Глава из книги Феликса Медведева «Мои Великие старухи»
О книге Феликса Медведева «Мои Великие старухи»
—Я хочу вас познакомить с человеком необыкновенной,
фантастической судьбы,— сказала
Белла Ахмадулина. — Бывшей княжной. Увы, бывшей дворничихой.
Ее отец дружил с Лермонтовым (Фантастика! Отец моей современницы
дружил с Лермонтовым. Но как такое возможно? — Ф.
М.), она появилась на свет, когда отцу было за семьдесят. Этот случай
— матримониальные фантазии природы.
Мы вышли на улицу Воровского, миновали арку старинной постройки.
Узкий дворик — неправильной формы колодец — упирался
в убогую, выщербленную дверь. Зарешеченные окна. Ни души.
— Это здесь.
Мы постучались…
Шел самый перестроечный и во многом действительно светлый,
«надеждный» год нашей новой истории — 1987. Весна, еще многое
закрыто, запрещено, еще балом правит Егор Лигачев, еще идет
война в Афганистане и Сахаров томится в горьковской ссылке. И
Ельцин еще состоит в членах Политбюро. И многие свободы еще
были впереди. К одной из подвижек к демократии я как журналист
оказался счастливо причастен — к реабилитации, возрождению в
России дворянского сословия.
Познакомившись с княжной Екатериной Александровной Мещерской, представительницей знаменитейшего русского рода, и
узнав перипетии ее драматической биографии, я начал готовить
статью о ней для журнала «Огонек». Как говорила моя героиня, она
гордилась не тем, что среди Мещерских были герои, а тем, что среди героев были Мещерские. Командиром молодого Суворова был
Иван Мещерский, а его сын Алексей служил у Суворова адъютантом. Герой Шипки князь Эмануил Мещерский несколько месяцев
держал осаду Шипки, пока не подошли скобелевские войска, он
умер геройской смертью. Мещерский Иван Николаевич, магистр
высшей математики, создал «теорию переменной массы тел».
«Уравнения Мещерского» использовались при разработке гвардейских минометов «Катюша», а появление советских искусственных
спутников Земли было бы невозможно без его теории.
За неподобающее происхождение Екатерине Александровне
пришлось заплатить сполна. Голодная и полулегальная, на правах
приживалки, жизнь во флигеле своего имения, скитания, лишение
права работать и иметь паспорт, арест, опять арест…
Роковые серьги Натальи Гончаровой
…В один из вечеров, угостив меня непревзойденной рисовой
кашей, сваренной по старинному рецепту, Екатерина Александровна подошла к окну и, как мне показалось, поплотнее задернула
штору. Потом заперла дворницкую свою комнатенку на лишний
крючок.
— Я вам доверяю и хочу попросить об одной услуге, — вернувшись в кресло, стоявшее возле шкафа красного дерева, негромко произнесла хозяйка. — Мне восемьдесят три года, моя жизнь
идет к концу. И я хотела бы отблагодарить человека, который много лет был рядом, помогая мне, разделяя все мои невзгоды. Эту
женщину вы видели. Она здесь домоправительница. И потом, нужны средства на будущие похороны, ведь сбережений у меня нет.
Как я живу, вы видите. Перед вами остатки когда-то огромного отцовского наследства — картина кисти художника прошлого века,
старинный подсвечник и несколько редких книг. Нет ни Рокотова,
ни Кипренского, ни Рубенса, ни Боттичелли, обращенных в пользу
государства приказами Ленина и Дзержинского. Не могу же я требовать сегодня возвращения незаконно изъятого имущества. Меня
и так арестовывали тринадцать раз. И последний раз в 1953 году.
Но совесть моя перед Господом чиста. (Я весь превратился в слух.
Екатерина Александровна была серьезным, честолюбивым, жестким человеком, и я понимал, что только обстоятельства непреодолимой силы заставляют ее раскрыться передо мной.)
Екатерина Александровна поднялась из кресла и, как мне показалось, торжественно-печально подошла к комоду, повернула ключик, куда-то вглубь просунула руку и извлекла оттуда нечто в старинной коробочке. От комода до меня четыре шага. Я замер.
