Сны о чем-то главном

Собрать симпатичных умных подростков и поговорить с ними о новом романе — что может быть проще? Как выяснилось, что угодно. Вопреки ожиданиям, наши знакомые дети не загорелись желанием прочесть роман Андрея Тургенева «Спать и верить», более того, в процессе общения с тинейджерами мы выяснили, что они вообще не горят желанием читать романы; в жизни и без них есть масса интересных занятий, менее трудоемких и куда как более увлекательных. Что тут возразишь…

Поэтому мы благодарим ребят, которые одолели эти 380 страниц печатного текста и приняли участие в обсуждении книги:

• Елизавету Жутовскую (11 лет, школа № 606),
• Анну Шкода (16 лет, школа № 272),
• АннуЗдоровенко (16 лет, школа № 243),
• Федора Шишкова (16 лет, школа № 232),
• Юлию Беседа (18 лет, студентка СПбГИЭУ),
• Антона Куприянова (19 лет, студент СПбГИЭУ).
• Модераторы: Анна Макаревич, Мария Шишкова.

Анна Макаревич. Наша сегодняшняя встреча посвящена новому роману Андрея Тургенева «Спать и верить». Андрей Тургенев — псевдоним известного литературного критика, журналиста, писателя Вячеслава Курицына. В середине 90-х годов он, безусловно, был литературным критиком номер один. Когда Курицын говорил, что пишет роман о блокаде, ему никто не верил. Но в конце концов свежеизданная книга оказалась в редакции журнала «Прочтение». Мы с ней ознакомились, решили, что роман очень хороший, но в то же время провокационный и странный. Потом мы поговорили с автором и выяснили, что он свою книгу адресовал подросткам и молодежи. Поэтому мы решили собрать вас здесь, чтобы обсудить этот роман. Для начала хотелось бы задать самый простой вопрос: он вам понравился?

Юлия Беседа. Роман, безусловно, понравился. Я в общем согласна с тем, что он рассчитан на детей и подростков, потому что написан простым языком. Мне понравилось и наличие там шуток (пусть даже на такую болезненную тему), и то, как автор трактует начало войны, оценивает действия Сталина. Получается, что Сталин был обычный человек, боялся не меньше остальных и думал только о том, как бы самому спастись… Вообще на меня лично роман произвел положительное впечатление: я люблю такого рода вещи, и я в чем-то даже сравнила его с Генри Миллером.

Анна Макаревич. Я не думаю, что Генри Миллер адресовал свои романы подросткам… То есть Вам понравилась историческая трактовка?

Юлия Беседа. Да, историческая трактовка и то, что автор излагает свои мысли простым прозрачным языком.

Антон Куприянов. Ну, это для нас язык романа простой и прозрачный. Такие слова, как, например, «крутой», понятны нынешнему поколению. Я думаю, что у старшего поколения сленг вызовет скорее негативное отношение. Прочитав эту книгу, мы получили какое-то другое понимание того, что было. Мы знали о блокаде только от наших родственников и из государственных информационных источников. А автор рассказал нам все это заново и с юмором. Так изобразил НКВД, Сталина, Кирова… После истории про Тамерлана мне даже вспомнился «Ночной дозор». При этом смысл остается тот же: люди переживали страшные времена, голодали и все равно верили, что мы победим в войне,— только все это сказано другими, понятными словами и поэтому вызывает более положительные эмоции.

Елизавета Жутовская. Мне очень понравился роман, но мне кажется, некоторым людям он может не понравиться, потому что многие герои воспринимают Ленинград с негативной точки зрения. Они считают, что он должен быть опустошен. Можно подумать, что и сам автор так считает.

Анна Шкода. Мне понравился роман, понравился его язык. Самое главное, что у человека есть свой стиль, в то время как большая часть современной литературы практически не читаема. А язык этого романа таков, что в какой-то момент начинаешь жить в одном времени с героями, начинаешь их понимать. С этой точки зрения и блокада перестает восприниматься как исторический период, и кажется, что это часть твоей собственной жизни.

Анна Здоровенко. Роман очень понравился. Во-первых, я узнала много нового о блокаде. Я погрузилась в книжку и переживала все происходящее вместе с героями. В принципе, у меня еще ни одна книга не вызывала такого ощущения полноты событий.

Федор Шишков. Действительно, автор как-то умудряется втянуть нас в то время. Раньше все, что я знал о блокаде, я знал со стороны, а когда стал читать эту книгу, действительно, оказался не вне ситуации, а внутри нее.

Анна Макаревич. А вы заметили, что в романе есть намеренные орфографические искажения? Как вы относитесь к таким играм с языком?

