Заточение Персефоны

• Дмитрий Петровский. Дорогая, я дома. — М.: Флюид ФриФлай, 2018. — 384 с.

Дмитрий Петровский — русский писатель, живущий в Берлине. Его роман «Дорогая, я дома», написанный в трансконтинентальном путешествии, вошел в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» 2018 года. Остросюжетность дает ему полное право назваться бестселлером, правда, по своей идеологии, отнюдь не национальным.

Эта книга представляет собой сложное сплетение разных голосов и захватывающих линий повествования. В современном мире социальных сетей и так называемой связующей изоляции каждый из героев одинок и несвободен, будь то девушка в бархатной комнате с цепью на руке, предприниматель, чьи предсмертные ощущения напоминают переживания толстовского Ивана Ильича, или сын немецкого промышленника, желающий навсегда остаться в Беларуси.

Самыми честными и привлекательными героями книги оказываются проститутки и убийцы. Каждый из персонажей триллера Петровского ведет двойную жизнь и получает тайное наслаждение от насилия и боли. Внутри него живет «древнее, незнакомое с феминизмом и политкорректностью животное». Репрессивное отношение как к своему, так и к чужому телу возникает, когда человек выталкивает свои сокровенные и стихийные переживания в «грот», в «подвал» подальше от диктата моральных норм и внешних оценок.

Этот клуб, — продолжал он, усмехаясь, — очень похож на нас, европейцев. Красивый фасад и сырое нутро. Снаружи — креслица-столики, вежливость и политкорректность, здравствуйте и до свидания, а внутри — подвал, полный самых темных фантазий.

Центральная героиня романа Кира уехала из Ижевска на Запад, в волнующую и волшебную страну, оказавшуюся химерой. В этом мире суррогатов она стала работать проституткой, пока ее не похитили и не заперли на долгие годы в подвале, словно древнегреческую Персефону:

Твой телевизор обманул тебя, здесь нет озер, нет летних кафе, нет Лазурного Берега, нет красивых автомобилей — здесь есть бархат, черный бархат, черный.

Как архетип Персефона символизирует юность, жизненную энергию, возможности развития и духовный опыт. Обессилевшая Кира (к слову, одним из имен Персефоны было созвучное — «Кора») становится одновременно и пленницей, и повелительницей безумного подземного царства в комнате, обитой черным бархатом. Ее похититель — пожилой немецкий предприниматель, старомодный и обходительный, которого героиня «не может не жалеть». Своей трогательностью и искренностью он напоминает набоковского Гумберта Гумберта.

В психоаналитике подземелье связано с бессознательным, с теневыми аспектами личности, с так называемым «Оно». В темной комнате в подвале соединились и личные болезненные воспоминания, травмы и страхи персонажа, и коллективные инстинкты и фантазии, неприемлемые и невозможные при свете дня.

Стремясь оградиться от внешнего и быстро меняющегося мира, герой запирает свою аниму (то есть фемининные аспекты личности, в юнгианстве связанные с восприимчивостью и эмоциональным откликом) в подвал. Все это звучит как диагноз современному европейскому человеку. Циклическое движение нарушается, похищенная Персефона годами томится под землей.

В тексте Петровского судьбы героев описаны в контексте кризиса западной цивилизации, неолиберальных ценностей, культурного плюрализма, равноправия полов — «фасада» разрушающегося здания. На наших глазах наступает конец классической истории и географии, герои пытаются «спастись, как в ковчеге, в недрах швейцарских Альп». Национальные государства распадаются, и целые культуры исчезают:

Никакой Германии вовсе нет. Есть Евросоюз, который даже не Европа, а бесформенный интернэшнл, буфер между Америкой и Азией. И чем дальше — тем больше он похож на подвал.

В этом романе-пророчестве одна из ключевых ролей отведена Азии. Автор по-толстовски заявляет: «Волна не знает стран, не знает религий — она просто идет, с Востока на Запад и с Запада — снова на Восток».

Неслучайно основное действие книги происходит в швейцарском городке Люцерне, ставшем для Толстого ключевым в его критике руссоисткого мифа о будущем Европы и о доброй природе человека.

Ночью, когда вы прогуливаетесь по заново уложенной булыжной мостовой, цокая по ней шпильками или ботинками на деревянных каблуках, покуривая сигару или просто вдыхая чистый вечерний воздух, — прислушайтесь, и услышите далекий плач. Чье-то детство, задавленное рухнувшей крышей, упавшей стеной, заваленное в бункере, забытое в подвале — плачет и зовет маму в далекой земляной глубине.