Иван Вырыпаев: если бы не было театра, я был бы шаманом

C режиссером и актером, драматургом и художественным руководителем театра «Практика» Иваном Вырыпаевым беседа состоялась после премьерного моноспектакля UFO, сюжет которого основан на череде монологов людей, увидевших НЛО. В чем новаторство театра «Практика» и нужно ли эпатировать зрителей, Иван рассказал корреспонденту «Прочтения» после очередной заметной премьеры — музыкального спектакля «Переворот» по текстам Дмитрия Пригова.

Как вам удается удерживать внимание зала с помощью одного лишь текста, например во время моноспектакля UFO?
— Для любой постановки важно, как актер и режиссер передают зрителям свою энергию, которая преобразуется в энергию спектакля. Если говорить обо мне, то чем больше я присутствую на сцене, тем больше энергии и опыта я передаю залу. Театр, мне кажется, нужен для того, чтобы люди ощутили присутствие жизни во всем. За рутиной мы многого не замечаем, наше внимание рассеяно. Театр показывает модель Вселенной, он — как жизнь, заключенная в рамку. Он словно говорит: оставьте все, мы выключаем свет и смотрим на сцену, на которой и найдем подлинную реальность. Пьеса — это минивселенная. Драматургия устроена по тем же законам, что и жизнь: театр фокусирует взгляд и помогает внимательно ее рассмотреть.

Конечно, важно, что именно ты говоришь со сцены. Но если выбирать между что и как, то мне гораздо важнее, какой опыт я могу передать своим спектаклем. Гениальной постановкой было бы, например, чтение телефонной книги, во время которого бы люди плакали. А можно и Библию воспроизвести так, что все останутся равнодушны. Благодаря собственной осознанности, осмысленности и собранности произносимый со сцены монолог приобретает эти же качества. Тогда и зрители открываются в ответ.

В чем новаторство театра «Практика»?
— Наше новаторство уже успело стать традицией. Оно заключается в непосредственном живом диалоге между сценой и зрительным залом. Мы давно поняли, что соответствие современности в театре — это не развитие каких-то суперновых форм, а совершенствование способов общения со зрителем: сначала была маска, потом появился персонаж, затем психологический тип. После героем стал сам актер. А сейчас в театре разговаривают просто два человека: один — на сцене, другой — в зале. С помощью «Гамлета», с помощью других произведений, но общаются в первую очередь просто люди. То есть в театре самое главное — непосредственный контакт: он либо есть, либо нет. В чем же здесь новаторство?.. Театр делится только на живой и мертвый, а какой он по форме — не имеет значения.


Иван Вырыпаев. Фото: mn.ru

Как сделать его живым?
— Есть разные способы, которые со временем устаревают. Условно говоря, был театр Островского, когда он стал умирать, пришел Станиславский и дал театру новое дыхание. Затем появился Питер Брук, и так далее... Между этими великими людьми есть еще множество режиссеров и актеров, которые постоянно меняют и оживляют театр. Ни мобильные телефоны, ни сленг не делают театр современным; можно быть в шляпе и со шпагой и при этом говорить о наших днях. Актуальность театра — это способ существования на сцене, способ коммуникации со зрительным залом.

Например, вы смотрите спектакль «Гамлет» и спрашиваете себя: что сейчас происходит в реальности? Убивают Полония, принц Датский хочет отомстить за отца?.. Нет, в реальности вы находитесь в театре, где играют спектакль «Гамлет». Просто чаще всего искусство старается сделать так, чтобы вы поверили в реальность выдуманного мира, «провалились» в него. Так устроен голливудский фильм, компьютерная игра — они хотят «выдернуть» вас из настоящего. И чем больше вы туда «улетаете», тем больше денег отдаете. А есть искусство, которое, наоборот, возвращает человека к реальности: ты здесь, ты сейчас, ты смотришь этот спектакль. И тогда возникают вопросы: «Кто это — я?», «Кто смотрит на сцену?» С их помощью происходит осознание себя.

Разве люди не устают постоянно быть сами с собой? Может, им хочется «провалиться» в выдуманную реальность и отдохнуть?
— Люди никогда не бывают сами с собой: они наедине со своими страстями, проекциями, комплексами. Мы устаем как раз потому, что всегда находимся в этом голливудском фильме, в этой компьютерной игре. Когда же ты наедине с самим собой, то чувствуешь тишину, спокойствие, гармонию. Есть ведь такое выражение — «он не в себе», которое значит, что с человеком что-то неладно.

Как вы думаете, так было всегда?
— Человечество с первого дня своего существования находится немножко не в себе. Индивидуальный, духовный путь человека — это как раз путь к себе, попытка соединиться с самим собой. Это и есть реальность: ты здесь и сейчас, а не в очередной иллюзии. Театр способствует отрезвлению и пробуждению человека, в первую очередь для меня самого, потому что я ведь тоже не трезв, не до конца живой. Это не поучение, не миссионерство, а осмысление и задавание вопросов о текущем моменте.

