Дуня Смирнова. С мороза

• Авторский сборник
• СПб.: Амфора, СЕАНС, 2007
• Переплет, 272 с.
• ISBN 978-5-367-00379-6, 5-367-00268-4
• 7000 экз.

Дуня Смирнова и ее замечательная жизнь

Дуня Смирнова умна, талантлива, ядовита, но и простодушна, как это часто случается у женщин при сочетании ума и ядовитости. Написав не один десяток рецензий, могла бы просчитать, что рецензию на ее книгу «С мороза» соблазнительно назвать «Она пришла с мороза…», со всеми выходящими отсюда ироническими морозными колкостями. А обозначенное на обложке домашнее имя прямо просит, чтобы рецензия называлась «Между нами, девочками». Особенно если сразу наткнуться на такое: «Татьяна Толстая говорит: „Знаете, Ваксберг написал книжку про то, с кем спала Лиля Брик, то есть про самое интересное, и что удивительно — совсем без пошлости, очень аккуратно и с большим тактом“. Я, конечно, тут же побежала покупать».

Вполне можно допустить, что имя Авдотья с детства еще показалось девочке не только слишком взрослым, но и излишне торжественным, а потому и прижилось в качестве почти что псевдонима «Дуня». Но где Дуня, там и Дунька, и Дуняша. Судя по нраву, на это Авдотья Андреевна не рассчитывала. А также не заметила, что есть в этом привкус эстрадно-цыганский (Ляля) или еврейско-трактирный (Яша), а также проступает в этом стиль современного гламурного интима. Все это, не сомневаюсь, претит вкусу Дуни Смирновой. Но так уж получилось. Дуня так Дуня.

Не исключено, что таким образом автор, которого в «Школе злословия» называют все же теперь полным именем, подчеркивает, что произведения этой книжки написаны еще не Авдотьей, а именно Дуней, из другой, так сказать, эпохи ее недолгой творческой и просто жизни. Хочется верить, что есть в этом острота для знатоков. И все равно странно, что две трети книжки занимают маленькие рецензии на разных проходных, а также знаменитых авторов. В наше, теперь уже древнее, время было принято печатать такое в последнем томе посмертного собрания сочинений, то есть без согласия и присмотра автора. Труд составителей оплачивался скудно, если не считать вознаграждением читательскую благодарность. Но теперь время, видно, такое клиповое наступило, слава короче жизни, надо торопиться.

Главки «Бедные» и «Богатые» составлены из статеек и фельетонов, публиковавшихся в разных периодических изданиях. По мнению издательства, они представляют «коллективный портрет людей новейшей эпохи». Ну, на момент издания книги, уже не новейшей. Все равно, однако, любопытно. Созревало, скорее всего, в сырой тени от крыла Жванецкого. Впрочем, и вообще стиль тогда такой был. «Старого уже нет, нового еще нет» (Мюссе). Все немного распоясались. Постмодернизм еще королевил.

Остроумно, однако, и точно. Камень не брошу. Сам этим забавлялся.

«Бухгалтеры! Зачем вас так много? Вяжите крючком.

Рекламные агенты! Проснитесь и пойте.

Журналисты! Умрите с миром.

Евреи! Убирайтесь в свой Израиль. Нам, к сожалению, убраться некуда.

Депутаты! Спасибо за все.

Товарищи! Экономика должна быть экономной».

Из убеждения, что «нам убраться некуда», выросло в другом эссе обращение к человечеству народа, который решил умереть, чтобы не мешать правительству строить светлое будущее: «На могиле установите, пожалуйста, скромную гранитную плиту с бронзовым Петром и мраморным Пушкиным (заказать можно Церетели, он возьмется). Напишите: „Здесь лежит русский народ. Весь“. Предупреждаем сразу, не стоит поручать правительству народного доверия уход за могилой — оно не справится».