— Вот, откройте…
Я нажал малюсенькую кнопочку, и коробочка открылась.
— Что это?
— Это серьги, которые принадлежали Наталье Николаевне Гончаровой. Она их получила в подарок к свадьбе от матери.
Я потерял дар речи. Что говорить, как реагировать на услышанное. Серьги Натальи Николаевны Пушкиной? Но как они оказались
в этом доме?
Словно уловив мое волнение, Мещерская продолжала:
— Знаете ли вы о том, что Мещерские связаны родственными
узами с Гончаровыми? Да, да, с теми самыми, пушкинскими. Сначала брат Натальи Николаевны Гончаровой, Иван, женился на красавице-княжне Марии Мещерской, тетке моего отца, а последней
владелицей гончаровского Яропольца была княжна Елена Мещерская — дочь старшего брата моего отца, вышедшая замуж за одного из Гончаровых. Каждое лето до семнадцатого года вместе с мамой я ездила в Ярополец на могилы родственников.
Наталья Николаевна носила эти серьги недолго. Мать Натали
была в отчаянии, что ее красавица-дочь вышла замуж «за какого-то
поэта-полунегра, который был охоч до карт и погряз в долгах». Насмотревшись на сумбурную жизнь молодой четы, она отняла у дочери рубиновые серьги. Затем они оказались у Марии Мещерской.
У Елены Борисовны Мещерской-Гончаровой, тети Лили, как мы ее
называли, детей не было, и она передала сережки моей матери,
чтобы я, когда мне исполнится 16 лет, их носила.
— Но как же вы смогли сохранить такую реликвию? Ведь чтобы заработать на хлеб, вы после революции работали швеей!
— Так и сохранила. Мне, еще девчонкой начавшей кормиться
собственным трудом, незнакома алчность к вещам. Пожалуй, мы с
мамой особенно тяжело переживали лишь в тот день, когда у нас
реквизировали портрет отца работы Карла Брюллова. Кстати, сейчас он находится в Киеве в Русском музее, а бронзовый бюст отца,
сделанный Паоло Трубецким, — в запасниках Третьяковской галереи. Единственную реликвию семьи Мещерских, с которой я не
расставалась и, несмотря на нужду и голод, хранила и даже носила,
это «пушкинские серьги». Я думала, что перед смертью передам их
народу, как и все, что у нас было, но, как говорится, «земля приглашает, а Бог не отпускает». Я так тяжело больна и слаба, что превратилась в беспомощного инвалида. По правде сказать, мне никогда не хватало пенсии, так как при моем больном сердце, а тем более после того как я сломала шейку правого бедра, а позже и
левого, без такси я никуда. Вот почему сейчас, на пороге могилы, я
вынуждена расстаться с этой, — Екатерина Александровна отчетливо произнесла, — реликвией.
Я впился глазами в чуть поблескивающий под бликами сорокаваттной электролампочки удивительный раритет. Дрожащей рукой
вынул из коробки и положил на ладонь. Это были изящной работы
золотые сережки — на изогнувшейся веточке рассыпались бриллиантовые капли, а среди них кровавыми огоньками горели гладкие
красные рубины. Казалось, они ничего не весили. Но от сережек, и
я это отчетливо ощущал, исходила какая-то аура. Казалось, что я
держу в руках одушевленное существо. Недаром считается, что
вещи прирастают к владельцам и что в них переселяется часть души человека. Да, да, в природе нет ничего мертвого. Даже камень
имеет душу. Мистические аллюзии в моей голове остановила Екатерина Александровна:
— Помогите мне продать эти серьги… Купите их для своей жены. У вас есть деньги?
Вопрос, так решительно обращенный ко мне, был для меня не
столь неожиданным, сколь сакраментальным: я коллекционировал
автографы и фамильные реликвии, но не многие знают, что «живые» деньги для собирателей редкостей — явление иллюзорное. И
у меня вырвалось:
— Но как оценить сережки, которые держал в руках сам Пушкин?! Разве они имеют цену? Быть может, обратиться в музей?
