Константин Лопушанский: Я и моя роль

В фильме «Роль», вышедшем в прокат 3 октября, показана жизнь гениального актера, человека Серебряного века, волею судьбы оказавшегося в Петрограде 1920-х годов. Картина еще идет в кинотеатрах города. О том, как проходила подготовка к съемке и почему черно-белое кино по-прежнему актуально, рассказал «Прочтению» режиссер Константин Лопушанский.

— Большинство ваших фильмов о будущем, два — о прошлом. Почему современность показана лишь в «Русской симфонии»?

— Это особенность не только моего творчества. Многие режиссеры не снимают на злобу дня. Необходимо отстраниться от настоящего времени, чтобы фильм был предметом искусства и не напоминал журналистскую статью. «Гадкие лебеди», на мой взгляд, очень современный фильм. Когда его показывали на Брюссельском фестивале в Бельгии, мне приносили книги о детях-индиго для автографа. «Письма мертвого человека» тоже отражали свою эпоху, предчувствие ядерного апокалипсиса. Хотя материал этой картины — художественный вымысел. А то, что тогда редактура понимала под современностью, было ужасно пошло и омерзительно.

— Более тридцати лет назад вы с Павлом Финном написали сценарий к фильму «Роль». Была ли уверенность в немедленной экранизации, когда создавался текст?

— Конечно, любой сценарий пишется, чтобы быть поставленным. В 1981 году я был молодым режиссером, а Павел Константинович Финн, к тому моменту известный драматург, закончил работу над сценарием фильма Ильи Авербаха «Объяснения в любви». Ему понравилась моя дипломная короткометражка «Соло» — так началось сотрудничество. Нащупывая взаимно интересные темы, мы написали первый вариант под названием «Воспоминания о Плотникове Игнате». История красного командира, потерявшего память, существовала в стилистике, близкой к платоновской. Дело приостановила московская редактура.

— То есть получить разрешение на съемки вы все-таки пытались?

— Да, «Ленфильм», прогрессивная в те годы студия, отправил сценарий в Госкино. Там его, конечно, положили на полку. В те годы мои проекты вообще не запускали, несмотря на призы, которые получила картина «Соло». Этот фильм стал своего рода событием, его хвалил Роберт Рождественский, Даниил Гранин назвал лучшей картиной о блокаде, даже в «Правде» была опубликована статья... Но моя творческая биография с этим мрачным черно-белым кино не вызывала доверия у власти.

К «Роли» я вернулся в 2000 году, изменив сюжет и время действия картины. Запустить ее не удалось и на этот раз: не было внутренней уверенности, что сценарий дозрел. Уже после «Гадких лебедей» я понял, какую идею хочу воплотить — фильм об актере, который вживается в чужую судьбу и принимает ее до конца. Такой подход к искусству был свойственен Серебряному веку, творчеству Евреинова, Брюсова, Белого. То, что в конечном результате стало «Ролью», конечно, сильно отличается от истории красного командира, которую я показывал Тарковскому в 1981 году, советуясь с ним. Но хорошее вино долго вызревает.

— Предполагали ли вы, когда писали сценарий, кто из актеров подойдет на роль Плотникова?

— Нет. Варианты возникли только в 2000-м. Когда сценарий завершили и его можно было запустить, меня все равно что-то останавливало. Однако я все-таки начал делать пробы сам, на свой страх и риск, без поддержки продюсера. Неожиданно пригласил Сашу Гордона, хотя так мы уходили в другую сторону от того, что придумали. Потом году в 2003-м дал почитать сценарий Жене Миронову, сказав, что буду снимать этот же сюжет в обрамлении истории актера. Ему очень понравилось. Но затем многое изменилось, и когда был написан окончательный вариант, я видел в главной роли только Суханова.

— Почему временем действия была выбрана Гражданская, а не Великая Отечественная война?

— История гения, который на алтарь искусства положил и свою жизнь, и жизнь других людей, — это не сюжет 1930-х и 1940-х годов. Ключик — в музыке, появляющейся в финале. Вальс Дебюсси — это в хорошем смысле шлягер Серебряного века. Его композиция одухотворена эпохой, для которой подобная история была вполне типична.

— Когда вы придумывали Петроград того времени, где черпали образы?

— Нас вдохновляла литература и историческая кинохроника. Для съемочной группы мы даже распечатали некоторые кадры как фотографии. На одном снимке, например, была метель 1921 или 1922 года. Я такой никогда не видел. Просто мертвое пространство, где дует ветер. В конце концов в фильме он обретает свою метафору.

— Вы хотели бы вернуться к теме блокады и Великой Отечественной войны?

— Сценарий «Соло» был почти полнометражный, хоть это и дипломная работа. Я жалею, что мне не дали его воплотить в жизнь. Блокада интересна как тема апокалипсиса. Я снимал историю об оркестре, исполнявшем в декабре 1941 года Пятую симфонию Петра Ильича Чайковского. Это было противостояние музыкантов ужасам мира и речи Гитлера об уничтоженной культуре. В живых из них осталось лишь несколько человек. Люди общей судьбы боролись с миром, которому искусство оказалось не нужно. Так что метафора в моем фильме выходила далеко за пределы конкретной блокадной истории.

— «Роль» — ваша первая полнометражная черно-белая картина. Почему вы решили отказаться от цвета?

— С черно-белого кино я начинал, и душа к нему по-прежнему тяготеет. Тем более психологически — через фотографии и фильмы — мы воспринимаем то время в черно-белом цвете.

— Мне показалось, в фильме были отсылки к «Обломку империи» Фридриха Эрмлера и «Окраине» Бориса Барнета. Также эпизод, когда Плотников идет вдоль шеренги приговоренных к расстрелу, напоминает похожую сцену из пьесы Булгакова «Бег». Вы сознательно проводили параллели?

— Не могу сказать, что специально думал в эту сторону. Видимо, какие-то образцы осели в памяти и подсознательно проявились. То же с Булгаковым. Ассоциация замечательная — Плотников и был красным Хлудовым. Хорошо, что прочитывается по-разному, но намеренно я отсылки не делал.

— Важен ли вам коммерческий успех ваших картин?

— Не буду лукавить: если тебя многие смотрят, значит, ты многим нужен. Конечно, убийственно сидеть в пустом зале. Помню, после моего первого Каннского фестиваля в 1987 году «Письма мертвого человека» показывали в 15 городах Франции, и я, естественно, ездил из города в город, представляя картину. «Золотую ветвь» тогда получил Морис Пиала за фильм «Под солнцем Сатаны», который мне не удалось посмотреть во время фестиваля. Когда же я, наконец, в Перпиньяне попал на сеанс, в зале было два человека — я и переводчица. Вот тут я растерялся. А потом насторожился (смеется) — что же меня ждет в будущем?..