В границах дозволенного

• Ксения Букша. Рамка. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 288 с.

и это, как я понимаю, это и есть норма
та норма, которая нас
та норма, которая заставляет нас друг друга гу-
бить уродовать
эта вот рамка, которая пищит надо не надо

К. Букша. «Рамка»

Новый роман молодой петербургской писательницы Ксении Букши «Рамка» —повествование о нескольких, казалось бы, не связанных между собой героях, которые оказались в одном месте и в одно время только потому, что не смогли пройти через рамку безопасности. Место — келья Островецкого Кремля, время — церемония коронации монарха, герои – люди с именами, которые будто бы должны что-то сказать читателю (дядя Федор, Паскаль, Бармалей, Органайзер), но на самом деле оказываются лишенными внутреннего значения. По ходу романа с персонажами практически ничего не происходит, повествование лишено динамического развития, а все события с героями уже произошли и теперь существуют только в ретроспективе, в их рассказах. В центре внимания оказывается не внешнее действие, а постепенное выстраивание мира антиутопии, в который автор переносит читателя, и своеобразные исповеди каждого из действующих лиц (не зря же они оказались в келье!).

В упоминаемых реалиях художественного мира романа легко угадывается современная российская действительность: вездесущие рамки на входе, белоленточное движение, петербургская история таджикской женщины без регистрации и ее ребенка, отнятого сотрудниками милиции и вскоре умершего, и даже такие вещи, как отсутствие пармезана. Наверняка через сотню лет комментаторам книги придется потратить немало времени, разъясняя читателям, что же имел в виду автор в 2017 году, когда писал, например, о том, как царь «однажды заплакал», «а потом началась война». Но в то же время реальность романа оказывается фантастической: герои словно одновременно находятся и в сюжете вечерних новостей, и в художественном пространстве замятинского романа «Мы», и в футуристическом мире братьев Стругацких. В некой стране готовится церемония коронации монарха, контроль безопасности в государстве осуществляют так называемые «серые», гражданам государства постепенно начинают вживлять чипы, которые их «нормализуют»:

И теперь видно еще одну вещь: у него, как и у Бармалея, чип УПНО в виске. Да только совсем другой. У Бармалея чип простенький, «принудительный», такой государство бесплатно ставит тем, кого хочет насильно нормализовать. А у стриженого стоит так называемый добровольный чип, в народе органайзер — встроенный гаджет, регулирующий не только уровень и динамику, но и содержание процесса идеации. Дорогущая штука, и не всем разрешают.

Каждый вечер в стране транслируют так называемую «позитивку» — установку на положительное восприятие жизни, действительности, самого себя:

МПА (механизм позитивных аффирмаций, или неофиц. «каруселька с позитивкой», «позитивка») — один из инструментов превентивного нормирования граждан, напоминающий гигантскую игрушку-мобиль для младенцев и представляющий огромный невидимый круг, с которого на нитях свисают среднестатистические воплощения различных идей (счастье, любовь, успех и т. п.).

И оказывается, что именно с восприятием, принятием самих себя у героев большие проблемы, именно их «ненормальность» — причина того, что сработала рамка. За каждым из них стоит какая-либо аномалия, психологическая травма, внутренняя драма, неспособность жить «нормально». Их жизни, цели, желания не вписываются в рамку: первая героиня усыновляет детей, начиная с одной девочки, но со временем становясь профессиональной приемной матерью с пятнадцатью детдомовскими ребятами, вторая в поисках любви устраивает себе месячный сексуальный марафон, третий же доходит до ненормальности в своей нормальности. Достаточно небольшого толчка извне, чтобы прозаическое повествование сменилось верлибром (не будем забывать, что Букша известна не только благодаря своим романам, но и поэтическим произведениям):

Окей, а я вот была не нужна.
Никому.
Никогда.
И я их всех не прощу.
Мать вышла замуж второй раз и завела еще дво-
их детей.
Моих единоутробных брата и сестру.
И никто из них не помер, чтоб их черти взяли.
Ненавижу их! Ненавижу надевать на них рейту-
зы. Ненавижу, как они ржут. Ненавижу, как они
едят картошки с сосиской. У**ки!
Мать ненавижу.
И отчима.
Он ко мне приставал.

Один за другим герои через подобные поэтические высказывания изживают свою боль — лирика уподобляется психотерапевтическому письму (или же письмо облекается в форму лирики). Оказывается, что внешние обстоятельства антиутопии позволяют героям прийти к осознанию самих себя: чипы, «серые» и абсурдная коронация с миропомазанием позволяют прорезаться их голосам, они оказываются способны выразить свое «я», которое не вмещается в метафорическую рамку.

Однако после прочтения остается вопрос: ты поиграл в игру распознавания современных реалий, герои выговорили свою внутреннюю боль, но что же осталось с тобой, что приобрел ты в конце, зачем был с персонажами в одной келье на протяжении почти трехсот страниц? Поводов вспомнить об отсутствии пармезана достаточно и без романа, до чужой, вымышленной боли и детских травм едва ли есть дело. И не получилось ли, как в старой песне БГ: «я видел вчера новый фильм, я вышел из него таким же, как раньше»? А если так, то стоило ли входить в рамку нового романа Букши?