Филология — учительница жизни

Известный филолог и по совместительству правовед-любитель приводит пример «классического» разговора со своим коллегой: — Зачем ты занимаешься этой юриспруденцией? Нельзя ведь работать сразу по двум профессиям... Да и для чего это тебе, филологу, только во вред основной работе... Кстати, не проконсультируешь ли: у моего брата машина попала в ДТП, а страховая компания отказывается выплачивать страховку...

Разговор и впрямь вышел показательным. И куда только занесла нелегкая бедолагу — в юриспруденцию, где сам черт ногу сломит. Тем не менее в этой экспансии есть своя логика: закон — это в первую очередь текст, и филолог должен чувствовать себя здесь, как рыба в воде. Сама жизнь открывает перед тем, кто умеет его анализировать, неожиданные перспективы. Ведь скучно же сидеть и заниматься одним и тем же! Это черта нашего времени — соединять, комбинировать, скрещивать, умножая собственные возможности.

Физиология филолога

В первую очередь филолог — это человек гуманитарного склада, что в наше прагматическое время вызывает множество вопросов. Мой коллега, который преподает что-то математически-статистическое, любит по этому поводу повторять: «Люди бывают трех типов: с большими способностями, просто со способностями и гуманитарии». Гуманитарий, думает он, это несчастный, которого природа-мать так сильно обидела, что он всю жизнь вынужден заниматься делом, суть которого многочисленным профанам, читай «обычным людям», объяснить просто невозможно. Пытаясь в обобщенном виде изобразить филолога как он есть, я бы выделил несколько типов:

1. «Филолог-ученый» — как правило, сидит в каком-нибудь ученом НИИ (например, Пушкинском Доме или в чем-то похожем), занимается наукой, издает книги, пишет научные статьи и выступает на конференциях.

   

2. «Филолог-препод» — несет молодому поколению священное знание (в эту категорию входят главным образом преподаватели высшей школы). Теоретически он занимается всем тем же самым, что и первый, но плюс к этому еще витийствует в аудитории.

   

3. «Публичный филолог» — это достаточно большая категория, куда можно отнести, например, «филолога-журналиста», «филолога-писателя», «арт-филолога» — всех тех, кто обрел более или менее широкую известность в смежной области, сохранив «филологическую» идентичность и авторитет.

   

4. «Филолог-пролетарий» — человек, получивший филологическое образование (и называющий себя филологом), но занимающийся чем попало — редактурой, корректурой, где-то что-то на подхвате и т. д. Рано или поздно он теряет свою профессиональную квалификацию и престиж.

   

5. «Филолог по жизни» — к этому типу относятся те, кто с университетской скамьи сохранили любовь к книге и всему такому, но стали успешными (или неуспешными) менеджерами и коммивояжерами. По большому счету это парии и позор Филологического братства.

   

Тон в этой иерархии задают те, кто входит в первые две группы. Это самая консервативная часть филологов, и от их «да» или «нет» зависит, по сути, статус кандидата на это почетное звание и значимость его в этой машинерии. Очевидно, что чем дальше вниз, тем более призрачно твое существование в определенном качестве, что выражается, например, в приглашениях на престижные конференции с участием «звезд», распределении проектов и грантов, которые скрашивают серые будни человека, живущего на бюджетную зарплату.

Если говорить о самом «образе» филолога, то академические элиты воспроизводят нормы, сложившиеся еще в советские времена, а если быть более точным, ученый, как воплощение честности, бескомпромиссности, ответственности и т. д., представляет собой продукт хрущевской «оттепели» с ее надеждами и разочарованиями. Ученый — это в первую очередь интеллигент, и этим все сказано, а филолог-гуманитарий, конечно же, интеллигент в высшей степени, если учесть, какую важную роль в прошлом и позапрошлом столетии в жизни человека играла литература.

Культура

В последней трети ХХ века филологии удалось совершить один пиратский набег и завоевать территорию, на которую особенно никто не претендовал. Это область культуры, а наука, которая ее возделывала (культурология), представляла собой нечто совершенно невразумительное. Во главе заговора встала семиотика, распространившая понятие текста практически на любые явления — идет ли речь о бытовом поведении, городской топографии или поваренных книгах. Собственно говоря, первый (или один из первых) выход филолога в публичное пространство и должен был закрепить это завоевание. «Беседы о русской культуре», которые шли по каналу «Культура» в конце 80-х годов с Ю. М. Лотманом¹, выглядевшим на фоне своей библиотеки как шекспировский Просперо, были своего рода официальным объявлением о переделе собственности в гуманитарных науках. Уже потом выяснилось, что от этого захвата, возможно, больше вреда, чем пользы, поскольку сфера влияния «филологии» распространилась настолько далеко, что наука могла просто утратить свой собственный объект — литературный текст.

Тем не менее это позволило филологу стать не только воплощением всяческих интеллигентских добродетелей, но еще и экспертом в области культуры, что придало ему гораздо боRльшую значимость. И все было хорошо, можно было заниматься «чистой» наукой, ездить по конференциям и вести фрондерские разговоры на кухне, пока научная чистота филологии не стала подвергаться довольно агрессивным нападениям разных маргиналов.

Тяжелые времена

С падением железного занавеса как-то сама собой народилась новая популяция людей, выучивших иностранные языки и отправившихся в дальние страны учиться разным премудростям. Вернувшись, они стали заниматься всякого рода селекцией, скрещивая классическое литературоведение и современные неомарксистские или либеральные концепции. Филологические ортодоксы почувствовали себя в осаде и начали ожесточенно сопротивляться. Философия, антропология, социология, психоанализ были объявлены элитами непростительной ересью². Во всяком случае, теперь ваши бывшие соратники, уличив вас в методологических метаниях, скорее всего при встрече и голову опустят, и глаза отведут. Понять их можно, поскольку пришли тяжелые времена и наука в чистом виде кажется скучной (она не должна быть веселой! Никакой, как сказал бы Ницше, «Веселой науки»!) ³. Ведь всякие самозванцы пытаются растащить сокровища, нажитые тяжелым трудом, чтобы спустить их за бесценок ради сиюминутной славы или какой другой корысти. Это создает особую нервозность среди элиты, поскольку, как это ни прискорбно, все имеют дело с текстами — историки, социологи, антропологи, политологи и т. д. Но адекватно прочитать его может, разумеется, только филолог.

Общество vs сообщество

Тем не менее обращение к смежным дисциплинам и экспроприация культуры преобразили не скажу филологию, но точно — филолога, который получил возможность вполне обоснованно переходить от изучения ломоносовской оды к истории независимой России, анализируя функционирование идеологических символов во время ГКЧП и вскрывая культурологические подтексты празднования 850-летия основания Москвы⁴. В этом случае филолог брал на себя роль эксперта по тем вопросам, которые имеют отношение к жизни обычного человека, а не только специалиста по аллюзиям и контекстам. Наука становилась интересной («Да здравствует интересная наука!»), и именно поэтому в 90-е годы стали появляться книги, написанные филологами и адресованные (пусть и без открытых прокламаций) более широкому кругу читателей. Так началось постепенное превращение филолога в публично значимую фигуру, в сфере компетенции которого оказалось разоблачение культурных мифов, что, разумеется, никого не могло оставить равнодушным.

Будучи сопричастным миру великих литературных текстов, филолог (в отличие, например, от социолога, что-то лопочущего на своем неперевариваемом новоязе, от историка с его монотонными писаниями и т. д.) мог адаптироваться к требованиям среднего читателя и начать рассказывать понятные вещи на понятном языке о том, что ему (простому этому читателю) интересно и важно. Приложений оказалось масса. Например, можно было, не рискуя своей профессиональной репутацией, сочинить какую-нибудь интересную биографию. Находящийся на пересечении всего, чего угодно (тут тебе и литература, и история и т. д. и т. п.), биографический жанр позволял реагировать на запросы общества и интересно рассказывать про замечательных людей, касаясь при этом важных жизненных вопросов в целом. А если за дело берутся филологи-профессионалы, то в противовес желтой прессе это приобретает вид открытия истины на основании точного и беспристрастного анализа. Так, например, недавняя биография Есенина вполне резонно (и в рамках приличий) доказывала, что русского Леля убили не жидомасоны и что сам он был не такой уж душка, как обычно изображается на календарях. Психопатические отклики обиженных сторонников русской самобытности только подлили масла в огонь. Книга вполне могла бы стать бестселлером, если бы не стоила так дорого⁵.

Сеть

Отдадим должное: именно люди из филологический среды фактически первыми в России оценили дьявольские возможности интернета, стяжав своими бессмертными проектами славу первых звезд и отцов-основателей. Не касаясь специальных, чисто филологических проектов (таких, например, как Русская Виртуальная Библиотека⁶ или Рутения), можно сказать, что рецензии и аналитические статьи в Русском журнале⁷ конца девяностых стали площадкой, которая позволила обращаться к большому количеству людей, перенося на новый уровень ценности филологического сообщества — корректность, внимание к слову и разоблачение всяческих нелепостей, которыми наполнена наша жизнь. Так возникла достаточно специфическая область — филологическая журналистика, где филолог выступает как рецензент, оценивая не только (и не столько) ученые труды коллег, сколько события культуры-литературы-кино и всего-что-угодно на основании своей профессиональной компетенции. Эти проникновенные и не очень проникновенные статьи могли читать простые люди, то есть совершенно не специалисты. В XIX веке схожие задачи решала литературная критика, которая была не «филологической», а именно «литературной» ⁸.