Екатерина Александровна не то чтобы немного смутилась, но
мне показалось, ей стало как-то неловко. Ведь речь шла о тонкой
нравственно-материальной субстанции, о судьбе сокровища, которое пуще ока хранилось в ее доме более века. Мещерская как-то
скомкано заговорила о несомненной бесценности пушкинского раритета, который трудно измерить деньгами, и назвала сумму, которая, безусловно, была достойна этой «диковины». Сразу ответить
на столь неожиданное предложение я не решился, пообещав подумать несколько дней.
Прошло недели три, за время которых я не звонил в дом на улице Воровского. Ждал отсутствующего в Москве знакомого антиквара. Но, если честно, каким бы заманчивым ни было для меня
приобретение уникальных серег, душа моя, что называется, не лежала к экзотической
сделке. Да и тем более, моя скромная и почти равнодушная к дорогим украшениям жена Мила не проявила интереса к этой покупке:
«Носить серьги жены Пушкина — это уж слишком…»
Меня вызывает товарищ Яковлев
И вдруг однажды редактор журнала «Огонек» Виталий Коротич
сообщил, что меня вызывает к себе Александр Яковлев, в те времена член Политбюро, главный идеолог партии.
— Яковлев? Но зачем я ему понадобился?
— Вам скажут на месте. Что-то, связанное с княжной Мещерской.
Сломя голову я помчался в здание на Старой площади, получил
пропуск, поднялся на четвертый этаж и вошел в помещение, на котором висела табличка «А. Н. Яковлев».
Но к члену Политбюро меня не пригласили. Помощник Александра Николаевича с ходу деловито протянул какое-то письмо и
предложил ознакомиться с его содержанием здесь же, в комнате, за
столом у окна.
— Мы хотели, чтобы вы использовали это письмо для публикации в «Огоньке». Сегодня это очень важно, считает товарищ Яковлев, — напутствовал меня цековский чиновник.
Письмо оказалось довольно длинным, на тринадцати страницах,
и, как только я начал читать, меня околдовала красивая, интеллигентная русская речь. Это было письмо Мещерской к Раисе Максимовне Горбачевой с приколотой к верхнему уголку маленькой
запиской «А. Н. Яковлеву: Прошу помочь».
Екатерина Александровна рассказывала о тяжелой своей судьбе,
об отце и матери, о роде князей Мещерских, верой и правдой служивших государю и Отечеству. Особенно красочно сообщала она о
несметных богатствах своих предков. И это при том, что в советское время ей пришлось служить и ткачихой, и дворничихой. Моя
героиня молила Раису Максимовну о помощи. Она извещала о сохраненных ею для потомков серьгах Натальи Николаевны, которые
могла бы предложить заинтересованным лицам за соответствующую материальную компенсацию.
Ознакомившись с письмом, сам факт которого был для меня,
конечно же, неожиданным, я обратился к референту с просьбой
взять письмо с собой в редакцию. Через пять минут, получив захватывающее своим содержанием послание, я покинул здание, вызывавшее у многих его посетителей волнение и страх. А буквально
через день кто-то, словно опомнившись, прислал со Старой площади курьера, который отобрал у меня этот документ. Но копию с
него я все же успел снять…
Через некоторое время в журнале «Огонек» вышла моя статья
«Княжна Мещерская: жизнь прожить…». Она вызвала оглушительный резонанс, волны которого ушли далеко за пределы Советского
Союза. Мещерская стала известной повсюду. Журнал «Новый мир»
опубликовал написанную ею автобиографическую повесть, которая
вскоре вышла отдельным изданием. В СССР возникло заново возрожденное Дворянское общество, получили право гражданства
многие традиции и атрибуты отечественной истории.
Как-то я позвонил Екатерине Александровне. Она поблагодарила меня за публикацию и между прочим сказала, что стала получать большую пенсию. «Всесоюзную, —
с гордостью произнесла Мещерская. И добавила: — Умирать теперь будет спокойнее… Я рада, что мое письмо прочитали на самом верху».
