На русском по-французски
Немного о рассказе В. Распутина «Уроки французского»
15 марта исполняется 75 лет прекрасному русскому писателю Валентину Григорьевичу Распутину. В Иркутске это будет широко отмечаться, в частности, в школах Иркутской области пройдут открытые уроки, посвященные творчеству писателя. В
Я перечитал его недавно впервые после того, как мы прошли его в 8 классе, и был потрясен. Кроме очевидной, намеренной предельной простоты художественной формы и так же очевидной огромной психологической мощи самой истории, в рассказе таится что-то еще, скрыта некая аномалия, вызывающая это потрясение, вплоть до слез. Мне кажется, сила этого рассказа не в самой истории отношений Володи и Лидии Михайловны — тоже, в общем, не очень оригинальной, особенно если учитывать, что события развиваются сразу после войны, и наверняка Распутин видел много таких историй, — а в том, что под историю о доброте, милосердии, гордости и жестокости незаметно и гениально положен мощный психологический фон жесткого щенячьего просыпающегося послевоенного эротизма. Представляю, как скривились сейчас поклонники Распутина, но, к сожалению, не имея возможности глубоко изучить вопрос и не найдя сходу никаких серьезных работ об этом произведении, иначе я не смог объяснить производимый рассказом эффект.
«Она сидела передо мной аккуратная, вся умная и красивая, красивая и в одежде, и в своей женской молодой поре, которую я смутно чувствовал, до меня доходил запах духов от нее, который я принимал за самое дыхание». Герою сейчас предстоит отчисление из школы и возвращение назад в деревню, где не будет применения его умственным способностям, а только тяжелый труд и нищета; он же занят тем, что «смутно чувствует» молодость женской поры той, от которой зависит решение его судьбы, и более того, исследует ее запах, что является одним из главных признаков полового интереса. С другой стороны, у мальчика — ранний пубертат, и ничего нет странного в том, что он подспудно интересуется женщиной, пусть даже в такой неприятной ситуации. Но до инцидента с игрой на деньги единственное, что мы можем услышать от Володи по поводу Лидии Михайловны — это то, что он ненавидит французский язык, а она его мучительно преподает. Почему же строгая училка является нам в глазах героя прекрасной молодой женщиной только в момент острого кризиса?
«Лидии Михайловне тогда было, наверное, лет двадцать пять или около того; я хорошо помню ее правильное и потому не слишком живое лицо с прищуренными, чтобы скрыть в них косинку, глазами; тугую, редко раскрывающуюся до конца улыбку и совсем черные, коротко остриженные волосы». <...> «Теперь я думаю, что она к тому времени успела побывать замужем; по голосу, по походке — мягкой, но уверенной, свободной, по всему ее поведению в ней чувствовались смелость и опытность. А кроме того, я всегда придерживался мнения, что девушки, изучающие французский или испанский язык, становятся женщинами раньше своих сверстниц, которые занимаются, скажем, русским или немецким». Радикальная смена официальной школьной обстановки на бытовую домашнюю («...в простом домашнем платье, в мягких войлочных туфлях ходила по комнате»), после того, как Лидия Михайловна стала заниматься с Володей отдельно у себя дома, окончательно переворачивает отношение героя к учительнице, превращая ее из функции в человека и, более того, женщину, что видно из откровенного интереса к деталям ее внешности. Но лукавое «теперь я думаю, что успела побывать замужем» запрещает вульгарную эротическую трактовку происходящих событий, напуская тот самый психологический туман, не дающий понять, почему же развитие отношений учительницы и мальчика оставляет такое щемящее впечатление.
Писателю, вроде бы, положено создавать внутренние портреты своих героев в том числе через описание их внешности, и вот взрослый человек моделирует взгляд такого ребенка. Да, но тогда почему становление женственности для Володи связано именно с занятиями французским или испанским языком? Такие экзотические, лишенные всякой логики фантазии как раз и являются верным признаком половой заинтересованности. Если у человека есть некий фетиш — а у редкого человека нет своего фетиша, то обладатель этого фетиша автоматически становится предметом интереса. Есть ли «фетиш» у Володи? У него есть французский язык, занявший пол его жизни (остальную половину занял голод), но это явный анти-фетиш — и снова психологическая ловушка захлопнулась, не дав понять механизм воздействия рассказа. В конце истории ситуация переворачивается с ног на голову: Володя теряет Лидию Михайловну именно тогда, когда начинает овладевать французским языком и любить его. (Так фетишист, расставаясь с предметом увлечения, стремится сохранить на память что-то, принадлежавшее тому.)