Антон Куприянов. Я отношусь нормально. Если помните, был такой Вильям Шек?спир, который тоже придумывал слова. И для него все сложилось вполне удачно.

Елизавета Жутовская. Мне даже понравилось, что в книге есть ошибки. Такое впечатление, что сидит рядом человек, который там был (именно подросток), и ты его понимаешь с полуслова.

Мария Шишкова. А не смущает присутствие Кирова в сорок первом году?

Анна Макаревич. И вообще кто-нибудь из вас знает, как его звали? (Пауза.) Сергей Миронович звали Кирова, да? Вот мы с вами можем судить по повисшей паузе, что в такой литературной игре с историческим материалом присутствует значительная доля риска. Не будут ли молодые люди, прочитавшие этот роман как исторический, думать, что Кирова звали Маратом? И что он был жив-здоров в сорок первом году?

«…живой медведь в кабинете был один: Марат Киров. Под два метра, широкоплечий и широкоскулый, всегда чисто выбритый, с волевым открытым лицом, он одним своим видом поднимал митинги и опускал оппонентов».

Антон Куприянов. Не вижу ничего страшного в этом. История переписывается, когда это кому-то нужно. Особенно в России.

Федор Шишков. Это непринципиально. После прочтения романа лично меня не так сильно интересует, жив был тогда Киров или нет. Блокада же была. И люди -пускай не конкретно эти — тоже были. Вот что главное.

Антон Куприянов. Не Киров, так кто-нибудь другой был на его месте. Не важно, как его звали. Может, это тоже псевдоним, как и Андрей Тургенев.

Елизавета Жутовская. А мне кажется, что этот роман написан для подростков, которые уже знают, что Кирова в сорок первом году не было…

Анна Макаревич. А много ли таких?

Антон Куприянов. Вот я, если честно, этого не знал.

Анна Макаревич. Роман провокационный?

Юлия Беседа. Безусловно. Ведь автор сознательно выстраивает оппозиции: власть и народ, Москва и северная столица. При этом провокационны и сами темы, и то, как автор их раскрывает, как он подает информацию.

Анна Макаревич. Кто из персонажей романа вам больше всего запомнился?

Елизавета Жутовская. Патрикеевна.

Федор Шишков. Мне тоже запомнилась Патрикеевна, этакая Лиса-Алиса, и, наверное, Варя. Как самый яркий персонаж. Девушка эта поражает наивностью и своим особым видением реальности.

Антон Куприянов. Ну, если учесть, что книгу я только что прочел, то я довольно хо?рошо помню всех персонажей. Но больше всего запомнился Киров и вся эта команда сотрудников НКВД. Я никогда не мог себе представить, что в то время три человека из старшего состава НКВД могли собираться на квартире, обсуждать что-то…

Мария Шишкова. То есть они, эти персонажи, выглядят как реальные люди?

Антон Куприянов. По сути да. Если смотреть на все эти истории про сотрудников НКВД с точки зрения современной жизни, то они вовсе не кажутся невероятными. Очень даже веришь в то, что люди голодали, а старший состав НКВД ел черную икру и ругался, если красной икры в столовой не было. Это похоже на Россию.

Анна Шкода. Мне запомнился персонаж, который изображал из себя привидение, Викентий Порфирьевич. Очень яркий эпизод, когда Максим и Викентий Порфирьевич приходят в дом и там звучит музыка. Максим постепенно проникается ей. Вот эта идея опустошенного города и музыки Вагнера — она, конечно, впечатляет. Завораживающая картина.

Анна Макаревич. Завораживающая, но ленинградцу она, наверное, должна казаться удручающей?

Анна Шкода. Она очень жестока.

Анна Здоровенко. Мне запомнилась Варенька — такой человек, живущий в своем мире. Когда пытаешься ее понять, постепенно становится ясно, что реальность, которая царит вне ее мира, тоже ненастоящая. Вспомните ее сны: поначалу там все более-менее хорошо, а потом меняется в худшую сторону. Хотя Варе девятнадцать лет, она все равно ребенок. Вот это меня поразило.

Анна Макаревич. То есть даже блокада ее не овзрослила?

Анна Здоровенко. Нет, нет. Она понимала, что должна быть взрослой, но она не взрослая.

Антон Куприянов. В то же время она остается светлой, доброй.

Федор Шишков. Мне запомнилась Патрикеевна. Это человек, который сможет выжить где угодно. Она совершает какие-то подлые глупые поступки, но при этом в глубине души остается честным человеком. Чижик тоже запоминается. Я наблюдал за ней — за тем, что с ней происходило. Потом, когда она повесилась, я задумался над причинами ее самоубийства, возвратился назад, вспомнил, что с ней было.

