Повторяющиеся союзы

• Виктор Пелевин. Тайные виды на гору Фудзи. М.: Эксмо, 2018. — 416 с.

Явление каждого нового романа Виктора Пелевина неизбежно сопровождается дискуссией, превратился ли бывший повелитель дискурса в равнодушный агрегатор информационного шума или нет. Ответ: да, и это не так плохо, как кажется. А все прочие соображения о возвращении «классического» Пелевина — чистая игра разума.

Пелевин отстал от современности, стал рабом новостной повестки не первой свежести, который юморит и злословит, словно бабка у подъезда, — эти утверждения кочуют из рецензии в рецензию последние лет десять. Репутация у писателя, прямо скажем, и правда так себе. Все его более или менее программные тексты («Омон Ра», «Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота», «Generation „П“») — из разряда тех, что для вечности, — были написаны в девяностые. Сегодняшняя пелевинская проза носит скорее мемориальный характер — слабый отзвук, напоминающий об экзистенциальных глубинах его культовых произведений. Она рассчитана на сиюминутную реакцию, причем, желательно, негативную:

Работу критика я еще могу понять — пересказал кое-как чужой сюжет, добавил запаха своих подмышек, и готово.

В этой связи «Тайные виды на гору Фудзи» проще всего сразу окрестить самопародией и со спокойной душой забыть о Пелевине до следующего года. Уж слишком очевидна инертность этой прозы.

Бизнесмену Федору Семеновичу ничего не хочется: опостылели яхты, кокаин, изощренные сексуальные приключения — словом, все, что можно купить за деньги. Он ищет трансцендентных переживаний — и сполна получает их, когда на борту его яхты появляется молодой стартапер Дамиан, а с ним — буддийский монах, который помогает олигарху погрузиться в состояние созерцания истинной сути вещей с помощью прибора, передающего по проводам мозговые импульсы. В то же время Татьяна, школьная возлюбленная Феди, осваивает особую женскую магию в компании эзотерических феминисток, которые управляют реальностью с помощью хитроумного прибора под названием Pussyhook. В общем, сюжет романа более чем предсказуемый: небритые подмышки и созерцание природы ничто, неуместные шутки про движение #metoo и наркотические трипы, рифмующиеся с трипами медитативными:

Это было немножко похоже на кайф от очень чистого MDMA, но там подобное — венец и цель всего трипа, пик, который длится на самом деле совсем недолго (хотя зубами скрежетать по этому поводу можно несколько часов). А здесь эта рябь сладкой энергии, проходившая по душе и телу была всего-то навсего... Вот как Елена Ваенга пела когда-то про тишину — «взятая за основу».

Меж тем Пелевин давно вышел за рамки привычных категорий и оппозиций. Намеренно сократив жизненный цикл своих романов до пары осенних месяцев, он исключил себя из литературной ситуации, вменяющей каждому писателю в обязанность явить обновленный образ мира в форме некоего большого нарратива. Поэтому на этой стезе Пелевин халтурит осознанно и прямолинейно, подменяя тот самый нарратив (это слово в новом романе склоняется на все лады) всем, что подвернется под руку: будь то россыпь скверных анекдотов на злобу дня, философские отступления или экскурс в мир современного искусства для чайников, как в романе «iPhuck 10».

Литературное явление под названием «новый Пелевин» — это не только хроника публичных срачей, абсурда ради разбавленная философскими диалогами, способными впечатлить лишь вчерашних школьников. Сколько, в конце концов, можно гнать про «холодное одиночество в тундре, помноженное на риск в любой момент сгореть в потоке магмы»? На его корпус текстов последних лет давно пора взглянуть как на литературный эксперимент — дополняющие друг друга части огромного целого. Оставаясь внутри системы производства однодневных бестселлеров, вместе они образуют нечто вроде единого пространства экзистенциальных переживаний. Симулятор большой романной формы, сбросившей с себя багаж литературности.

Какие-либо общепринятые оценочные суждения едва ли применимы к этой прозе, потому что яркость и конфликтный потенциал отдельных образов и идей отменяют возможность взглянуть на роман как на целостную структуру. Этим Пелевин-то и раздражает, всякий раз сбивая фокус и подбрасывая какой-нибудь триптих «то ли Дубосарова то ли Виноградского», на котором Харви Вайнштейн насилует Николь Кидман, Уму Турман и Натали Портман. Он забалтывает читателя, перегружает текст нелепыми каламбурами и сомнительными, с точки зрения этики, высказываниями. Именно такой концентрат суеты сует мы, в конечном итоге, и получаем под видом «нового романа Пелевина».

В этой авторской убежденности — неважно, постмодернистской или буддийской — что литературный труд, как и любое другое умножение сущностей, безнадежен, есть определенный смысл. Вероятно, Пелевин и сам считает свои книги устаревшими, несмешными и оскорбительными, но без зазрения совести предлагает читателю их в прежнем виде, меняя лишь имена героев и кое-что из обстоятельств. Как бы то ни было, при чтении «Тайных видов...» складывается впечатление, что он и вправду вещает откуда-то из абсолютной пустоты, передавая нам сигналы с помощью хитроумного устройства прямо в мозг:

Наш язык содержит слова «Я» и «оно» не потому, что они отражают природу реальности, а исключительно по той причине, что этого требует нарративный ум, которому легче таким образом соединять разноцветные пятна, оглушительные звуки, кишечные спазмы и безобразные мысли в романчик, который он все время впаривает мозгу. Вот этот нарративный ум и есть наше все, а никакой не Пушкин.