микоян — советский авиаконструктор, создатель МиГов, жив до сих пор, 81 год. Так что же такое этот «Каменный мост» — документ, обвинение? Или это такой образ образный, плод поэтических фантазий, а если старик не переживет, то автор не виноват? Да нет же, написано черным по белому в аннотации: «За достоверность фактов и документов, а также интерпретацию реальных событий, изображенных в романе, несет ответственность автор». Хорошо, а где факты, а где «интерпретация»? Нет ответа. Хотите знать — затевайте свое расследование, и тогда вы придете к своей версии, еще раз доказав, что до истины не добраться.

Не выдержан даже модус рассказывания — «на каком мы свете?» Вполне «трехмерное» реалистическое повествование на 566 странице вдруг превращается в фантастику. Герои садятся в какой-то лифт и оказываются в Мексике в 1945 году, допрашивают там свидетелей гибели родителей Нины и возвращаются к нам на том же лифте.

А рядом — эффект реальности, который старательно создается массой приобщенных к делу документов, справок и «информаций к размышлению». То и дело автор начинает вещать голосом Копеляна: «Андрей Андреевич Громыко, известный врагам Империи как „великий немой“ или „мистер нет“, к 30 годам дорос до кресла ученого секретаря института экономики и звания кандидата наук в области сельского хозяйства. Весной 1939 года...» и т. д. Мелькают детали, которые невозможно выдумать: «Повертел в руках огромную раковину, приложил к уху, заглянул внутрь, обнаружив надпись „А. И. Микояну от рыбаков СРТ-Р-9000 „Омар“, Гавана, 25.11.62 года“». Скрупулезно воспроизводятся биографии множества людей — но почему всех кремлевских жен, детей, внуков и двоюродных племянников можно выводить под своими фамилиями, а Цюрупу надо назвать «Цурко»? Почему Шостакович — «Р-в»? Почему все гэбэшники тоже под своими именами, а Влодзимерский — «кровавый Володзиевский»? Потомки живы, пожалел их автор? А как же тогда Микоян и десятки других?

Чтобы доказать невозможность истины, надо было до последнего держаться правды. Автор размыл границу правды и вымысла, и получилась ложь. Не получив ответа на вопрос о степени достоверности рассказанного, читатель не может (не имеет права) как-то к нему «относиться». Что это? Подкрашенный Штирлиц или откровение? Я не знаю.

Однако все противоречия и странности романа компенсируются тем удовольствием, которое может получить неспешный читатель от его стилистики. Роман размером с «Улисса» написан неполными предложениями, с недоговорками, с постоянными выпадами в «поток сознания», во что-то странное, необъяснимое, невозможное: «Снег валил коровьими ресницами». Автор решительно отказывается говорить чужими словами. Более того, он может зайтись в гневной тираде, услышав невиннейшее клише, например, «в первую брачную ночь»: «...людям урезали языки, как я ненавижу этот словесный шлак, подобранное дерьмо, мозги, проросшие общими, скудоумными речами ста пятидесяти телевизионных каналов, рекламное рабство, ничтожество собственных мозговых усилий, невозможность увидеть вокруг что-то отличимое от приносимого на дом корма — в „первую брачную ночь“! ».

И это дорогого стоит. Терехов сейчас — едва ли не единственный писатель, всерьез озабоченный делом обновления языка прозы, «воскрешением слова», и уже за это ему следовало бы вручить все существующие премии. Конечно, у него есть предшественники, близкие и дальние. Каждый сильный новый автор, писал Томас Стернз Элиот, преобразует литературный канон — по-новому выстраивает колонну предков у себя за спиной. За романом Терехова отчетливо видятся «Легкое дыхание», «Лолита», «Палисандрия», «Всех ожидает одна ночь», «Венерин волос». Из многочисленных стилистических потомков Саши Соколова сейчас в русской литературе в полную силу действуют только двое — Михаил Шишкин и Александр Терехов, и этим именам суждено стоять рядом, хотя трудно найти писателей более противоположных в своем отношении к народу, стране и ее истории.

«Каменный мост», при всех своих странностях, — очень сильная книга. Сильная прежде всего серьезностью вопросов и решительностью ответов. Возможно ли воскресение, хотя бы в форме восстановления истории? Сумеет ли старшее поколение изжить травму под названием «СССР»? Поймут ли люди, что прошлое — не мусор на Измайловской барахолке? Можно ли одолеть заговор против человечества, если в нем участвует само время? В романе-трагедии все эти вопросы получают однозначно негативный ответ: всех ожидает одна ночь, и недолго осталось.

Ссылки

• Коллекция рецензий на роман «Каменный мост»