«Что ж,— думал я, — княжне-страдалице, раздавленной российским переломом, пусть и на самом краю жизни, наконец-то воздано». Но все-таки какова судьба серег Натальи Николаевны? Где
они? Сохранились ли? И чьи ушки украшает невесомый шедевр
замечательного мастера? Носит ли их любимая женщина какого-нибудь долларового нувориша или супруга сановного «хозяина
жизни»? А может быть, они попали в музей? Или на аукцион? Ответить на эти вопросы я не мог.
1992
Кристаллы, таящие смерть
Версия князя Евгения Мещерского, изложенная им в письме в
газету «Мир новостей», где я опубликовал ранее приведенную историю о княжне Мещерской и серьгах Натальи Николаевны Гончаровой:
Много тысяч лет цари Ширинские передавали из поколения в поколение таинственные кристаллы. Их было много. Какая-то тайна
хранилась в их сверкающих гранях. Не секрет, что древние бриллианты заключают в себе непостижимую для человеческого разума таинственную силу. Бог — на небе, а царь или князь — наместник Господа — на земле, и то, что принадлежит или принадлежало ему, должно
к нему вернуться, ибо его собственность дана ему Господом и Господом же может быть только отобрана. Как только алмазы похищались,
они несли последующим владельцам неисчислимые беды. Смерть и
кровь всегда сопутствовали дальнейшей истории этих камней. По-видимому, алмазы обладают способностью хранить информацию и
воздействовать ею на людей. И кристаллы Ширинских царей обладали способностью нести беды и смерть… Их дарили врагам. И враги
погибали. Их вставляли в перстни и серьги и дарили неверным женам.
Эти легенды очень древние, и я не знаю, что здесь правда, а что вымысел. Но из поколения в поколение передавались в роду князей Мещерских — потомков Ширинских царей — таинственные кристаллы.
Князь Петр Иванович Мещерский был самым младшим в семье
моего прапрапрапрадеда князя Ивана Сергеевича Мещерского.
Именно он был наиболее дружен с Александром Сергеевичем
Пушкиным. Ведь усадьба князей Мещерских Лотошино находилась в нескольких верстах от гончаровского Яропольца. Поэтому
молодые люди могли ездить друг к другу каждый день. Гостеприимство князей Мещерских было общеизвестно. Звучала музыка.
Вечерами пели романсы. Читали свои и чужие стихи. Петр Мещерский обожал Пушкина. В компании со своим старшим братом Иваном он часто ездил с ответным визитом в Ярополец. Видимо, там и
проговорился кто-то из братьев о таинственных серьгах, что хранились у отца князя Ивана Сергеевича Мещерского. Сначала это
только вызывало желание поговорить о непонятном и мистическом, особенно когда потухал закат и серый сумрак расползался по
закоулкам старинного дома.
Но спустя несколько лет Александр Сергеевич Пушкин вдруг
вспомнил об этих алмазах. Ревность? Да, именно ревность воскресила в памяти давно забытое. Наталья Николаевна Пушкина (урожденная Гончарова) блистала на балах. Очаровательная, юная — она
не могла не привлекать к себе внимания. И царя в том числе. Я не
знаю всей истории о том, как поэт уговорил князя Петра дать для
Натальи эти серьги. Знаю только, что они не были куплены. Возможно, поэт взял их для Натальи Николаевны лишь на время, чтобы проверить, как она ему верна. Петр отговаривал его от опасной
затеи, рассказывал странные истории о гибели женщин, носивших
эти украшения и замысливших измену. Но, очевидно, эти истории
еще больше распаляли воображение Александра Сергеевича. Да,
Наталья Николаевна носила эти серьги с алмазами, но смерть настигла не ее, а супруга. Как серьги вернулись в семью, также неизвестно. О них упоминала последняя владелица Яропольца, моя
двоюродная прабабка княжна Елена Борисовна Гончарова (урожденная Мещерская).
