Аркадий Ипполитов. Только Венеция. Образы Италии XXI

Один февральский день

Лет так пять-шесть тому назад я оказался в Падуе, в которой мне предстояло
по служебным делам провести две недели, ничем особо не обременённые. Был
февраль, кой-где даже лежали кучки снега, но февраль в Венето — это наш апрель:
до 1 января погодная разница между Северной Италией и Россией определяется
двумя месяцами отставания, поэтому венецианское бабье лето в ноябре, а после
Нового года — теми же двумя месяцами, но опережения. Январь в Венето — наш
март, зимы-то нет. Кучки снега на Прато делла Валле, Prato della Valle (Поле Долины, дословный перевод названия знаменитой падуанской площади в переводе на русский звучит чудно ), казались реквизитом, не убранным после каких-то
киносъёмок, и о бутафорности южных зим говорили красноречивей солнца,
по моим северным понятиям сиявшего довольно ярко.

Кучки снега и яркий солнечный свет определили моё падуанское настроение, теперь кажущееся безоблачным. «Что пройдет, то будет мило» — на самом
деле не столь уж светлыми были февральские дни, были хмурые облака и дожди, но они не раздражали и ничего не портили; всё было прекрасно. Так надолго
зимой в Италии я оказался чуть ли не первый раз в жизни, голова моя не была
занята ничем целенаправленно-обременительным, и я позволил себе, пользуясь
необычайным удобством расположения Падуи, объездить близлежащие города
Венето и Ломбардии. Именно тогда у меня и возникла мысль, что я хочу и могу
написать «Образы Италии XXI» — падуанские недели сыграли в моей биографии
важную роль. Мысль была зародышевая, никак не оформленная, потому что почувствовать, что ты хочешь и можешь, это ещё не сделать: ведь надо ещё найти
того, кто захотел бы и смог напечатать, да и написать надо — это всё в будущем,
которое, правда, сейчас уже стало прошлым. Пока же я, в моём падуанском феврале, с головой, обременённой лишь мыслью-зародышем, из Падуи решаю съездить в Венецию.

Выбранный мною для Венеции день был сер, тёпл и плаксив — ну совершеннейший конец мягкого питерского апреля. На вокзале Санта Лючиа я оказался
довольно рано, и он меня встретил отсутствием обычной вокзальной венецианской сутолки. Собираясь в Венецию на один день, я решил, что на этот раз ограничусь Кастелло, никуда не вылезая из восточной части города, поэтому сразу
отправился к остановке Сан Дзаккариа, San Zaccaria. Отметив про себя приятную
малочисленность людей на причале вапоретто, я сел не на тот, что идёт по Канале
Гранде, прямиком и довольно быстро, но на пароходик, что тащится обходным
путём, через Джудекку, с юга огибая всю Венецию. Я вставляю словечко «пароходик», что является буквальным переводом vaporetto, потому что умильность
словечка «пароходик» очень соответствовала ощущению благословенной паузы,
подаренной жизнью, что я испытывал, хотя никаким паром венецианский вапоретто давно уже не дышит, и обычно его называют по-русски «водным автобусом», а новые словари по-дурацки переводят vaporetto как «паром».

Пустой, везущий чуть ли не только одного меня, вапоретто пыхтел, длинно пробираясь мимо новостроек Венеции, мимо искусственно созданного в 1960 году
острова Тронкетто, Tronchetto, также называемого Изола Нова, Isola Nova, Новый
Остров, мимо пришвартованных к нему зимующих яхт, унылых зданий на Канале
ди Фузина, Canale di Fusina, страшилы Молино Стуки, начинающего Джудекку
с запада, мимо всей уродливости венецианского охвостья, бормоча про себя, что
миновали случайные дни и равнодушные ночи. То есть пароходик цитировал блоковскую «Ночную фиалку»: «Я медленно шел по уклону Малозастроенной улицы,
И, кажется, друг мой со мной. … Но всё посерело, померкло, И зренье у спутника — также, И, верно, другие желанья Его одолели, Когда он исчез за углом, Нахлобучив картуз, И оставил меня одного (Чем я был несказанно доволен, Ибо что же
приятней на свете, Чем утрата лучших друзей?)» — Блок, по-моему, единственный
в мире отважился заметить приятность потери лучших друзей. Я себя чувствовал
именно так, как пароходик мне и описывал: будто умолкали шаги, голоса, разговоры о тайнах различных религий, и заботы о плате за строчку, я всех потерял, —
и был страшно доволен тем, что у меня никого нет и меня нет ни у кого, и одиночество ощущал как блаженство.

Die Schlecht-Unendliche, то есть «дурное бесконечное» обоих берегов Канале
Джудекка, что так мило сердцу пожилых эстетов, вторило блоковским строчкам.
Вапоретто, из Джудекки бросаясь к Дзаттере, die Schlecht-Unendliche нарезал
зигзагами: я видел то удаляющуюся и уменьшающуюся полосу Джудекки и нарастающий Дзаттере, то, наоборот, они были единым разным, и время безразмерно
растянулось, прямо как вселенная. Краткие остановки у палладианских куполов
Иль Реденторе и делле Дзиттеле были как остановки в вечности. Всё заканчивается, вечность в первую очередь, и вот я уже отплываю от церкви Сан Джорджо
Маджоре, chiesa di San Giorgio Maggiore, Святого Георгия Бо льшего. Последний
палладианский купол, как последний привал вечности уносится вдаль, и вапоретто, с растянутостью покончив, стремительно пробегает Бачино ди Сан Марко. Уже не плавно, а второпях на меня надвигается самый знаменитый вид Венеции, с Марчианой, Пьяцеттой с колоннами святых Марка и Теодора, Кампаниле,
Палаццо и Приджони, и, быстро уйдя влево, от меня отстаёт. Я достиг желаемой
Сан Дзаккариа, и вылезаю на Рива дельи Скьявони, Riva degli Schiavoni, Берег
Словенцев.

