Над пропастью Гурджиев

• Борис Фаликов. Величина качества. Оккультизм, религии Востока и искусство XX века. — М.: Новое литературное обозрение, 2017. — 256 с.

Алексей Крученых, Джером Сэлинджер и Алистер Кроули — непросто придумать тему, которая объединит эти имена. Тем не менее в новой книге Бориса Фаликова они анализируются рядом. Исследователь указывает на общий корень их творчества — восточные религии, пришедшие в Европу посредством оккультных учений.

Вроде бы все понимают, что древнеазиатская культура (а с ней — африканская и индейская) последние полтора века оказывает прямое влияние на западное искусство, но мало кто способен это влияние выделить, тем более — классифицировать и указать конкретный источник. Штампы вроде «восточные мотивы», «буддистская философия» или «оккультное учение» подменяют анализ конкретных практик и их преломления в искусстве. Непонимание таких тонкостей в глобальной перспективе приводит и к непониманию общего смысла обращения художников к мистическим учениям.

Творцы «религии искусства» от Андрея Белого, Александра Скрябина, Василия Кандинского и Казимира Малевича до Джерома Дэвида Сэлинджера, Джексона Поллока, Марка Ротко, Джека Керуака и Боба Дилана занимаются ее свободным конструированием из элементов оккультизма, индуизма, буддизма и шаманизма, а также «эзотерических» мотивов иудаизма, христианства и ислама, переплавляя их в тигле собственного творчества.

Фаликов выбирает и описывает восемь сюжетов из истории взаимоотношений религии и искусства. С одной стороны, это рассказы о художниках, испытавших влияние мистиков, с другой — истории оккультистов, которые решили обратиться к искусству для выражения своих идей. Если верить исследователю, мало кому удалось достичь этого синтеза, и спиритизм сюрреалистов нелеп в оккультном отношении не меньше, чем романы Георгия Гурджиева в отношении литературном.

Тем не менее самые разные художники продолжали и продолжают обращаться к мистике, ведь задача их по сути мистична: творчество — это создание миров. Религиозный аспект искусства возникает в зазоре между двумя вселенными, в одной из которых жив творец второй. В ХХ веке, когда религиозная модель мира отвергнута позитивизмом, а позитивизм отвергнут собственными же результатами, интеллектуалы ищут, чем заполнить пространство религии, и находят источник новых образов в оккультизме.

Он притягателен потому, что практики восточных религий обещают куда более прямую работу с реальностью, чем любое из европейских мировоззрений. Христианская эсхатология пассивна и (в самом популярном своем толковании) предполагает смиренное ожидание нового мира. Для модернистов, стремящихся к следующей стадии бытия прямо здесь, прямо сейчас и обязательно по их воле, куда важнее оказываются практики, открывающие дверь иному: годится и спиритизм, и йога, и строительство Гетеанума. Для людей искусства все это служит трансгрессией их творящего начала из художественного мира в наличное бытие.

При этом стоит понимать, что модернизм выше всего ставит индивидуальность, и поэтому настоящий творец не способен растворить себя в религии. Первостепенно для него искусство, потому что оно служит инструментом теургии — обновления реальности посредством художественного образа. Поэтому, например, мистик Успенский невзлюбил Малевича, как и Малевич — Успенского:

Мэтра авангардизма совершенно не устраивал аскетический путь. Он был абсолютно уверен, что искусство, получившее оккультную прививку, стоит над религией и только оно способно изменить мир.

К сожалению, даже эти нехитрые выводы приходится делать за автора. Проблема издания в том, что оно не увлекательно в научном смысле — нет ни привлечения редких архивных данных, ни «сопряжения далековатых». Автор рассказывает известные сюжеты из истории модернизма, потом чуть менее известные сюжеты из истории оккультизма, но серьезный анализ должен с этого начинаться, а не этим ограничиваться. Любой, кто прочтет те же книги, что прочитал исследователь, придет к сходным выводам: футуристы хотели пересоздать язык, сюрреалисты интересовались бессознательным, оккультисты разболтали всем вокруг эзотерические откровения. Простое соположение произведений искусства с мистическими учениями почти не дает ничего нового в понимании любимых авторов — не хватает оригинальности интерпретаций:

Будучи прежде всего художником, Кандинский находил аналогии теософским идеям в искусстве. Именно в этом плане он толкует интерес своих современников к «примитивному искусству», которое видит мир глубже его материальной оболочки. Он и сам стремится к такому видению в своих картинах. И теософия помогает ему понять причины этого стремления.

Просветительской книгу тоже не назовешь. Этому мешает и сухость слога, и страх автора перед обобщениями, и предполагаемый научный характер серии «Интеллектуальная история». Зависнув между ученостью и популяризаторством, «Величина качества» не находит своего лица. Глубокая, сложная тема пока ждет своего исследователя: текст Фаликова нельзя назвать осмыслением тех процессов, без которых не родилась бы культура XX столетия — от антропософов начала века до медитирующего Эдуарда Лимонова и Виктора Пелевина, переводящего Кастанеду.