Потом, очевидно, они попали к князю Александру Васильевичу
Мещерскому — владельцу Алабинского дворца, а от него — к его
второй супруге Екатерине Прокофьевне Мещерской (урожденной
Подборской).
Ее отец организовал брак восемнадцатилетней дочери с шестидесятидвухлетним (вот почему князь Мещерский мог знаться с
Михаилом Лермонтовым! — Ф. М.) старцем князем Мещерским. Я
не берусь обсуждать законность этого брака, хотя весь свет и дочь
Наталья (от первого брака) возмущались происшедшим. Известны
слова Натальи Мещерской, будущей герцогини Руффо: «Сокровища Мещерских погубят вас и вашу душу. Эти алмазы не приносят
счастья…». Действительно, революция разрушила все планы новоиспеченной княгини Екатерины Прокофьевны Подборской. А перед этим событием были и скоропостижная смерть мужа-старца, и
отказ князя Паоло Трубецкого (того самого, знаменитого скульптора. — Ф. М.) жениться на ней и признать свою дочь Екатерину, которая родилась 4 апреля 1904 года, спустя четыре года после смерти Александра Васильевича Мещерского (автор письма здесь не
точен, по одним источникам, князь умер в 1903, по другим — в
1909 году. — Ф. М.) Екатерина Александровна потом всю жизнь
будет называть его отцом и путать даты своего рождения и его
смерти. Она говорила мне, показывая серьги «от Наталии Гончаровой», что мать всегда очень чувствовала их на себе, и невыносимая
усталость и подавленность возникали каждый раз, когда она их надевала.
Мать и дочь тринадцать раз сидели в тюрьме. Бедствовали.
Страдали и боролись со своими несчастьями. Они называли много
причин, которые вмешались в их судьбу, но я думаю, что все эти
несчастья смодулировали для них ширинские алмазы, которые сияли в тайном свете ночных ламп и… мстили. Незаконное обладание
убивало владельцев. Лишь в конце своей жизни Екатерина Александровна Мещерская решилась избавиться от злополучных кабошонов. Она их кому-то продала или подарила, и сразу благополучие, может быть, впервые в жизни, повернулось к ней…
1998
В 2002 году меня пригласили в Литературный музей
А. С. Пушкина для участия в телевизионной передаче. «Мы снимаем сюжет о серьгах Натальи Николаевны Гончаровой, о которых
вы когда-то писали, — сказал мне режиссер столичного канала. —
Мы ждем вас на Пречистенке».
Каково же было мое удивление, когда я увидел в витрине ту самую реликвию, пришедшую из пушкинских времен.
Несмотря на съемочную суматоху, я, конечно же, оглянулся на
события пятнадцатилетней давности, вспомнив рассказ Екатерины
Мещерской о ее трудной судьбе, и порадовался неожиданной
встрече с загадочным рубиновым артефактом, который я когда-то
держал на своей ладони.
«Если прав князь Мещерский, приславший когда-то письмо в
газету, хорошо, что эти злополучные драгоценности хранятся теперь под толстым пуленепробиваемым стеклом в музейном „плену“ и никому уже не смогут навредить», — подумал я.
А как же «пушкинские серьги» попали в музей? Ах, ну да,
письмо княжны Мещерской Раисе Максимовне! Но сотрудники
музея мое любопытство не удовлетворили.
Во время работы над книгой я решил позвонить одному влиятельному активисту Фонда культуры и поинтересовался, не знает
ли он истории с серьгами княжны Мещерской. «Конечно, знаю, —
буднично-равнодушно ответил он, — я сам их держал в руках. Так
же как и все, кто присутствовал на заседании Фонда (человек двадцать), когда Раиса Максимовна Горбачева поведала собравшимся
музейщикам, историкам, пушкинистам о судьбе серег, которые когда-то принадлежали Наталье Николаевне Гончаровой. Цель того
заседания была конкретной: определить подлинность серег, оценить их и решить их дальнейшую судьбу. Решили: „пушкинские
серьги“ должны находиться в литературном музее великого поэта».
Для меня в этой почти детективной истории наконец была поставлена точка.