Северный берег Бачино Сан Марко делится на две части, на Моло, Molo, Мол,
и Рива, Riva, Берег. То и другое — название набережных, и Моло, равно как Рива,
в Венеции столь же привилегированны, как Канале, Пьяцца и Палаццо, — они
пишутся с заглавной буквы и существуют в единственном числе. Полное имя
Моло — Моло Сан Марко, Molo San Marco. Рива же, поскольку она очень длинна, делится, как и Дзаттере, на несколько частей, имеющих собственные имена:
Рива дельи Скьявони, Рива ди Ка’ди Дио, Riva di Са’di Dio, Берег Дома Господа
(название происходит от имени старого госпиталя, здесь находившегося), Рива
Сан Бьяджо, Riva San Biaggio, Берег Святого Власия, Рива деи Сетте Мартири, Riva
dei Sette Martiri, Берег Семи Мучеников. Моло и Рива образуют самую широкую,
самую длинную и самую прямую магистраль Венеции. Последняя, Рива деи Сетте
Мартири, появилась при Муссолини, и была открыта только в 1941 году. До того
никакой набережной не было, берег был занят старыми маленькими верфями
для починки лодок, сараями да хижинами, имея вид живописный, но непрезентабельный. Практически все дома здесь муссолиниевские и послевоенные, и сначала эта Рива носила имя отвратительное и не венецианское, Рива делл’Имперо,
Riva dell’Impero, Берег Империи. В 1944 году набережная стала местом расстрела
немцами семи политических заключённых, устроенного в отместку за смерть германского солдата, найденного в водах одного из каналов: солдат вроде как упал
сам, пьяный, и захлебнулся. После войны Рива делл’Имперо была переименована, и теперь Берег Семи Мучеников естественно продолжает Берег Дома Господня
и Берег Святого Власия, так что и не догадаешься, что его название относится
к XX веку.

Слова molo и riva, написанные с маленьких букв, имеют самое общее значение, но в Венеции они стали именами собственными; все остальные молы
и берега — фондаменты. Моло Сан Марко принадлежит самый знаменитый вид
Венеции, то есть Марчиана, Пьяцетта и Палаццо Дукале, и Моло заканчивается
у небольшого мостика, Понте делла Палья, Ponte della Paglia, Моста Соломы,
перекинутого через Рио ди Палаццо, Rio di Palazzo, Дворцовый Канал, отделяющий Палаццо Дукале от Приджони. Происхождение названия мостика непонятно, но явно связано с тюрьмой: то ли здесь находилась хижина торговца,
поставлявшего постельное бельё, то есть солому, в Приджони, то ли к мостику
причаливали лодки, соломой торгующие. С Моста Соломы и Тюрем начинается Рива, то есть та, самая густонаселённая её часть, что носит имя Рива дельи
Скьявони. На ней — главные причалы вапоретто, множество кафе и ресторанов,
а ларьков чуть ли не больше, чем на Мосту Риальто. В сезон, а особенно в high
season, на Рива дельи Скьявони не продохнуть, и толпа перед ступенями, ведущими на Мост Соломы, схожа с толпой перед эскалатором московского метро
в час пик. С моста ещё открывается вид на Понте деи Соспири, Ponte dei Sospiri,
Мост Вздохов, едва ли не самый знаменитый архитектурный памятник Венеции,
и фотовспышек вокруг него больше, чем вокруг Бритни Спирс, когда она пьяная
из ночного клуба вываливается. Понте деи Соспири действительно прекрасен,
ничего не скажешь, на него взглянуть — это как безешку съесть, и за безешками
очередь на Мосту Соломы и выстраивается, а так как мост этот — просто мостик,
то вечный час пик и случается.

Этимология названия Рива дельи Скьявони, Берег Словенцев или Берег Славян, так как имя schiavoni, означавшее уроженцев побережья Адриатики, венецианцы переносили на славян вообще, занимательна. Наиболее часто повторяемая версия его происхождения от фамилии неких торговцев, Schiavoni, то ли
уроженцев Далмации, то ли ведших свои дела со словенцами и далматами, прозаична и не слишком убедительна. Более похоже на правду соображение о том,
что до XII века, до искусно провёрнутой аферы с уничтожением Зары и разграблением Константинополя, торговля со славянами, schiavoni, для Венеции была
чуть ли не самой важной. Во-первых, до овладения венецианцами Террафермой
словенцы, хорваты и далматы были главными поставщиками продуктов в Венецию, мяса и рыбы в первую очередь; во-вторых, именно жители Иллирийского
побережья были главными посредниками в отношениях венецианцев с греками.
К этой части берега Бачино, служившей долгое время и портом, причаливало
большинство торговых судов, а так как большинство из них были schiavoni и речь
на располагавшемся здесь рынке звучала в основном schiavoni, то и набережная
получила соответствующее имя. Ещё одна версия происхождения названия, звучит фантастично, но крайне привлекательно. Она состоит в том, что это место
в Венеции было в IX–XI веках местом бойкой торговли рабами: раб по-итальянски
schiavo. Лучшими, самыми дорогими, покорными, сильными и красивыми рабами были славяне, привозимые аж с берегов Днепра. Высококачественный людской товар покупался у половцев, перепродавался в Константинополе и уж оттуда
достигал Венеции и Ривы.