Для контакта со зрителем очень важен язык. Вы как автор пьес и художественный руководитель, участвующий в подборе репертуара, можете ли выделить язык современного горожанина, москвича? Что, на ваш взгляд, сейчас происходит с языком?
— Великий русский язык — Гоголя, Достоевского, Толстого — умирает и уже почти умер. Он англоизируется, фраза укорачивается; и этот красивый, с длинными периодами язык исчезает. Но мы переходим на другой способ разговора. Эволюцию не остановить, греки не говорят на языке Эсхила, англичане не говорят на языке Шекспира. Мы теряем свой литературный язык. Однако я не вижу в этом ничего страшного. Мы боимся проникновения чужой культуры и растворения нас в ней. Нам кажется, что вместе с культурой исчезнем мы. Но мы не исчезнем, потому что ничто не исчезает, все только меняет формы. Не старые на новые, а просто одни на другие. Кстати, у нас есть прекрасная возможность ставить произведения Чехова, Гоголя, Островского не осовременивая, а так, как они написаны.

 Есть ли возможности экспансии нашего искусства за границей? Ваши спектакли ставят за рубежом. Может ли это быть путем сохранения нашей культуры?
— Недавно я закончил пьесу для «Дойчен театра», одного из главных немецких театров. И ставить ее будут на немецком. Это будет не совсем немецкий язык — немцы так не говорят; получится что-то среднее между русским и немецким. Ведь не только наша, но и все остальные культуры переживают чужое влияние. Идет сплав из культур, и возникает нечто третье, новое. Я опять вернусь к банальному, может быть, понятию — «живое». Искусство живое, когда оно не закрыто каким-то догмами, в нем энергия должна течь, как ручей, здесь и сейчас. Живое всегда в движении, если ты пытаешься остановить его, ты выпадаешь из реальности.

«Практика» возродила традицию поэтических чтений. Как вам удалось вернуть интерес к поэзии?
— Это удалось первому худруку театра «Практика» Эдуарду Боякову. Наверное, этого бы не произошло, если бы не было самой поэзии. Есть замечательные поэты — Вера Павлова, Андрей Родионов, Вера Полозкова. И Эдик нашел форму поэтических спектаклей, которые имеют большой спрос у зрителей. Это как раз продолжение, новый виток почтенной традиции: салон — стадион — «Таганка» и далее.

 Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы современный театр лишился эпатажного статуса в глазах большинства обывателей?
— Мне кажется, что искусство нужно, как говорится, оставить в покое. Художник имеет право на самовыражение, если он не нарушает закон, а законодательно должны быть ограничены призывы к насилию, пропаганда наркотиков, разжигание национальной розни — и все. И не нужно указывать художникам, каким должно быть их искусство. Через художника проявляется космос; пусть странно, может быть, он сумасшедший вообще какой-то, но это и здорово, что искусство такое разное.

 Тогда эпатажная ерунда сама собой исчезнет?
— Она не исчезнет, найдется зритель, который захочет ее смотреть. Но мы не можем контролировать искусство и запрещать эпатаж. Его будет контролировать спрос, зрители будут голосовать билетом. Мы в ответ можем развивать вкус зрителей, предлагая им взамен не эпатажную не ерунду. Есть театр «Практика», а есть дешевое кабаре, но я не буду выступать за его запрет.

 В дешевом кабаре ведь тоже идет непосредственное взаимодействие со зрителем?
— Совершенно верно. Может быть, и поживее, чем у нас и у многих. Но цензура государства не нужна, просто необходимо поддерживать культурное, а не коммерческое искусство, талантливое и новое.


Иван Вырыпаев. Фото: izvestia.ru

 Что вам удалось сделать за полтора года художественного руководства театром «Практика»?
— Мы сыграли десять премьер, а это очень много. Наша менеджерская команда укрепилась и расширилась, обновился репертуар, что увеличило аудиторию театра — сейчас продажи билетов составляют 90 %. Укрепился попечительский совет, появились новые друзья. Недавно у театра были гастроли по стране. Нас поддержал крупный банк, который вкладывается в серьезные культурные проекты.

 Какие у вас планы?
— Этот сезон будет очень сильным. Готовим четыре премьеры, все очень заметные. Казимир Лиске поставит спектакль Black & Simpson — потрясающая реальная история, основанная на переписке преступника, убившего девушку, и ее отца. Будет и новый спектакль молодого режиссера Ивана Пачина. Я поставлю свою новую пьесу «Невыносимо долгие объятья». Для меня это необычный опыт: в моих спектаклях больше говорят, а это будет визуально яркая постановка. И нам очень повезло — в конце июля на нашей сцене будет работать Фолькер Шмидт, главный на сегодняшний день австрийский драматург и режиссер.

 Если бы вообще не было театра, чем бы вы занимались?
— Я очень люблю театр, я на своем месте, меня все устраивает. Но раз вы задаете этот риторический вопрос... Я увлекаюсь практикой работы с энергиями. Если бы не было театра, наверное, я был бы шаманом.

Дата публикации:
Категория: Герои / сюжеты
Теги: Вера ПавловаВера ПолозковаИван ВырыпаевИван Шипниговинтервьютеатр «Практика»
Подборки:
0
0
5894
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь