Анна Клепикова. Наверно я дурак

• Анна Клепикова. Наверно я дурак. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. — 432 с.

Анна Клепикова — кандидат социологических наук, заместитель декана факультета антропологии ЕУСПб. «Наверно я дурак» — этнографическое исследование, заключенное в форму документального романа. В нем жизнь в детдоме для детей с «нарушениями» описывается взглядом стороннего, но в то же время вовлеченного человека — волонтера. Автор рассказывает о принятии волонтерской идеологии — и об отстранении от нее.

 

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Рабочий день волонтера начинается в электричке в полвосьмого утра. Время в электричке волонтеры используют для того, чтобы морально подготовиться к предстоящему дню. Интернат находится за пределом города, на отшибе, за забором, в нем живут «особые» люди. Электричка — будто связующее звено между двумя мирами: нашим обычным повседневным миром и загадочным, почти потусторонним и мало кому известным миром детского дома. Это способ перехода в иное измерение: чтобы перейти из одного мира в другой, надо специально внутренне настраиваться.

Некоторые волонтеры садятся отдельно с книжкой или плеером, всем своим видом показывая, что хотят побыть одни. Другие уже в вагоне начинают разговоры о детях, санитарках, интернате. То и дело кто-то одергивает: «Давайте не о работе!» Но разговор постоянно возвращается к радостям и проблемам волонтерских будней. Кто-то пытается шутить, чтобы поднять всем настроение перед тяжелым днем. Беата рассказывает о планах переделать одно из помещений в новую игровую комнату взамен той, из которой волонтеров выгнали санитарки — просто взяли и вынесли оттуда волонтерские вещи. О конфликтах между волонтерами и санитарками говорят значительную часть пути. 

Перед началом рабочего дня волонтеры собираются в волонтерской комнате. Это время, чтобы быстро выпить чаю и еще раз ощутить поддержку коллег прежде, чем каждый пойдет в свою группу — не только общаться с детьми, но и разрешать повседневные конфликты с персоналом. Беата представляет меня волонтерам, те аплодируют, в этот момент у меня от пальто отрывается пуговица. «Это хороший знак!» — говорят мне и похлопывают по плечу.

Теперь мне нужно переодеться в рабочую одежду. Это не только санитарное требование, но и сознательная забота и о гигиене подопечного, и о своей собственной. Сотрудники детского дома пытались навязать волонтерам форму — одинаковые халаты, костюмы или комбинезоны. Форменная одежда — обычный способ сконструировать групповую идентичность, и если форму в виде футболки с логотипом «Альтернатив» волонтеры иногда носят, то белые халаты для них неприемлемы. Во-первых, халаты — символ принадлежности к медицинскому персоналу, а волонтеры как раз себя ему противопоставляют. Во-вторых, если все будут ходить в халатах или любой другой единообразной форме, говорили волонтеры, это существенно ограничит представления ребенка в детском доме о мире, о взрослых, о людях вообще. О том, что люди бывают разные.

Все время накануне первого рабочего дня я вспоминала кусочек из интервью с Агнешкой про ее первый волонтерский день:

Это был вторник. А во вторник у меня баня. Это тяжелый день для волонтера, когда баня. Просто много всего надо сделать, и физически очень устаешь, потому что... Ну, надо всех мыть, носить, таскать из группы в ванну. И я как-то сразу начала. По-моему... Инга первая. Инга, ох, Инга. И я взяла ее, просто начала мыть. И потом мне сказали, что это странно: Инга не кричала, а она всегда орет на бане. А она потом весь год у меня на бане не кричала. Не знаю, странно. Я даже не задумывалась, я просто начала работать. Вторник, первый день. Совсем не тяжелый.

Я боялась, что в мой первый рабочий день будет баня, — мне хотелось оттянуть этот момент. Для меня было загадкой, как волонтеры преодолевают собственную брезгливость, страх, нежелание касаться чужого больного тела. Кто и что им помогает смириться с повседневной работой с телом и его выделениями? Что они при этом испытывают? Как справляются с отвращением? Я знала, что мне придется менять памперсы, выносить горшки, подмывать и мыть уже довольно больших детей. Волонтеры ничего не говорили об этом в интервью, на семинаре эта тема не обсуждалась, сайт «Альтернатив» и их информационные материалы обходили этот вопрос стороной, Беата тоже не сказала мне ни слова. Почему волонтеры молчат об этом? У меня не было опыта ухода за собственными детьми или младшими братьями-сестрами, но, может быть, он был у других волонтеров? Складывалось ощущение, что они воспринимают работу с телом как нечто, что само собой разумеется и не требует специальных усилий по преодолению себя. Или что они стремятся, чтобы именно так это выглядело.

Мой первый день, конечно же, оказался банным днем. Точнее, в этот день нужно было помыть трех детей из группы, потому что на следующий день, когда по расписанию в группе была баня, они отправлялись на занятия иппотерапией. После бани Беата все же спросила меня, было ли трудно мыть детей, ведь мальчики уже большие, и волонтерки иногда этого боятся. Я ответила: «Думала, что будет сложнее».

Мне было тяжело видеть скривленные тела, неправильные, некрасивые, неработающие руки и ноги, скрюченные пальцы, непропорционально большие или маленькие головы. Но получилось довольно легко отстраниться от этого — другие волонтеры тоже рассказывали, что «нарушения» очень быстро учишься не замечать.

Тяжелее было другое. Когда я попыталась почистить детям зубы, то по моим рукам вместе со слюной и пеной от пасты побежали ручейки крови — как оказалось, десны у детей кровоточат. У Пети разбит лоб. У Демы конъюнктивит и болит ухо. Сеня горячий на ощупь, у него сопли. У Ромы флюс. У Леши вывих бедра. У Кирилла гепатит B — об этом было написано в волонтерской папке, посвященной детям моей группы, но отдельно меня об этом никто не предупредил.

Я удивилась, что, помимо изначальных нарушений развития, дети больны всем подряд, в том числе опасными заразными заболеваниями, но для Беаты это явно было в порядке вещей. «Для того все меры предосторожности и нужны — волонтеры раз в полгода проходят осмотр и сдают анализы», — сказала она, имея в виду, что все работающие в детском доме по правилам оформляют и постоянно обновляют санитарные книжки. Получалось, что меры предосторожности, как ни парадоксально, сводились к выявлению заболеваний постфактум. Но какое отношение санитарная книжка имеет к безопасности волонтера, к тому, чтобы не заразиться? Это немного пугало.

Персонал в моей группе — воспитательница и санитарка — предпочитали в этот день меня не замечать. Советов не давали, на вопросы о том, что нужно сделать, не отвечали. В этой группе уже полгода не было волонтера, и их не радовала перспектива присутствия стороннего человека, который будет вольно или невольно контролировать их действия, наблюдать за ними, пробуждать активность детей и тем самым доставлять персоналу больше хлопот.

В этот день я взяла нескольких детей в игровую комнату. Беата продемонстрировала мне развивающие игрушки и удобные позы для занятий с детьми, показала, как учить Сеню ходить и как заниматься с ним у зеркала. Выбор зеркала неслучаен. Зеркало становится одним из инструментов в попытке подтолкнуть ребенка к осознанию себя как личности, к формированию представлений о самом себе, своем теле, к пробуждению интереса к собственному «Я». Перед зеркалом этому «Я» проще скоординировать эмоциональные переживания и их телесное выражение, собрать воедино разрозненные представления о своем теле и тем самым сконструировать целостное телесное пространство. Наедине с детьми я чувствовала растерянность: почему Сеня не улыбается, а хныкает? Я делаю что-то не так? О чем говорить с Виталиком и Глебом? Они самые взрослые и самостоятельные в группе. Глеба интересует время — у него есть часы, он все время с ними сверяется, спрашивает, во сколько произойдет то или иное событие. Виталик листает журнал-каталог: говорит, что выбирает подарок для своей девушки, которая живет в Москве. Санитарки рассказывают, что девушку эту он себе придумал, потому что он сексуально озабоченный. В плеере Виталик слушает диск с христианским шансоном и подпевает. Он спрашивает меня, ношу ли я косы и что такое искуситель. Я не знаю, как ответить ему так, чтобы он понял, да и как вообще надо говорить с ним — как с ребенком или как со взрослым?

К концу рабочего дня я почти перестаю обращать внимание на въедливый запах, который пропитал всю одежду, волосы и кожу. Когда я иду к железнодорожной станции, то все вокруг кажется непривычно четким и ярким, будто я смотрю сквозь лупу на медленно наступающую весну.

Потом не раз волонтеры будут рассказывать мне о том, как в их первые дни в детском доме они переживали подобное обострение восприятия окружающего мира. Это состояние связано в том числе с ощущением выполнения некоей миссии и обладания особенным знанием, которое дает работа в детском доме с детьми с нарушениями. Вот, например, как об этом говорит волонтерка Надя:

В первые месяцы особенно это явственно видно, когда ты начинаешь чувствовать этот мир острее, ты начинаешь видеть какие-то абсолютно такие мелочи. Причем непонятно, как это. Но я уверена, что это происходит именно от работы и от общения с такими детьми. Но это вещи совершенно не взаимосвязанные. То есть ты выходишь из дома и видишь солнце на небе, ты смотришь на небо — а там так красиво, и ты просто этому радуешься. И ты понимаешь, что ты можешь, что ты умеешь это делать, ты умеешь радоваться абсолютно простым каким-то вещам, настолько вообще элементарным, о которых большинство людей, которые в своей серой массе спешат куда-то рано утром, вообще забывают. И я обратила внимание, что я начинаю замечать эти хмурые лица людей, и мне искренне их жаль, потому что я думаю — а я вот еду в детдом, у меня там дети. Им вроде бы, кажется, так плохо, а на самом деле они живут и дарят мне радость общения, и я им что-то пытаюсь тоже дарить. 

В первые дни работы в поле даже за пределами интерната я не могла думать и говорить ни о чем, кроме детей. А еще не могла есть: вспоминала детей, их тела, лица, запахи, памперсы, грязь и болезни, и к горлу подступал комок. С точки зрения культуры то, что я увидела в детском доме, должно было вызывать отвращение, однако теперь, с позиции волонтерской идеологии, я должна была эта отвращение подавить. По ночам мне снилось трехногое чудовище с головой Медузы горгоны.

В тот момент, когда я отправилась в поле, я как раз слушала курс по полевым методам. Значительная доля внимания в нем уделялась тому, как антропологу «войти в поле». Часто начало полевой работы, установление контакта с информантами представляют собой проблему, а адаптация исследователя к изучаемому им сообществу и сообщества к исследователю проходит трудно и болезненно. В моем случае никаких сложностей с присоединением к сообществу волонтеров не возникло — пожалуй, я почувствовала себя полноценно включенной в него с самых первых дней работы в поле. Меня очень скоро начали обнимать — по утрам, перед началом рабочего дня, и на прощание; со мной охотно общались. В общем, я быстро стала ощущать себя «своей». Изначально лишь немногие волонтеры знали о том, что я работаю в детском доме в том числе с исследовательскими целями, но я постепенно рассказывала об этом тем, с кем складывалось более тесное общение. Большого впечатления это не производило и отношения ко мне не меняло: волонтеры продолжали быть столь же открыты со мной.

Когда я теперь перечитываю свои дневники, мне кажется, что я порой могла выглядеть в глазах волонтеров нетактичной, нарушая неписаные нормы волонтерской этики. Так, мне случалось расспрашивать волонтеров о смерти или тяжелой болезни ребенка, о конфликте с кем-то из персонала интерната и других чувствительных темах, хотя им не очень-то хотелось об этом говорить. Моя настойчивость, мои расспросы, по всей видимости, удивляли, но мне никогда не отказывали в беседе. Не так давно, перебирая бумаги в столе, я наткнулась на адресованные мне записки — волонтеры писали их друг другу на память на заключительном семинаре в конце волонтерского года. В нескольких из них, среди прочего, так и было написано: «Спасибо тебе за настойчивость».

Моя позиция внештатного волонтера подразумевала выполнение всех тех же обязанностей, возложенных на обычных волонтеров, так что мой опыт практически не отличался от их опыта. Это называют включенным наблюдением. Но в дополнение к нему мне пригодилось и «систематическое самонаблюдение». Осознание и анализ собственных действий и ощущений позволяли формулировать вопросы к участникам и фокусировать наблюдение на тех или иных аспектах, задаваясь вопросом, как это происходит у других. Отслеживая собственные эмоции и ощущения, я смогла быстрее и проще освоить волонтерскую этику работы с подопечным и пересмотреть собственное отношение к тому, что делает персонал учреждений: перейти от критики к пониманию. В ходе подобного включенного наблюдения антрополог не пытается вынести свою субъективность за скобки, но использует ее как инструмент для того, чтобы получать спонтанные отчеты информантов — волонтеров и персонала — в повседневных ситуациях. В сущности, модифицируя эту повседневность своим присутствием и провоцируя те или иные реакции, я оказывалась внутри своего рода эксперимента.

Хотя такая позиция участника позволила увидеть происходящее глазами членов сообщества волонтеров и научиться пользоваться их системой категорий, полноценное включение в волонтерскую работу ограничивало набор контекстов, доступных мне как исследователю: например, как волонтер будет брать интервью у персонала и администрации учреждений? Такие попытки оказались неудачны: персонал воспринимал меня прежде всего как волонтера, как члена конкурирующего сообщества, а не как исследователя. Ведь в повседневной работе в интернате именно взаимодействие с персоналом представляло проблему — и тут я ничем не отличалась от других волонтеров. Да и с исследователем они просто не стали бы говорить.

Имена моих героев изменены — за редкими исключениями, когда сам герой пожелал указать собственное имя или когда изменить имя было бы трудно, как в случае с Машей Беркович, на чью книгу я время от времени ссылаюсь. Изменены и некоторые другие обстоятельства, детали личных историй и черты некоторых персонажей. Это не значит, что я что-то выдумала. Все, о чем я пишу, зафиксировано в моих дневниках. Однако некоторые персонажи представляют собой собирательные образы, сконструированные из черт, высказываний и поступков нескольких людей. Тем не менее некоторые читатели, должно быть, смогут узнать в героях себя и своих подопечных.