Анна Макаревич. То есть самоубийство Чижика — своего рода способ заставить читателя совершить возврат, еще раз пережить роман хотя бы в одной из его сюжетных линий?

Антон Куприянов. Да, это такой способ переосмыслить поведение: что она делала, что при этом думала и в какой момент перестала со всем этим справляться.

Анна Макаревич. Вопрос к Лизе и Феде, которым понравилась Патрикеев-на: вы хотели бы такую соседку?

Федор Шишков. Не, я не хотел бы.

Елизавета Жутовская. А я бы хотела.

Анна Макаревич. Научила бы она вас чему-нибудь хорошему в жизни?

«— Грустно свою мебель колоть для печки, вот что, Патрикеевна,— пожаловалась Генриетта Давыдовна.— Я ведь узнаю ножку стула, стола, дверцу шкафа. Как Саша шкаф открывал — помню! Приседал, ему тут низко было. Тут же, наверное, отпечатки его пальцев. Грустно! Лучше бы чужую колоть!
— Лучше чужую? — прищурилась Патрикеевна.
— Чужую лучше, натураль!
— Ну, Давыдовна Генриетта. Наконец-то слышу голос избранного народца. Поздравляю, поправились! Выживем, соседка!»

Елизавета Жутовская. Думаю, да. К тому же в романе описано, как она всех угощала колбасой и вином.

Мария Шишкова. На мой взгляд, Патрикеевна — единственный умный, нормальный персонаж, который соображает, что делает.

Анна Макаревич. Хорошо, давайте я задам вопрос, который адресовал вам автор. Он просил узнать ваше мнение: как вы думаете, был ли у Максима другой выход, кроме как застрелить Варю?

Анна Шкода. Выход есть всегда. Но на самом деле поступать по-другому, наверное, все-таки не стоило. Варе было бы не выжить, она обреченный персонаж.

Анна Макаревич. Она оберечена потому, что попала в лапы НКВД, или по каким-то другим причинам?

Анна Шкода. Нет, по своему мировоззрению.

Антон Куприянов. Она слишком наивная.

Юлия Беседа. Она жила в своем мире, который она сама себе придумала, жила как ей нравилось, а к реальности относилась как к чему-то, что идет с ней вместе по жизни, но идет параллельно.

Мария Шишкова. А если бы она жила на шестьдесят лет попозже? Сейчас бы выжила?

Антон Куприянов. Сейчас, конечно, тоже все сложно, но выжить ей было бы проще.

Федор Шишков. Я думаю, что выстрел Максима был во благо. А выбор у него был в самом начале. Он мог бы оставить ее в покое — и все. Потому что Максим на протяжении романа выдавливает Варю в реальность из ее собственного мира. Он убивает ее мать. Намеренно везет и не довозит к отцу. Он постепенно занимает место Авриля в ее жизни. И в итоге она уже не может дальше жить. У нее просто ничего не остается.

Елизавета Жутовская. Согласна, альтернатива была: или убить Варю, или не втягивать ее в эту историю с пишущей машинкой, не подставлять ее.

Анна Здоровенко. Я думаю, что выстрел Максима сохранил Варю такой, какая она есть. Потому что мало ли что с ней могло случиться на протяжении войны, если бы он ее не застрелил. Ее мир и реальность не могли существовать вместе. Если бы он ее не застрелил, она бы сошла с ума.

«.Максим прицелился в первого.
— Нет-нет-нет! — воскликнула Варенька. — Не стреляйте!
— Почему? — отвлекся Максим.
— Вы его убьете!
— И что же?
Глянул и онемел. Лицо идеальным овалом, из-под стильной шапочки черная челка, ресницы длиннющие, как антенны, вспушенные, нос с тонкой горбинкой, три родинки как нарисованные и глаза — чистой воды изумруды.
Все это он углядел в скупом струении синего маскировочного фонаря. Девушкино лицо как бы само освещалось внутренним тихим светом.
Варенька тоже растерялась. На нее смотрели с непонятным изумлением, как на бриллиантовую лягушку в кунсткамере.
— Я провожу вас,— сказал наконец Максим и попытался взять Вареньку под руку».

Анна Макаревич. Все считают, что Максим хорошо поступил, застрелив Варю?

Мария Шишкова. Если бы он меньше пил и не расстрелял всю обойму на площади, у него могло бы остаться больше патронов, и он мог бы застрелить двоих охранников.