Ход в литературном отношении не бессмертный (глупость сказал — бывают ли в литературе бессмертные ходы?). Но все же не Салтыков, он же Щедрин. Потом, бывают ведь минуты… Затаенной любви, невидимых миру слез, жалости, если не к родине проклятой, то к самой себе. Ничего этого в замечательных эссе я не углядел. «А мог бы углядеть, будь повнимательней». Таким слышу я упрек автора. И я винюсь: не углядел. Сарказм же, при моем ограниченном понимании предмета, при частом употреблении превращается в пафос. Пафос сквозит недомыслием. Недомыслие рождает мифы. Мифы получились. Про очень-очень далекую страну, типа Атлантида, в которой и детские сады, и соседская сволота, и протекающие потолки только образы какой-то паскудно соблазняющей реальности.

Тут ни с чем нельзя не согласиться (молодец, Дуня!). А сердце все же увиливает то влево, то вправо. Сердцу ведь пристань нужна. Нет, оно готово прильнуть к вечному метафизическому скитальчеству, там есть свое сквозняковое пристанище. Но вот это утреннее приплясывание не греет. Ясно, что автор потом пойдет в магазин за той же отмороженной картошкой и застывшим майонезом. От вечерней тусовки с дорогим коктейлем заранее тошнит.

К тому же тошнит автора и от города, в котором живет. И хотя моя историческая родина находится на Украине, неприятно мне это читать. Родился-то я в «Снегиревке» и перевезен был тут же на Фонтанку. Да наплевать! Что за город-то, тысячу раз воспетый и проклятый, обижаться? Но все же отдает немного гастрольной иронией де Кюстина (классной, кто же спорит?) такой, например, пассаж: «Я с радостью бы отдала международный аттракцион белых ночей за два дополнительных часа света зимой». Автора, конечно, жалеешь, но, кажется, против ее воли. Я-то от белых ночей балдею, даже если встречаются мне по дороге униженные и оскорбленные (о них, кстати, в текстах Дуни ничего не сказано).

Ну, и что же получается? А ничего, отличные тексты. Из раздела рецензий («Умные и глупые») видно даже, что Дуня вполне объективно и качественно относится к чужим текстам. Бывает, что и по-доброму. Случается, конечно, что и здесь режет с подростковой некоординированностью жеста. Подростков, разумеется, и пиная (что легко объяснит любой психолог). Ну, вроде: «У Гессе в „Игре в бисер“, книге мудрой, как всякая книга для подростков…» Или о «Трех товарищах» Ремарка: «Для подростков, но очень хорошо». Бог простит вам, Дуня, но Ремарк писатель более значительный, чем Хемингуэй, которого вы ставите, конечно, выше, а мне-то с безутешными годами стало казаться, что наоборот. Но спорить не будем. Вкусы. Не размахивайте только руками, можно удариться. Второй переходный возраст, надо быть осторожнее.

Главку «Моя замечательная жизнь» комментировать не берусь (11 страниц). Что-то от Хармса, описывающего приключения своего двукратного рождения, что-то от пустосмысленной раскрепощенности, которую наблюдали мы еще в фильме «Прогулка». Смущает немного конкретность имен. Про папу: «Нас в семье четверо: три дочери и один сын. Всех четверых отец ненавидит». Про маму: «…рот у нее расположен не как у всех людей — прямо под носом, — а несколько левее носа». Про ближайшую подружку: «Она любит тухлое сало и варит из него борщ». Ну, пусть сама разбирается, Дуня. Может быть, это такой договорной юмор?

Такие люди, как Дуня, обычно умнее своих текстов. Так, например, приложив инстинктивно Венедикта Ерофеева, Смирнова пишет: «Болезненно не смешно стало читать Вен. Ерофеева: все эти „глаза моего народа“ столько раз цитировались, что сейчас кажутся скорее принадлежностью журнала „Столица“ 1997 года, нежели поэмы „Москва-Петушки“».

Не соглашусь, защищая не столько Ерофеева, сколько себя. У Ерофеева как раз есть полукомичные и бессильные боги, которые дают небо его прозе. А по сути опять же не поспорить. Большая часть текстов Дуни Смирновой опубликована в журнале «Столица» 1997 года.

Беседа Авдотьи Смирновой с Дмитрием Циликиным