Живой Журнал и просто журнал

Сетевой журнализм оказался связанным с блогосферой и, можно даже сказать, неотделим от нее. Именно Живой Журнал стал тем местом, где индивидуализировалась, приобретала человеческие черты письменная активность — процесс, противоположный тому, который Ролан Барт удачно окрестил «смертью автора». Комбинирование различных моментов: яркий, узнаваемый стиль, не виртуальные, а вполне реальные заслуги, традиционные способы завоевания авторитета, — это привело к тому, что филолог успешно реинкарнировался в разные значимые фигуры⁹. Первая — сетевой гуру, который, как Жан Поль Сартр, мог писать абсолютно обо всем на свете, реагируя на многочисленные вызовы. Все это более или менее согласовывалось с позицией университетского профессора, воспитателя юношества, с позицией академического ученого и т. д. Однако, для того чтобы добиться подлинного влияния, нужен был какой-нибудь более существенный ресурс, чем ЖЖ. Им мог стать, например, журнал или рубрика, посвященная литературе/культуре, в каком-нибудь издании. Так появляется «филолог-менеджер», функции которого состоят в том, чтобы расставлять ориентиры в сильно пересеченной местности современного научного и культурного производства. «Филолог-менеджер» ¹⁰ обладает авторитетом и, хотя уже фактически ушел из науки, продолжает восприниматься (в этом и состоит его политика) как носитель определенной культуры (филологической) и соответствующих добродетелей, что делает более эффективной его культур- и литературтрегерскую работу. В целом можно сказать, что «филологический капитал» может быть перенесен в любую гуманитарную область: например, в область современного искусства, причем даже не в качестве довеска к искусствоведению, а в самую что ни на есть креативную часть. И в этом случае ЖЖ выступает в качестве важного способа (пусть и не главного) интеллектуальной и профессиональной легитимации.

Бегство в литературу

Еще одно искушение, которое подстерегает филолога в наше время, — заняться литературой самому, написать что-нибудь художественно-беллетристическое¹¹. Это рискованный шаг, поскольку, будучи специалистами по текстам других, филологи довольно скептически относятся к литературному творчеству своих коллег. Ведь филолог — в первую очередь хранитель культуры прошлого. Он скорее Сальери, чем Моцарт. Жанр, допустимый для филолога, если, разумеется, это не научная статья, — мемуары, разного рода заметки на случай, шуточный стишок. Главное, чтобы ничего серьезного! Трудно было представить себе до недавнего времени филолога — автора более или менее успешной прозы, которая читается не только в узком кругу, а продается от Архангельска до Астрахани и туда дальше, не знаю куда. Литературное творчество является пропуском в мир известности, что, бесспорно, доставляет много удовольствия, но все же думается, что имидж филолога, его повадка на современном этапе плохо согласуется с ролью хорошо продающегося писателя. Сидеть на двух стульях в этом случае довольно сложно, и успех в одной сфере неминуемо ведет к маргинализации в другой. Впрочем, можно предположить, что успешный писатель-филолог вернется в науку, но уже на других основаниях — будет, например, проводить конференции по своему творчеству и устраивать научные семинары, тонко препарируя свой творческий метод и виртуозно вскрывая аллюзии. Такая картина не кажется столь уж утопичной, и, может быть, в этом и есть будущее дисциплины? Кто знает?

Другой приход

Есть такой анекдот: во время проповеди священник заметил в толпе рыдающих слушателей человека, на которого, как казалось, его вдохновенное красноречие не производило никакого впечатления. После службы священник подошел к нему и поинтересовался: неужели проповедь оставила его совершенно равнодушным? «Нет, — сказал он, — проповедь была прекрасная. Просто я из другого прихода». Нечто подобное можно сказать о господстве филологии: несмотря на эпическую картину, представленную здесь, следует признать, что влияние интеллектуала-филолога в любой его ипостаси имеет свои конкретные и не очень далекие пределы. Его воздействие распространяется на относительно небольшой сектор разнородного и достаточно слабо структурированного информационного поля, которое составляют те, кто интересуются культурой, литературой и пр. К сожалению, надо согласиться с тем, что роль культуры и литературы стала гораздо менее значимой, чем еще пятнадцать-двадцать лет назад. Задающая тон современной жизни индустрия производства звезд связана с шоу-бизнесом, спортом и даже политикой — теми областями, где общность возникает на эмоциональном уровне и не нуждается в тонкой аналитике эксперта. Чем все это закончится — покажет время, но можно с определенностью сказать только одно: классический тип филолога как хранителя культуры и воплощения интеллигентности уходит в прошлое вместе с этой культурой и этой интеллигентностью. У филолога-менеджера в общем-то больше перспектив, чем у филолога-гуру. Главное, чтобы не было иллюзий относительно масштабов своей вовлеченности и границ собственной власти. В наше время интеллектуальная власть — это всегда власть над немногими. И рядом может оказаться человек из другого прихода.