Анна Макаревич. А родителям вы бы дали почитать этот роман?

Антон Куприянов. Наверное, нет. Все-таки у людей, особенно у взрослых, пожилых, существуют стереотипы, от которых очень сложно отказаться. Если сказали «не положено», значит, не положено.

Анна Шкода. А моя мама хотела почитать.

Елизавета Жутовская. Когда я его дочитала, то мама сказала: «Ну-ка дай почитать, посмотрю, что ты там будешь говорить». Взяла, стала читать.

Анна Макаревич. После этого мама отпустила тебя на круглый стол со спокойной душой?

Елизавета Жутовская. Отпустила.

Антон Куприянов. Я бы не порекомендовал своим родителям эту книгу. У старшего поколения это вызовет скорее негативные эмоции. Мы сейчас относимся к блокаде намного спокойнее: да, это было плохо, но мы этого не видели, мы этого не знаем. Мы помним об этом периоде в жизни города, помним со скорбью, с сожалением, с недовольством, но он уже принадлежит прошлому. Люди, которых затронуло это время, относятся к блокаде очень серьезно, и, естественно, такой роман воспринимается ими как кощунство. Наши чувства роман не оскорбляет, а следующему поколению будет еще проще его читать.

Мария Шишкова. А что вы думаете по поводу обложки? Нравится она вам? Купили бы вы такую книгу?

Федор Шишков. Лично мне не кажется, что на ней изображена женщина из блокадного Ленинграда. Но тут есть вот какое противоречие. Один мой знакомый посмотрел на обложку и сказал: «Женщина с таким макияжем не может быть из блокады».

Анна Здоровенко. А я бы заинтересовалась, увидев такую обложку.

Елизавета Жутовская. Мне нравится обложка. Эта женщина очень серьезно смотрит на хлеб и очень сосредоточенно его держит. Чувствуется, что оформители хотели выделить этот момент, хотели показать, как она смотрит и как она верит — в этот хлеб, в жизнь, в победу…

Антон Куприянов. Я бы сказал, что на фотографии она смотрит не на хлеб, а куда-то в неизвестность, в пространство. Она держит хлеб в руках — это говорит о том, что она верит…

Мария Шишкова. А все остальное — о том, что она спит (смех).

Анна Макаревич. С каким чувством вы закрывали книгу?

Антон Куприянов. Я чувствовал какую-то завершенность, законченность. Не было такого, когда понятно, что задумано несколько серий, что будет какое-то продолжение. И закрыл я ее с выдохом. Читаешь на одном вдохе и, когда закрываешь, начинаешь осмысливать все, что прочитал. Ты не просто ее закрываешь и откладываешь в сторону. У нее такой конец, который заставляет подумать обо всем, что там было. Закрываешь книгу и думаешь о том времени с какими-то новыми знаниями, переосмысливаешь все прочитанное.

Анна Здоровенко. Я вот книгу закрывала с облегчением. Все это позади, все давно прошло, и хорошо, что все хорошо.

Анна Макаревич. Хочет ли кто-то еще сказать что-нибудь в завершение? Может быть, у вас есть какие-нибудь пожелания автору?

Федор Шишков. Пусть пишет еще.

Антон Куприянов. Да, хотелось бы пожелать, чтобы он продолжал писать. И писать в том же стиле. Это на самом деле было интересно, и это было ново. Чтобы он продолжал вносить что-то новое. Потому что многие вещи сейчас однообразны. Все современные романы очень похожи: да, у каждого есть что-то свое, но его обычно не так уж много, а вот это было принципиально ново, принципиально по-другому написано, так что заставило себя прочитать. И это было интересно читать, было желание дочитать книгу до конца. Не бросить из-за того, что есть какие-то другие дела (те же самые пары в институте), а дочитать до конца. И еще было бы хорошо, если бы автор все-таки приехал сам, чтобы была какая-то презентация или еще что-то, чтобы можно было задать вопросы ему лично, а он бы на них ответил.

Елизавета Жутовская. Мне кажется, что это не совсем та книга, которую нужно читать в метро или прогуливая пару. Эта книга, для которой нужно сесть вечером, настроиться и начать читать.

Анна Здоровенко. Я тоже думаю, что эту книгу нельзя читать в метро. Потому что я станции проезжала.

Мария Шишкова. А это хорошо читать, когда живешь на конечной станции.

Анна Макаревич. Ну, что ж… Судя по всему, автору романа не откажешь в проницательности. Во всяком случае, задуманное ему явно удалось.

Редакция журнала благодарит школу № 183 за помощь в проведении круглого стола.