Плакала вся маршрутка

• Ксения Букша. Открывается внутрь. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. — 283 с.

Ксения Букша обладает удивительной способностью конструировать монументальные истории из непригодного на первый взгляд материала. Ее полупародийный роман «Завод „Свобода“» сложился из сбивчивых монологов бывших передовиков производства, растерявшихся в новом мире, в котором не осталось места тотальным нарративам. Похожим образом сформировался и новый сборник малой прозы.

«Открывается внутрь» — небольшой корпус минималистичных рассказов. Местами тяжелых, но без чернухи, местами комичных и обаятельных, но как будто извиняющихся за свою необязательность. Он замечателен уже тем, что не подходит ни под одно устойчивое жанровое определение. Хоть сборник и дробится на три раздела («Детдом», «Дурдом», «Конечная»), здесь нет формальной рамки, которая бы ограничивала повествование, — текст свободно разрастается и вглубь, и вширь. Лишь триста шестая маршрутка курсирует между рассказами, подбирая то одного, то другого героя. Пространство текста, таким образом, сжимается фактически до одного петербургского района, клаустрофобического, но по-своему уютного.

После «Завода „Свобода“», принесшего Букше премию «Нацбест» в 2014 году, от нее едва ли не требовали новых литературных экспериментов. «Открывается внутрь» отвечает этим ожиданиям сполна. Более всего составившие сборник рассказы напоминают случайные миниатюры, выхваченные из документального спектакля, который нам не дают посмотреть целиком:

Вера что-то говорит, стоя посреди палаты, как будто по-прежнему ждет она говорит, а сама оцепенела, ей снова жарко, ей еще идти, идти

Каждый рассказ представляет собой отрывок хроники повседневных катастроф. С точки зрения жанра это заметки на полях большой человеческой истории со всеми ее странностями и нелепостями. Миниатюры существуют в тесной связи друг с другом — каждая раскрывает и дополняет соседние, образуя пестрое повествовательное полотно. Последнее, правда, язык в любом случае не поворачивается назвать романом — уж слишком быстро едва наметившийся нарратив начинает крошиться в руках.

Социальный состав этих рассказов удивительно разнообразен: можно с уверенностью утверждать, что здесь собрались все возможные типы лишних людей, вытесненных на обочину жизни и истории. Их судьбы, как правило, печально-парадоксальные, не тянут даже на плохенький роман, а потому Букша говорит о них урывками, как будто впопыхах. Безумцы, юродивые, детдомовцы всех мастей, матери-одиночки и дети бизнесменов, вынужденные маяться в отцовской конторе, — в мире, который рисует Букша, им «страшновато и противно»:

Она, конечно, могла бы покурить и в квартире, но так как ей все время хотелось совершить самоубийство, то она любила приходить на тот бетонный балкон и заглядывать вниз, борясь с желанием туда прыгнуть.

Велик соблазн проследить родословную этой прозы от патентованных певцов русской хтони — Мамлеева, Петрушевской, Радова. Но, в отличие них, Букша не мистифицирует неблагополучие своих героев, щедро сдабривая его откровенным комизмом. Свойственный ей прямодушный натурализм порой и вовсе напоминает обэриутские мотивы: «Тут жила злая старуха. Она померла. Ее тащили на большом полиэтилене, который снизу, со стройки у метро». Эта важная особенность письма объясняется авторской всеядностью. Что угодно может стать отправной точкой повествования — руки девчонки-продавщицы в широких шрамах, тетка в электричке, читающая «Панораму», обломки красного тазика в ванной. Встречаются в сборнике и истории пострашнее есенинского «Черного человека», например, рассказ о пареньке, которого преследуют «чувачки»:

а они идут за мной по асфальту, цепочкой
и обугливаются
становятся как такие негритята

Все герои Букши так или иначе пребывают на грани безумия, смерти или отчаяния, определяющего их речь — сбивчивую, по форме напоминающую истерический верлибр. Кажется, что потоки прямой речи, с которыми она блестяще справилась в «Заводе „Свобода“», потеряли направленность и зазвучали в своем собственном ни на что не похожем регистре между исповедью и невнятным бормотанием. Граница между нормальностью и сумасшествием в этом мире стерлась — между жизнь и смертью, в целом, тоже. При том, что речь большинства героев лихорадочна, их мытарства чаще всего выглядят как глуповатая суета. Надмирный авторский взгляд, со сдержанной вежливостью регистрирующий жизнь праведных и неправедных, — большая удача сборника:

есть дыра на рейтузах... ее переворачивают, рейтузы спускают, чтобы поставить катетер, и это последнее, что чувствует Надя: холод (голые бедра на клеенке) и боль

Прелесть этих рассказов трудно уловить, читая их по одному. Магия кроется в их внутренней гибкости и открытости структуры. Освободившись от жанровых оков, проза Букши зазвучала просто и неподдельно («а потом уже и нет никакой Нади»), а как иначе говорить о безумии и смерти? Затвердев в романной форме, она, вероятнее всего, превратилась бы в монолит — срез общества или поколения. Но, к счастью, сборник так и остался сложно организованной хроникой житейских неурядиц, которую можно бесконечно длить и пояснять.