О поэтических сборниках «ЫХ», «Буковки» и «Антракт»

В нынешнем году в серии «Собрание актуальных текстов» вышли три поэтических сборника, названия которых — [{(ых)}] Тамары Буковской, «Антракт» Валерия Мишина, «Буковки» Дмитрия Северюхина — в полной мере отображают, особенно в графическом воплощении оформившего их художника, и суть происходящего за обложкой, и современное состояние поэзии.

Языковые единицы подвергаются расщеплению, отдельные звуки, буквы, их сочетания, части слов, не являющиеся узаконенными приставками, корнями, суффиксами… и на первый взгляд, взятые произвольно, насыщаются смыслами. Это — один из способов избежать банальности, достичь большей тонкости и яркости.

Так междометие (или окончание) «ых» — и само по себе не часто употребляемое — не прикрытый приличиями слов выдох, взрыд, взрыв эмоций, взятый в разнообразные тройные скобки, будто призванные их обуздать, напротив, звуковыми волнами транслируют их вовне, на что указывает графический образ.

Стихи Буковской отчетливо филологичны, даже время в них — языковая категория. Они опровергают известную догму: сознание, воплощенное в языке, определяет бытие и даже его порождает. Из молитвенно-заговорного клекота-клокотания речевого варева, достигаемого выстраиванием рядов близких по звучанию слов, разворачивается сюжет жизни.

Отсутствуют красивости, отметены условности, зато привлекается языковой материал широчайшего диапазона (сленг, ненормативная лексика, неологизмы…), а значит и обладающий особой остротой. Умудренный жизненным опытом лирический герой подводит итог своего существования — жестко и беспощадно — к действительности, окружающим, себе («отпадая от мира живых…», «перестаешь быть, длиться…») — впрочем, итог только формально возрастной: поэт, продвигаясь вдоль «загаженного берега» «непристойного месива жизни», «целый день таскаясь по городу», привычно находится тет-а-тет с мирозданием, сводит счеты, итожит.

Обострение восприятия, бесконечные изменения миров — внутреннего и внешнего, исчерпывание возможностей языка, требующего постоянного обновления, ввергают поэта в лингвотектонические процессы. Родной язык, претерпевающий переформирование на всех уровнях, начинает звучать инородно, заумно, будоражит. В этом смысле программно загадочно-космическое «Моя жизнь — дзнь!»

Но, едва упорядочившись, почва вновь уходит из-под ног: «…не складываются / буковки / в слова…», «…и слов не собрать / по буковкам разбрелись…».

«Буковки» Дмитрия Северюхина уже с обложки зовут — поиграть ли в «эрудит», или кубики, разгадать ли ребус, или кроссворд. Подобно коллекционеру, вооруженному пинцетом и лупой, переставлять, сопоставлять: каждая «буковка» — неизвестное, только докопавшись до смысла всех, поймешь значение уравнения — текста.

«Не стихи, но только картотека / символов…» — играя, уводит от необходимости этого занятия автор.

Графика Мишина не просто на равных сосуществует с поэтическими текстами Северюхина, но активно трактует их, на практике осуществляя прорыв в пространство мегаязыка современной поэзии, вбирающего в себя всевозможные системы звуков и знаков, — прорыв, порой только намечаемый идеей некоторых текстов.

И точно, энциклопедист Северюхин верен своему себе, во всем достигая полноты, завершенности собрания, — женские ли то имена («Имена изменены»), а по сути — символы образов: литературных, исторических, бытовых; женские ли типы («Сон о постели»), самим автором переплетенные в увесистый том (отсюда и книжная терминология); перечень ли сфер бытования букв («Буковки»). Это открывающее сборник стихотворение, особенно значимо в контексте понимания языка современной поэзии, свободно принимающего в свое лоно «буквы, значки, логотипы и символы, броские тексты реклам…». Эти три текста видятся ключевыми в сборнике.

В «Плачах» подтекстовое «бы» связывает современность с историей. Так, в символичном рассказе Рэя Бредбери «И грянул гром», незначительное воздействие на далекое прошлое пришельцев из ХХ века рикошетом проецируется на «их» время, и они возвращаются в изменившееся — и очевиднее всего на уровне языка — настоящее. От этих крамольных «что было бы, если было бы…» дух захватывает. Но поэзии дозволены любые игры…

Формуле подобен образно компактный, иронический «Плач по маятнику Фуко» (впрочем, скорее, по факелу): «Финал уже недалеко…», то есть и это — последнее — двустишие — не конец еще: игра продолжается.

Игра есть действие. Видеообраз «Антракта» Валерия Мишина сразу выявляет второстепенность первой, не активной, части слова, оспаривая сам смысл названия. Не то чтобы «Show must go on», но действие продолжается без пауз и перерывов. Три диагонально закомпанованные линеарные буквы в быстром движении надвигаются одна на другую, вместе образуя иероглиф — дорожного ли знака, карты ли города — со множеством перекрестков, стрелок — указателей направлений. Так в поэтическом произведении-пространстве сцепленные по-новому слова, буквы выводят в иные смыслы.

Интонационно, ритмически тексты Мишина заставляют нас вспомнить о поэтике городского фольклора (блатной песни, считалки, являющейся то речевой увертюрой к игре, то непосредственно языковой игрой).

Во многих текстах минималист Мишин демонстративно обнажает форму, доводя ее до прозрачности каркаса (не на это ли указывают и буквы на обложке?«. Мишин — медитатор: многократно повторяет он какую-нибудь фразу, точно сам вслушивается в нее; читатель теряет бдительность, отвлекается, и тогда, вдруг, в какое-то мгновение происходит мельчайшее изменение, неожиданным образом развивающее идею стихотворения.

Стихи Мишина эпатирующее просты, но они сложны по мысли и чувству. Доведенные до абсурдности проявления простоты — обыденные ситуации, повторяющиеся действия, «стандартные» позы, внимательно рассмотренные посредством стихотворного текста, получают иное — монументальное звучание. Стихи Мишина растут даже не из сора — вообще из ничего: «что-то ведь хотел сказать / не запомнил…», «это ничего не значит…».

«Нам становится труднее понимать друг друга», потому, что маятник поэзии так размахнулся в попытке постичь всю эту непроизносимую «ж-и-и-и-знь» от Ь до Ъ. Но разве цель поэзии в том, чтобы наладить взаимоотношения между нами, между нами и жизнью? Разве у нее есть цель?