Олег Лекманов. Осип Мандельштам: ворованный воздух

В Редакции Елены Шубиной выходит книга известного филолога и специалиста по акмеизму Олега Лекманова. Эта наиболее полная биография Осипа Мандельштама выдержала три русских издания в серии «ЖЗЛ» и одно американское. Книга мастерски соединяется «внешнюю» и «внутреннюю» биографию поэта. Исследователь органично вплетает в ткань своего повествования анализ стихов, а также малоизвестные факты, по-своему интерпретирует, казалось бы, уже закостеневшие сведения, дает слово непосредственным свидетелям и участникам судьбы поэта — Н. Я. Мандельштам, А. Ахматовой, Э. Герштейн и другим.

Портрет Мандельштама — жителя Дома искусств — превратился в едва ли не обязательный атрибут многочисленных мемуаров о литературном и окололитературном быте
Петрограда начала 20-х годов. Именно тогда в сознании
большинства современников за Мандельштамом окончательно закрепилась репутация «ходячего анекдота»¹ —
«чудака с оттопыренными красными ушами»², «похожего на Дон Кихота»³, — «сумасшедшего и невообразимо
забавного»⁴. Можно только догадываться, скольких душевных мук стоила Мандельштаму подобная репутация.
«Такое отношение допускало известную фамильярность в
обращении, — писала Эмма Герштейн. — Но он же знал,
что его единственный в своем роде интеллект и поэтический гений заслуживает почтительного преклонения.
Эта дисгармония была источником постоянных страданий
Осипа Мандельштама»⁵. «Почему-то все, более или менее
близко знавшие Мандельштама, звали его „Оськой“, — недоумевал Николай Пунин. — А между тем он был обидчив и
торжественен; торжественность, пожалуй, даже была самой
характерной чертой его духовного строя»⁶.

Зато именно в описываемый период автор «Камня» приобрел в глазах широкой публики, а не только друзей-акмеистов, статус поэта-мастера. 22 октября 1920 года он читал
свои новые стихи в Клубе поэтов на Литейном проспекте.
Эти стихи впервые были по достоинству оценены Александром Блоком. Вспоминает Надежда Павлович: «С первого
взгляда, лицо Мандельштама не поражало. Худой, с мелкими
неправильными чертами… Но вот он начал читать, нараспев и
слегка ритмически покачиваясь. Мы с Блоком сидели рядом.
Вдруг он тихонько тронул меня за рукав и показал глазами на
лицо Осипа Эмильевича. Я никогда не видела, чтобы человеческое лицо так изменялось от вдохновения и самозабвения»⁷.
А сам Блок внес в дневник следующую запись: «Гвоздь вечера — И. Мандельштам, который приехал, побывав во врангелевской тюрьме. Он очень вырос. Сначала невыносимо
слушать общегумилевское распевание. Постепенно привыкаешь, «жидочек» прячется, виден артист. Его стихи возникают
из снов — очень своеобразных, лежащих в областях искусства
только. Гумилев определяет его путь: от иррационального к
рациональному (противуположность моему). Его <стихотворение> «Венеция»»⁸. Характеристика «человек-артист» на
языке Блока была едва ли не самой высшей из всех возможных похвал.

Пройдет не так уж много времени, и в литературном приложении к газете «Накануне» от 18 июня 1922 года появится
такой отзыв о поэте: «По общему мнению, последние стихи
Мандельштама — изумительное явление в современной русской литературе, аналогичное только разве прозе Андрея
Белого»⁹.

Стихотворения, которые Мандельштам читал в Клубе
поэтов в октябре 1920 года, восхитили и молодую актрису
Александринского театра Ольгу Николаевну Арбенину-Гильдебрандт (1897/98—1980): «Я его стихи до этого не особенно
любила («Камень»), они мне казались неподвижными и сухими <…>. Когда произошло его первое выступление (в Доме
литераторов), я была потрясена! Стихи были на самую мне
близкую тему: Греция и море!.. «Одиссей… пространством и
временем полный…» Это был шквал. Очень понравилась мне
и «Венеция»»¹⁰.

«Я обращалась с ним, как с хорошей подругой, которая все
понимает. И о религии, и о флиртах, и о книгах, и о еде, — пишет далее Арбенина. — Он любил детей и как будто видел во
мне ребенка. И еще — как это ни странно, что-то вроде принцессы — вот эта почтительность мне очень нравилась. Я никогда не помню никакой насмешки, или раздражения, или
замечаний — он на все был «согласен» <…>. О своем прошлом
М. говорил, главным образом, о своих увлечениях. Зельманова, М. Цветаева, Саломея. Он указывал, какие стихи кому.
О Наденьке <…> очень нежно, но скорее как о младшей сестре. Рассказывал, как они прятались (от зеленых?) в Киеве»¹¹.
Отметим попутно, что имени Ахматовой в приводимом Арбениной списке нет.

Арбенинское идиллическое описание отразило одну сторону взаимоотношений Осипа Эмильевича и Ольги Николаевны. Другая сторона — ведомая только поэту — нашла
отражение в мандельштамовском стихотворении «Я наравне
с другими…» (1920), обращенном к Ольге Николаевне. В этом
стихотворении любовь изображена как мука, как пытка, но
мука — неизбежная и пытка — желанная:

В конце ноября 1920 года Мандельштам написал еще одно
стихотворение, навеянное встречами с Арбениной:

Впоследствии эти строки совсем с особым чувством станут
вспоминать те обитатели Дома искусств, которые предпочтут «бархат всемирной пустоты» «черному бархату советской
ночи». Расцитированное по десяткам эмигрантских мемуаров
о Мандельштаме, стихотворение «В Петербурге мы сойдемся
снова…» вызвало к жизни немало поэтических подражаний и
ответов. Среди лучших — лаконичное десятистишие Георгия
Иванова начала 1950-х годов:

Дом искусств служил пристанищем для Мандельштама до
начала марта 1921 года. Год спустя он самокритично признавался: «Жили мы в убогой роскоши Дома искусств, в Елисеевском доме, что выходит на Морскую, Невский и Мойку, поэты,
художники, ученые, странной семьей, полупомешанные на
пайках, одичалые и сонные. Не за что было нас кормить государству; и ничего мы не делали» (II: 246). Этот период вместил
в себя интенсивное общение Мандельштама с Гумилевым, не
слишком охотное участие в возрожденном Гумилевым «Цехе»,
а также несколько их совместных поэтических выступлений.
«Как воспоминание о пребывании Осипа в Петербурге в 1920
году, кроме изумительных стихов к Арбениной, остались еще
живые, выцветшие, как наполеоновские знамена, афиши того
времени — о вечерах поэзии, где имя Мандельштама стоит рядом с Гумилевым и Блоком»¹⁵.

В марте 1921 года поэт уехал из Петрограда в Киев. Из
«Второй книги» Надежды Яковлевны: «Наша разлука с Мандельштамом длилась полтора года, за которые почти никаких известий друг от друга мы не имели. Всякая связь между
городами оборвалась. Разъехавшиеся забывали друг друга,
потому что встреча казалась непредставимой. У нас случайно вышло не так. Мандельштам вернулся в Москву с Эренбургами. Он поехал в Петербург и, прощаясь, попросил Любу
<Козинцеву-Эренбург>, чтобы она узнала, где я. В январе
Люба написала ему, что я на месте, в Киеве, и дала мой новый
адрес — нас успели выселить. В марте он приехал за мной —
Люба и сейчас называет себя моей свахой. Мандельштам вошел в пустую квартиру, из которой накануне еще раз выселили моих родителей — это было второе по счету выселение.
В ту минуту, когда он вошел, в квартиру ворвалась толпа арестанток, которых под конвоем пригнали мыть полы, потому
что квартиру отводили какому-то начальству. Мы не обратили ни малейшего внимания ни на арестанток, ни на солдат
и просидели еще часа два в комнате, уже мне не принадлежавшей. Ругались арестантки, матюгались солдаты, но мы
не уходили. Он прочел мне груду стихов и сказал, что теперь
уж наверное увезет меня. Потом мы спустились в нижнюю
квартиру, где отвели комнаты моим родителям. Через две-три
недели мы вместе выехали на север. С тех пор мы больше не
расставались»¹⁶.

1 Одоевцева И. На берегах Невы. С. 144.

2 Мандельштам в архиве Э.Ф. Голлербаха // Слово и судьба. Осип
Мандельштам. С. 105.

3 Минчковский А. Он был таким // Александр Прокофьев: вспоминают друзья. М., 1977. С. 106.

4 Оношкович-Яцына А. Дневник 1919–1927 // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 13. М.; СПб., 1993. С. 398.

5 Герштейн Э. Мемуары. С. 12.

6 Цит. по: Парнис А.Е. Штрихи к футуристическому портрету
О.Э. Мандельштама. С. 190.

7 Павлович Н. Воспоминания об Александре Блоке // Прометей.
Вып. 11. М., 1977. С. 234.

8 Цит. по: Гришунин А.Л. Блок и Мандельштам // Слово и судьба.
Осип Мандельштам. С. 155. Во всех изданиях дневника Блока эта запись
купирована.

9 Цит. по: Летопись. С. 225. «Превосходными» в 1921 г. назовет мандельштамовские стихи Михаил Слонимский (Сл[онимский] М. Дракон
// Жизнь искусства. 1921. 9—10—11 марта. С. 2). В качестве «свадебного
генерала» Мандельштам будет упомянут в одной из рецензий на сборник
«Всероссийского Союза поэтов» (Д. В. [Рец. на кн.: Союз поэтов. Сб. 2.
М., 1922] // Петербург. 1922. № 2. С. 21.). Ср., впрочем, в другом отзыве чуть более раннего времени: «В стихах О. Мандельштама все более и
более утрачивается внутренняя связь между строками, отчего стихотворение превращается в случайный конгломерат рифмованных строк, не
слитых воедино ни грамматически, ни логически» (Свентицкий А. Стихомания наших дней // Вестник литературы. 1921. № 6/7. С. 7).

10 Арбенина О. О Мандельштаме // Тыняновский сборник. Шестые—
Седьмые—Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 549. Оценку мандельштамовской «Венеции» см. также в заметке Льва Лунца 1922 года:
«Здесь, а не у Андрея Белого, настоящая музыка стиха, — не в симфониях, не в грубых, бросающихся в глаза внутренних рифмах, а в этом, может
быть, бессмысленном, но прекрасном сочетании звуков» (цит. по: Лунц
Л. Литературное наследие. М., 2007. С. 343).

11 Арбенина О. О Мандельштаме. С. 549–550.

12 Подробнее об этом стихотворении см.: Лекманов О.А. На подступах
к стихотворению О. Мандельштама «Когда б я уголь взял для высшей
похвалы…» // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2001. Т. 60. № 1.
С. 64–65.

13 Подробнее об этом стихотворении см., например: Malmstad J.
A Note on Mandelstam’s «V Peterburge my sojdemsia snova» // Russian
Literature. 1977. № 5. P. 193–199.

14 Подробнее о стихотворении Мандельштама и эмигрантской поэзии см.: Тименчик Р.Д., Хазан В.И. «На земле была одна столица…» //
Петербург в поэзии русской эмиграции. СПб., 2006. С. 55.

15 Ахматова А. Листки из дневника. С. 128–129.

16 Мандельштам Н. Вторая книга. С. 28.