Юми Каэдэ. Поведал странник: Танка, сэдока

***

Третий день третьей луны...*

Цветущей вишней

Любуешься... Бледнею,

Тебе став лишней.

А состязаться с нею

Не в силах. Не сумею.

* По лунному календарю третий день третьей луны приходился на конец марта — начало апреля.

***

На следующее утро после того,

как человек, которого я ждала,

не пришёл...

Задула фитиль.

Солнечный луч осветил

Танец пылинок.

Им любоваться нет сил —

Ночь была слишком длинной.

***

Глядя на Небесную реку

в седьмой день седьмой луны...*

Как ночь холодна!

Стрекотали сороки,

Седьмая луна

Осветила дороги.

Не видно моста для нас.

*Согласно легенде, в ночь на седьмой день седьмо- го лунного месяца (конец июля — начало

августа по лунному календарю средневековой Японии), единственный раз в году встречаются

влюбленные Волопас (Альтаир) и Ткачиха (Вега). Для этого со- роки, сцепившись крыльями,

образуют мост через Небесную реку (Млечный Путь).

***

Получив письмо от человека,

которого любила...

Раньше подругам

Поверяла обиды.

Эту — не выдам

Ни тростинке бамбука,

Ни бумаге. Так стыдно.

***

От облака тень

Землю старалась обнять.

Грустила весь день.

Могу ли остаться с тем,

Который предал меня?

***

За тучей луна

Скрылась. Откуда она,

Хитрая сводня,

Узнала, что не нужна?

Ты не придёшь сегодня.

***

По дороге в святилище Кибунэ...*

Поведал странник,

Подаяние приняв:

«Сердечной ране

Затянуться за три дня

Поможет померанец»**.

* Синтоистское святилище Кибунэ находится на северо-западе от г. Хэйан (Киото), посвящено Божеству Дождя и Влаги — Окамино ками.

** Померанец — растение рода Citrus, в японской поэзии является символом памяти, воспоминаний о прошлом, часто о прежней любви.

«СВЕТ ЛУНЫ ДЛЯ ВСЕХ ОДИНАКОВ...»

Послесловие переводчика

Передать свои мысли и чувства словами — задача трудно решаемая. А по мнению некоторых — не решаемая вовсе. Если и собственная «мысль изречённая есть ложь», то что же можно сказать о переводе, особенно стихотворном, мыслей и чувств человека, говорящего на другом языке, жившем в иную эпоху? Видимо, вопрос «надо ли браться за это дело?» не является основным. Куда важнее вопрос о выборе принципов, лежащих в основе поэтических переводов, которые неизбежно будут разниться в зависимости от цели. В данном случае разумным представляется следующий подход: твёрдые формы танка и сэдока переводить в идентичных твёрдых формах, чередуя, согласно традиции, пяти и семисложные строки.

Японским стихам присущи и аллитерация, и ассонансы, что возможно и желательно передать. Но дополнительный смысл, привносимый иероглифами и элементами, из которых они состоят, утрачивается при переводе. Не имея возможности воспринимать стихи зрительно (русская поэзия всё-таки рассчитана на слуховое восприятие), читатель должен иметь некую компенсацию, например, в виде рифмы, столь привычной нашему слуху и, судя по всему, дорогой нашему сердцу. Ещё академик Н. И. Конрад писал: «Могу допустить рифму в переводе с японского, где рифм нет, ибо русский стих — прежде всего рифма». Поскольку «в иероглифической культуре зримость поэзии задана изначально изобразительностью самих иероглифов», для передачи которой нет средств, есть смысл одно очарование заменить другим. Не всегда существует возможность передать поэтические приёмы, свойственные средневековой японской поэзии, многозначность её образов, поэтому столь необходимы примечания, иногда касающиеся стихосложения, иногда — реалий того времени, быт, нравы и верования которого, существенно отличаются от наших. В идеале хотелось, чтобы переводы японских стихов, сохраняя присущий им колорит и особенности, одновременно воспринимались как русские стихи. Возможно ли добиться схожести эмоционального восприятия при чтении оригинальных стихов и их перевода? Надежда теплится в душе каждого переводчика, когда он вспоминает слова Ки-но Цураюки: «Хотя ... языки и различны, но свет луны всегда одинаков, поэтому, наверное, и сердца у людей одинаковы». Хотя это не означает, что стихотворение, написанное на родном языке, одинаковым образом подействует на разных людей. Даже на одного и того же человека в разное время. Но поэтов это не останавливает. Как и переводчиков. Возможно, они находят утешение в словах М. Гаспарова: «...нет переводов вообще хороших и вообще плохих, нет идеальных, нет канонических. Ни один перевод не передает подлинника полностью: каждый переводчик выбирает в оригинале только главное, подчиняет ему второстепенное, опускает или заменяет третьестепенное. Что именно он считает главным и что третьестепенным — это подсказывает ему его собственный вкус, вкус его литературной школы, вкус его исторический эпохи».

Мария Похиалайнен