Роман с рутиной

  • Джулиан Барнс. Одна история / Пер. с англ. Е. Петровой. — М.: Иностранка: Азбука-Аттикус, 2018. — 320 с.

Джулиан Барнс — автор изящных и умных книг, которые вот уже почти сорок лет приводят критиков в замешательство. В каждом произведении он переизобретает язык и принципы работы с жанровыми и стилистическими регистрами текста. То же произошло и с новым произведением, для которого Барнс намеренно избрал поросший мхом мелодраматический сюжет. История любви едва оперившегося юноши и зрелой замужней женщины уже мелькнула на обочине позапрошлого его романа «Предчувствие конца», который в 2011 году получил «Букер». Здесь же она оказалась в центре повествования.

Было бы неверно с порога заявлять, что «Одна история» — это книга о любви. Классическая любовная завязка у Барнса почти всегда оказывается уловкой. Можно не сомневаться в том, что условная волшебная сказка о прекрасной принцессе, которая полвека просидела взаперти с равнодушным мужем-тираном, вскоре затрещит по швам. Неспроста Барнс с самого начала задает повествованию меланхоличный и несколько отстраненный тон:

Что бы вы предпочли: любить без меры и без меры страдать или же любить умеренно и страдать умеренно? Это, на мой взгляд, кардинальный вопрос.

Действие разворачивается в конце 1960-х. Девятнадцатилетний Пол приезжает на каникулы в респектабельный пригород Лондона, где изнывает от безделья и скуки в родительском доме, развлекаясь разве что редкими походами в теннисный клуб. Именно здесь, на турнире смешанных пар, в партнерши ему достанется Сьюзен Маклауд, замужняя домохозяйка, вдвое старше него. В начале истории их жизни выглядят словно чистый лист, но это, увы, не совсем так.

Формально роман можно разделить на три части. Первая из них, вобравшая в себя светлую историю зарождения чувства между Полом и Сьюзен, выглядит до смешного безвкусной и исполненной разнообразных излишеств, свойственных нежному возрасту главного героя («Разве мы способны регулировать меру любви? Если да, то любовь тут ни при чем»). Барнс тщательно протоколирует все возможные избитые сентенции о любви, пока у читателя не начинает сводить скулы от разлитого в тексте сиропа:

Первая любовь накладывает отпечаток на всю дальнейшую жизнь, в этом я с течением времени убедился. Возможно, она не перевесит будущие влюбленности, но на них всегда будет падать ее свет.

На этом этапе Пол пребывает в таком настроении, когда кажется, что необременительная интрижка с замужней женщиной — это круто и, конечно же, навсегда. Все его существо пронизывает максималистское представление о том, что «первая любовь бескомпромиссна». Ему не по душе наставления раздосадованных родителей и тяжелые взгляды их ханжеского окружения («Ну, знаете, мне всего девятнадцать, как не устают повторять мои родители»). Однако очень скоро история взросления на фоне пикантных подробностей, не успев оформиться, оборачивается для него катастрофой далеко не детского масштаба.

В движение повествование приводит не столько счастливое избавление Сьюзен от тяжких оков семейной жизни и переезд героев в Лондон, сколько постепенное, едва ощутимое измельчание любви, отравленной былыми обидами и болью («Ты начинаешь понимать, что она, возможно, и свободная душа, какой ты ее воображал, но при этом — изломанная свободная душа»). Пол, уже начинающий юрист, от имени которого ведется повествование во второй части, пишет историю своей жизни со Сьюзен сбивчиво и невпопад: недоговаривает, путается в хронологии, разрушая идиллическую картинку, нарисованную в первой части романа. Избавляясь от самоуверенного «я», он отчаянно пытается сохранить дистанцию по отношению к минувшим событиям. Следуя правилам крайне деликатной игры с местоимениями, герой переключается на интимное «ты», и роман тут же начинает звучать как обвинение.

Третья часть — строгая, выверенная до последнего слова и чрезвычайно безэмоциональная. Именно в ней Пол окончательно отстраняется от себя, уступая место рассказчика равнодушному третьему лицу. Похожим приемом Барнс пользовался в «Попугае Флобера», где то и дело смещал акценты в биографии писателя, чтобы деконструировать сложившийся образ.

«Одна история» держится на мотиве ускользания — дружбы, любви и, в конце концов, личности, не способной просто взять и забыть про старые раны. Однако структура книги куда сложнее и интереснее, чем простая документация постепенного умирания чувства. С точки зрения формы «Одна история» сродни записной книжке, заметки в которой делаются по случаю. С виду они хаотичны и часто бессвязны. В них нет места строгой хронологии и пространным описаниям пейзажей. В этой расхристанности структуры проявляется еще один важный лейтмотив романа — ненадежность памяти, которая цепляется за светлые моменты, не желая воскрешать все то неприятное, что последовало за ними.

Таким образом разворачивается довольно типичный для Барнса конфликт между памятью и литературой. Он специально выметает со страниц книги всю литературную бутафорию («Ну, не могу я упомнить погодные условия, сопутствовавшие моей жизни»), высушивает текст до тех пор, пока от него не остается одно лишь оголенное чувство жалости и опустошения, которое охватывает героя, когда он смотрит на то, что осталось от некогда милых черт. Но такой степени психологической остроты Барнс, пожалуй, достигает впервые.

Дата публикации:
Категория: Рецензии
Теги: Азбука-АттикусДжулиан БарнсИностранка
Подборки:
0
0
7102
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь