Королевство кривых зеркал

• Кэтрин Данн. Любовь гика / Пер. с англ. Т.Ю. Покидаевой. — М.: Издательство АСТ, 2017. — 480 с. 

За окном поздний вечер, льет дождь, и не хочется делать уроки. Поэтому дети — вот хитрецы! — вновь просят отца рассказать о знакомстве с их мамой. Они слышали эту историю тысячу раз. Они знают ее наизусть.

Этой уютной сценой открывается «Любовь гика» Кэтрин Данн — культовый роман, впервые переведенный на русский язык. Вдохновлявший Тима Бертона и, возможно, даже автора «Пчелы-попаданца» и «Бациллы-попаданца».

Постепенно, шаг за шагом, Данн проводит читателя от идиллии к локальному аду.

Это история семейной катастрофы, почти «Господа Головлевы», написанные в одной из параллельных реальностей. И роли играть здесь будут пара безумных цирковых артистов и их дети — лысая карлица-альбинос Оливия, Артуро с ластами вместо рук и ног, Элли с Ифи, сросшиеся в талии сиамские близняшки, и младшенький Цыпа, с виду совершенно обыкновенный.

Эстетика отвратительного, изящество разверстой раны, цветы зла — всем перечисленным изобилуют страницы романа. При этом, несмотря на жуткие декорации, книга — о тех страхах, что таятся внутри, о кошмаре детства, этого темного, предсознательного времени, боязливо воспетого культурой.

Взрослые не понимают. Они называются большими и сильными, обещают защиту от всего плохого. И видит бог, как отчаянно дети нуждаются в этой защите. Как непроглядна густая тьма детства, беспощадны клинки детской злобы, которую не сдерживают ни возраст, ни наркоз воспитания. Взрослые прекрасно справляются с расцарапанными коленками, упавшим на землю мороженым и потерявшимися куклами, но если они заподозрят истинную причину, по которой мы ревем в три ручья, то сразу выпустят нас и оттолкнут от себя с ужасом и отвращением.

Гиком в романе Данн называют не фаната компьютерных игр и комиксов, а, по старинке, циркового артиста с омерзительным, порой шокирующим репертуаром. Хрустальная Лил, мать семейства Биневски, блестяще справлялась с этой ролью:

Ваша мама тряхнула светлыми волосами, искрившимися, как звездный свет, выплюнула откушенную куриную голову, так что та улетела в угол, а потом разодрала птичью тушку своими аккуратными розовыми ноготками, подняла еще трепетавший труп, словно золотой кубок, и стала пить кровь! Убитая курица еще трепыхалась, а ваша мама пила ее кровь! Она была неподражаема, великолепна. Клеопатра! Эльфийская королева! Вот кем была ваша мама на арене гиковского цирка.

Лиллиан и Алоизий подошли со всей серьезностью к планированию потомства. Дети четы Биневски, эти розы, эти причудки, по выражению любящего отца, еще до рождения задуманы уникальными, не похожими ни на кого. По семейной легенде, эта идея пришла к отцу Биневски при взгляде на экспериментальный розовый сад. Цветы, ценные своей необычностью, натолкнули на мысль о тех, кого называют «цветами жизни». Вместо витаминов Лил принимала во время беременности наркотики, яды и даже радиоактивные изотопы. Во благо детей, конечно. Вкладываясь в их будущее: чтобы одной внешности достаточно было для заработка.

Ал и Лил настолько одержимы своими экспериментами, что внезапное появление ребенка без физических изъянов становится тяжелым испытанием для обоих:

— Да, Лил, так и есть. Ничего особенного. Это просто обычный... обычный ребенок.

И лицо Лил вдруг становится мокрым от слез, в горле клокочут рыдания. Ал бросается к двери, где я стою на пороге, держа Арти в охапке, Элли и Ифи тянут меня за руку, и Ал говорит:

— Давайте, детишки, приготовьте себе ужин сами... идите, идите... маме нужно отдохнуть.

И дрожащий от слез голос Лил:

— Я делала все, Ал... все, что ты говорил... Что происходит, Ал? Как такое могло случиться?

Происходящее немыслимо, ужасно — но лишь с точки зрения нормального человека. В королевстве кривых зеркал статичное сменяется динамичным, прекрасное — уродливым, добро становится злом, а привычное нам понятие нормы отсутствует напрочь. «Нормальный» здесь — оскорбление. Арти пугает Оливию, что ее отдадут обычным людям, обзывает Цыпу «нормальным придурком».

Фургон бродячего цирка, в котором живет вся семья, — зазеркальный двойник обыкновенного дома. Здесь, как ни странно, все почти как у ненавистных «нормальных»: ссоры, праздники, детская ревность. Торт в форме сдвоенного сердечка на День Рождения близняшек. Одежда, сшитая мамой, — как раз на лишенного конечностей сына. Есть даже аналог фамильного кладбища на заднем дворе особняка: урна с прахом дедушки и «Ясли», хранящие неудачи Ала и Лил. В «Яслях» стоит ряд банок, а в них — законсервированные братики и сестрички Биневски-младших: четверо мертворожденных и двое, погибших в младенчестве. И над ними — ироничная табличка «Человеческие существа. Рождены от нормальных родителей».

«Я чувствую ужас нормальности. Все эти наивные простаки охвачены ужасом от своей собственной заурядности. Они готовы на все, чтобы выделиться из толпы», — говорит Артуро Биневски, основатель секты артурианства. Его последователи стремятся приблизиться к своему безрукому и безногому богу хотя бы внешне. Это называется «освобождением» и часто влечет утрату рассудка. Один из потерявших разум сектантов ежедневно бросает тиграм черствый хлеб, напевая «В страну котяток». С точки зрения изломанной реальности — гротескового мира кривых зеркал, — уж лучше редуцировать жизнь до бессмысленного поступка, а речь — до одной-единственной фразы, нежели быть нормальным.

Неправильное многократно дублирует себя, творимое зло достигает предела. По мере повествования эсхатологическое напряжение все нарастает, разражаясь реальной катастрофой. Но вспыхнувший вмиг огонь — лишь кремация. Другое, незримое пламя стерло семью еще до реального пожара:

Но я сама верила, что все плохо, что Арти отвернулся от нас, близнецы сломлены, Цыпа потерян, папа слаб и испуган, у мамы туманится сознание, и я осталась совсем одна — юная старуха, сидящая на руинах, глядя на то, как все рушится, и греясь в дыму этого погребального костра.

И Оливия, годы спустя, завещает дочери собрать воедино прах всех Биневски. Ведь это и есть «любовь гика» — отталкивающая смесь ненависти, страха и обожания.