Дальше отношения героев приобретают совсем уж откровенную поло-ролевую форму «материнства». Володя, как известно, отчаянно противится попыткам Лидии Михайловны накормить его, и его яростные отказы, продиктованные оскорбленной гордостью привыкшего к независимости деревенского мальчишки, в свою очередь оскорбляли ее, искренне желавшую помочь голодающему способному ученику. Но знаменитая сцена с посылкой с макаронами снова сбивает с толку. Нетрудно ведь догадаться, что человек, у которого дома в деревне есть макароны и гематоген, не будет голодать, ему их могут прислать, и если действительно нужно скрыть авторство посылки, то неплохо бы выяснить, что́ могут прислать мальчику из деревни. Лидия Михайловна же, очевидно желая не столько подкормить Володю, сколько обрадовать его, устроить ему праздник, делает ему поистине царский подарок: гематоген и злосчастные макароны — а какая это была роскошь в послевоенной глуши, объяснять никому не нужно. Она даже не пытается убедительно лгать, а наивно удивляется тому, что в деревне у Володи не бывает макарон. Ясно, что это не благотворительность, а любовь, которая, встретив препятствие, принимает отчаянную и, по злой, но точной характеристике директора школы, преступную форму: игру на деньги в пользу мальчика. Не может ведь взрослый человек, школьный учитель, не понимать, насколько это опасно. И эта игра вдруг вскрывает и точно определяет сложившийся к тому моменту характер отношений между учительницей и Володей: игра, игра вообще, и игра запретная и преступная.
«Били, опускались на колени, ползали по полу, задевая друг друга, растягивали пальцы, замеряя монеты, затем опять поднимаясь на ноги, и Лидия Михайловна объявляла счет. Играла она шумно: вскрикивала, хлопала в ладоши, поддразнивала меня — одним словом, вела себя как обыкновенная девчонка, а не учительница, мне даже хотелось порой прикрикнуть». Тут все: и телесные контакты, и повышенная эмоциональность, и «не вертикальное» общение (поясню это уродливое определение: взрослый человек не будет ползать по полу с ребенком, играя, если он не его родственник и не друг семьи) — говорит об окончательном сближении Володи и Лидии Михайловны, и давно уже непонятно, почему это происходит: то ли оттого, что она хочет помочь ему деньгами и потому играет с ним, то ли потому, что игра — это просто привычная и доступная форма близкого общения между ними. Наступление кульминации этих отношений предваряет невероятно символичная фраза: «...Стоя друг против друга на коленях, мы заспорили о счете» — здесь как раз и застукал их директор. Непривычно и даже жутковато представлять, как учительница и ее ученик стоят друг перед другом на коленях, играя на деньги; но совсем жутко представить, что они стоят так, объясняясь...
Кадр из кинофильма Евгения Ташкова «Уроки французского», 1978
Хорошей иллюстрацией и, чего греха таить, подпоркой к моим довольно шатким тезисам послужит сцена из великолепной экранизации «Уроков французского» Евгения Ташкова, вышедшей в 1978 году (кстати, Лидию Михайловну сыграла Наталья Ташкова, жена режиссера). Картина эта хороша полной адекватностью литературному материалу, и способствовала этому, наверное, подчеркнутая простота повествования: развитие событий передается в фильме буквально, но не вызывает ощущения вторичности из-за великолепной актерской работы. Особенно впечатляет игра маленького Михаила Егорова, создавшего сложный и глубокий образ Володи.
Красавица Лидия Михайловна в исполнении Ташковой, одетая каждый раз в новое элегантное платье, каждый раз приходящая в класс с новой женственной прической и, главное, говорящая там на этом певучем французском языке, так много значившем для России когда-то, резко контрастирует с полуоборванными, грязными, худыми учениками. Картина получается абсурдная: в глуши, в разрухе, в голоде чистое молодое образованное существо учит крестьянских детей, совсем недавно переживших страшную катастрофу, экзотическому и ненужному языку... Зачем? Кто так устроил? Противоречивость образа Лидии Михайловны проявляется еще и в сцене почти напрямую эротической, которую и я хотел привести в качестве примера к моим рассуждениям. Отчитывая или уча Володю, она ведет себя в смысле пластики и мимики, в общем, нейтрально; но когда ей становится нужно убедить его, что он вполне может сыграть с ней в «замеряшки», она вдруг начинается вести себя крайне странно: садится на пол, накручивает локон на палец, склоняет голову, загадочно улыбаясь, и произносит кокетливый монолог: «А я в детстве была отчаянной девчонкой...» Именно после этой сцены между героями больше нет отношений учителя и ученика, и действие стремительно движется к катастрофической развязке.
Вывода здесь нет и быть не может. Рассказ устроен так искусно, что сопротивляется любой попытке понять механику, приемы его воздействия на читателя: кругом мотивы-перевертыши, и на любой аргумент из любой сцены можно привести контраргумент из другой. В заключение я хочу лишь на всякий случай попросить читателей этой заметки не воспринимать мои рассуждения всерьез: для меня самого это шутка, и я просто попытался под неожиданным углом прочитать «Уроки французского» Валентина Распутина, чтобы попробовать понять, почему же он так действует на меня, и, может быть, дать повод некоторым читателям вспомнить рассказ и задуматься, как он действует на них. «Ясно одно...» — должен появиться тут журналистский завиток. Да ничего не ясно. Есть произведения-загадки, и почему Горький плакал почти от всего, а я гарантированно плачу только от «Уроков французского» — ни черта не понятно.
Живите сто лет, Валентин Григорьевич.
войдите или зарегистрируйтесь