---

¹ Именно в эту эпоху Ю. М. Лотман вместе с А. М. Панченко и Д. С. Лихачевым стали первыми филологами-медиаперсонами, что, конечно, было совершенной новостью для советского ТВ.

² Вот пример наиболее ортодоксальной позиции в исполнении Романа Тименчика — бесспорно, одного из наиболее выдающихся современных филологов: «Когда филологи перестают заниматься филологией, а начинают заниматься философией, или социологией, или еще какими-нибудь видами общественных наук — политологией и так далее, это означает, что здесь кончилась филология как критическое изучение текста, как подготовительная комментарийная работа по передаче текста следующим поколениям». openspace. ru.
Неплохо, да?

³ А вот, кстати, у него же: «Восторженное почтение, пожинаемое проницательным человеком в качестве филолога, пропорционально редкости, с какой у филологов мы встречаем проницательность». Сам Ницше был, кстати, по мнению своих базельских коллег-ортодоксов, плохим филологом. Просто из рук вон плохим. Такие были надежды, а все проклятая философия загубила!

⁴ Это тонкий намек на бесспорный шедевр — книгу Андрея Зорина «Кормя двуглавого орла». Вот, например, что он пишет: «Крах путча обозначился после телевизионной пресс-конференции его лидеров, молниеносно превратившей трясущиеся руки вице-президента СССР Янаева в символ новой власти. В основе этой семиотической катастрофы лежал глубокий коммуникативный просчет». Как с этим не согласиться? Сказано все понятно и по делу!

⁵ Олег Лекманов, Михаил Свердлов. Сергей Есенин — около двух тысяч рублей. Нет, честное слово, просто грабеж какой-то! Я бы хотел, ну хоть издали, посмотреть на людей, которые покупают эти книги.

⁶ РВБ — ресурс, на котором висит немало русской классики, тщательно выверенной и подготовленной (пожалуй, лучше всего во всем Рунете). Сильно экономит место на книжных полках. Незаменима для курсовых, экзаменов и просто почитать. Рутения — информационный и не только ресурс, рассчитанный на русистов и всех сочувствующих гуманитарной науке. Если хотите подыскать себе конференцию по вкусу или узнать о какой-то памятной дате в этой области, чтобы отметить, — вам туда.

⁷ О Русском журнале все и так знают. День, бывало, начинался и заканчивался там. Теперь, конечно, совсем другое дело, но все равно можно найти что-нибудь интересное про культур-мультур и все, что рядом с ней.

⁸ Звезды в этой области, если кто не помнит: Белинский, Чернышевский, Писарев. Это была славная эпоха, споры шли такие, что дух захватывало! Собственно, фигура критика-разночинца чем-то напоминает интеллектуала во французском духе. Воспитателя, так сказать, общества.

⁹ Существует большое количество разновидностей филологических ЖЖ, отличающихся друг от друга по манере, имиджу и целям. О чем они пишут? Есть специализированные ЖЖ, что-то вроде научных форумов. Комментарии к посту могут, например, перекочевать потом в научную статью. Но это для знатоков, и простые люди туда не заходят. Есть более человеческие дневники, где можно найти немало интересного из самых разных областей жизни.

¹⁰ Здесь, разумеется, нельзя не сказать о главном «филологе-менеджере» — создателе журнала «Новое литературное обозрение» и владельце всех его дочерних предприятий: журналов «Неприкосновенный запас», «Теория моды» и т. д. — долго перечислять — Ирине Прохоровой. В 90-е годы НЛО было форпостом передовой науки, каждый номер которого мы раскрывали, как в доме собственном ставни. Если хотите, чтобы вашу статью прочитал кто-то еще, кроме технического редактора, надо слать ее именно туда. С книгами — то же самое.

¹¹ Филфак, кроме специалистов по анализу текстов, порождает еще и создателей этих самых текстов. Например, Андрея Аствацатурова и Андрея Степанова.

Иллюстрации Алексея Вайнера