Несмолкающий голос архаики

• Тагай Мурад. Тарлан / Пер. с узбекского Г. Власова, В. Муратханова, С. Афлатуни. — М.: РИПОЛ классик, 2018. — 318 с.

Книга классика узбекской литературы Тагая Мурада на русский язык переведена впервые. Хоть она и носит название «Тарлан», а это наводит на мысль о том, что названное сочинение и есть magnum opus прозаика, все же вторая повесть сборника — «Люди, идущие в лунном свете» — обращает на себя большее внимание. Пожалуй, именно в ней вкрапления художественных приемов, заимствованных из тюркского народного творчества, таких как дастан с его сказовой манерой повествования или ашугская поэзия с ее импровизационным характером, наиболее органичны. Иными словами, если авторский метод в повести «Тарлан» кажется несколько хрестоматийным (столкновение образов хороших и плохих персонажей прямолинейно, а бытописание местных традиций, на фоне которых разворачивается действие, порой лишено художественности и больше напоминает этнографическое эссе), то в «Людях, идущих в лунном свете» техника писателя безупречна. Невольно напрашивается сравнение с внезапными пассажами в музыкальной импровизации джазиста — так же и здесь завораживают неожиданные переходы и мелодические обороты.

Зиядулла Курбанов — имя центрального персонажа повести «Тарлан», но прозвище Плешивый закрепилось за ним прочнее. Своих волос Зиядулла лишился еще в пятом классе. Беда, приключившаяся с ним, вызывает насмешки не только одноклассников, но и школьных учителей. Не вытерпев издевательств, подросток бросает школу, предпочтя пасти овец и коров. Но пережитая травма не лишает мальчика чувства юмора, а его любовь к жизни нередко выражается и в поэтических экспромтах. Он взрослеет, женится, становится отцом и приобретает прекрасного коня. Зиядуллаплешивый — лихой наездник и со своим вышколенным Тарланом достойно участвует в улаках — состязаниях вроде конного поло.

Главный герой ассоциируется не только с Ходжой Насреддином и безбородым обманщиком Алдаром-Косе — популярными в странах Ближнего Востока и Центральной Азии персонажами устных сказаний. Зиядуллу, как и его литературных прототипов, отличает ум, смекалка и развитое чувство справедливости. Именно он бросается разнимать жестоко дерущихся мужчин, в то время как толпа жадно взирает на кровавое зрелище; именно он делится с товарищем трофеем, добытым в нелегкой борьбе за первенство.

Братья мои, на скачках царит свой особый дух! Он-то и дает коню силу, дает ему крылья!

Тарлан показал себя во всей красе. Еще целых два раза я выносил улак. Кто-то окликнул нас из толпы:

— Тарлан, подойдите-ка сюда.

Подошел, а это вчерашний старик сидит на дувале. Прикрывая ладонью глаза от солнца, он улыбался.

— Как теперь ваши дела, прославленный наездник?

— Спасибо, спасибо.

— Вот что я вам скажу, прославленный наездник: сейчас лучше дать коню отдохнуть. А то еще сглазят.

Честно заработанный Тарланом халат и деньги я протянул старику, но тот их брать отказался. Оставив приз возле старика, я направился туда, где лежала конская сбруя.

Выведенные писателем уклад, обычаи и поверья жителей кишлака служат для читателя декорацией, на фоне которой разворачивается рассказ о дружбе Зиядуллыплешивого с его конем Тарланом и история бездетной семьи Каплона и Аймомо из повести «Люди, идущие в лунном свете». Здесь, благодаря точно выбранной автором интонации, эта декорация, избавившись от статуса фольклорно-экзотического пласта, преобразуется в своего рода музыкальный аккомпанемент. Его звучание проникает в реальность персонажей, гармонично переплетается с коллизиями, выпавшими на долю супружеской четы, рождая поистине элегическое настроение.

Но не только самобытная мелизматика изложения — характерная особенность этого произведения. Появляющиеся в тексте выдержки из народных песен, колыбельных, изображение архаических ритуалов, нелинейное развертывание сюжета (преждевременное обращение к развязке истории) создают ощущение некоего транса, непрерывного кружения в замкнутом кольце рока.

Конь песне встал поперек пути! Песня пытается слева пройти. Конь встал песне поперек пути! Песня пытается справа пройти. Конь, опять встал поперек пути! Не знает песня, что и делать ей. Стоит, в землю смотрит. Соскочил напев с лошади. На лошадиную шею руку положил. Вдаль поглядел. Платок самой песни на ветру трепещетплещется. Взял напев корзинку из рук ее. На седло подвесил. Одной рукой лошадь за поводья взял, другой — песню за край платка. Медленно-медленно в сторону села пошли.

Пересказ сюжета второй повести сродни попыткам изложить фабулу артхаусного фильма — очевидной интриги здесь нет. Каплон женится на Аймомо. Молодых связывает не только любовь, но и мечта иметь потомство. Проходит время, и мечта эта превращается в драму. Молитвы, хождения к врачам, знахарям и к святым местам — все эти попытки оказываются тщетными. Достоинство письма Мурада заключается в том, что ему удается не только изобразить микроклимат — среду обитания своих героев в свойственной ему поэтической манере, но и вызвать в воображении читателя живописный визуальный ряд, даже если тот сроду не бывал ни в Средней Азии, ни в Узбекистане. Смешение примет советской эпохи с описанием свадебного обряда, суеверий и простого крестьянского труда создают иллюзию безвременья. Совершенно не важно, что на дворе 1950, 1960 или 1970 годы прошлого столетия — зима сменяется весной, цветет урючина, у вчерашних детей появляются свои дети, а Каплон и Аймомо так и не дождутся появления первенца.

Каждая книга подобна путешествию, а путешествовать любят многие. Одни выбирают истоптанные миллионами маршруты величественной Европы, другие — знойность Латинской Америки, третьи — недосказанность Востока. Но есть те, кому по нраву следовать вовсе не хожеными тропами, и эти последние открывают для себя все многообразие существующих в мире культур. Произведения Тагая Мурада воздадут такому путешественнику сторицей, ведь читатель окажется в далеком кишлаке Узбекистана, где люди надеются и созидают, влюбляются и страдают, мужают и старятся, ни на минуту не переставая мечтать.