Владимир Козлов. Рассекающий поле

  • Владимир Козлов. Рассекающий поле. — М.: Время, 2018. —  448 с.

Владимир Козлов — филолог, поэт, главный редактор журнала «Prosodia», автор нескольких поэтических сборников. Его дебютный роман «Рассекающий поле» — это путешествие героя из самой глубинки в центр мировой культуры, внутренний путь молодого максималиста из самой беспощадной прозы жизни к возможности красоты и любви. Действие происходит в середине 1999 года, захватывает период терактов в Москве и Волгодонске — слом эпох становится одним из главных сюжетов книги. Герой в некотором смысле представляет время, которое еще только должно наступить.

 

III. РЫЦАРСКИЙ РОМАН

Почему с детства тянет человека даль, ширь,

глубина, высота, неизвестное, опасное, то, где

можно размахнуться жизнью, даже потерять

ее за что-нибудь или за кого-нибудь? Разве это

было бы возможно, будь нашей долей только

то, что есть, «что Бог дал», — только земля,

только одна эта жизнь? Бог, очевидно, дал

нам гораздо больше.

 

И. Бунин. «Жизнь Арсеньева»

1

Он был бесплотным духом, который со страшной скоростью несется по-над дорогой. Та изгибалась и корчилась под ним — то разбитая грунтовка, то скоростная магистраль — петляла, ныряла под навесы деревьев, уходила вниз, в долину, становясь ýже, скрывалась внутри внезапной горы — и приходилось порой лететь в полной темноте, ловя случайный отблеск под собою, а потом вырываться на широкий простор, теряя на время ощущение скорости.

Мир впереди всегда поделен надвое бесконечной неумолимой дорогой. Справа и слева может быть что угодно — она через все пройдет, все осилит. Зеленые поля, пашни, холмы, мелькнувшие постройки, большой зеленый холм впереди, разделенный надвое, как совершенный откляченный зад. Зрительный нерв со страшной скоростью, медленно летел вниз по ложбинке на спине, чтобы в конце концов оказаться на самом верху и сорваться оттуда куда-то в самую промежность земли.

Миг тошнотворного падения — и картинка сменилась.

Вокруг совершенно плоская пустыня. Под ногами не степь, а выжженный твердый грунт, по которому гуляют вихри пыли. Он видит свои сильные руки. Перед ним прямо посреди пейзажа стоит табурет, а на нем алюминиевый таз. Он наполовину полон чистой прозрачной водой. Под табуретом стоит открытый шампунь. Это потому, что Сева собрался мыть голову. Он наклоняется над тазом, окунает свой ежик, помогает воде руками — и вдруг чувствует, что головы поднять не может: она стала тяжела. Требуется усилие, чтобы приподнять ее над тазом — вместе с нею поднимаются длинные-предлинные, черные как смоль, тяжелые мокрые волосы. Удивления нет. Он запрокидывает их назад и смотрит вперед. Будто рыцарь, облаченный в благородные волосы. Эти волосы — они словно разом выразили его, а выразив — изменили. Оттого, что больше ничего не происходит, он просыпается.

«Вот ведь — я действительно уехал», — мысль пришла одновременно с осознанием гула. Будто отряхнувшись ото сна, быстро посмотрел в окно — там серо, уже серо, то есть — часов пять утра. Сквозь крупнозернистый воздух выпирают кубы и параллелепипеды чудовищных размеров. Это — Москва. «Будет долгий день», — напомнил себе Сева, — и от самой этой мысли навалилась усталость. Потому что ему было не сюда, но просто так вырваться из Москвы, проскочить ее, не заметив, не сунувшись в ее подпол, — невозможно.

«Платить водителю или не платить?» — вот настоящая дилемма. С одной стороны, Севе так повезло с этим автобусом — больше тысячи километров за сутки: новичкам везет. И о деньгах тут не заговаривали. Но просто выйти — неудобно. Но полная стоимость — Сева даже представить себе не мог, сколько стоит билет. Поездом — тысячи полторы. А у него всего шестьсот семьдесят рублей. Может, часть? Сколько?

Собрал вещи, двинулся к водителю.

— Мы в каком районе сейчас?

— К Воробьевым горам подъезжаем.

— Можно меня где-нибудь там высадить?

— Высадим.

Автобус повернул — и показался шпиль Московского университета.

«Там сейчас учится наша умница Алла, — отметил Сева. Глянул на часы — пять пятьдесят три. — Интересно, будет ли она мне рада?»

Подумал.

«Ну куда мне сейчас деваться в самом деле». Решил отдать семьдесят рублей. Сразу что-то защемило — многовато. Автобус затормозил.

— Спасибо вам, что подвезли — вот, возьмите — сколько могу, — протянул водителю мятые купюры. Ни тени удовлетворения не мелькнуло на обветренном лице. Опять защемило — зря отдал: профукал лишний обед — а как оно еще сложится?..

Сошел и забыл. В одну сторону — длинный фонтан в середине аллеи с бюстами, а дальше — огромный, готовый к старту космический корабль главного университета страны. В другую — дорожка к обрыву, за которым — мелкая в дымке, но бескрайняя Москва. И — запах! Сева испытывал уже это — и вновь оказался не готов. Острый запах хвойного среднерусского леса. Сева замер, чтобы прислушаться к тому, что он пробуждает. Да, он хорошо знает этот резковатый тенистый запах, он вырос в его облаке. Это запах леса, который копится под закрывающими небо кронами, запах закрытой от взоров человеческой души, которая простирается от горизонта до горизонта. В степи это много, а в лесу до горизонта можно дотянуться рукой. Вновь оглянулся — как непривычно чувствовать этот интимный дух земляничного брянского младенчества в этом большом прохожем месте.

Дорога лежала, как родная, — потрескавшийся асфальт. Но навстречу проехала поливальная машина — экое диво! — тугая струя сметала мелкий мусор на тротуар из серых, криво пригнанных плит. Зато большие ели. А на расстоянии между зданием Университета и парапетом мог бы, пожалуй, поместиться весь старый город Волгодонска. Старым там называли город, начатый в конце пятидесятых. Космический корабль МГУ, наверное, постарше, но никто не назовет его старым. В Волгодонске не было ничего старого, я вообще не видел ничего старого, — отчетливо осознал Сева.

Где же живет Алла? Ну наверное же, в космическом корабле. Она всегда хотела куда-нибудь улететь. Куда-нибудь на планету классической филологии. Повыше, но так, чтобы нас все-таки было видно. И чтобы мы ее видели. Но очень уж рано — есть время царственным взором русского путешественника взглянуть на лежащую у ног столицу. Гордо взглянуть, а не подобострастно. Знай свое место, Москва. Не сюда мы сейчас стремимся. Все твое правительство, большой бизнес, воротилы, влиятельные политики, научные школы — так, перевалочная станция. Взглянул — и мимо. Достаточно увидеть тебя один раз, Москва, чтобы понять про тебя главное. Что маленький человек тут способен потеряться даже между зданием МГУ и смотровой площадкой. А я не маленький человек, поэтому, Москва, я не дам тебе ничего. Вон ты какая огромная! Лужники, извилистая река, купола Новодевичьего монастыря, вон вдали еще космические корабли, целыми грибницами растут спальные районы. И покуда хватает глаз — Москва, лоскутная, бросающаяся в крайности, от чопорности и монументальности до вокзальной низости и кабинетной жестокости. Я сюда не хочу. Мне не нужно место за столом короля Артура. Потому что ни один сидящий за этим столом не обладает тем, что мне нужно. Я ищу другое.

А до Новодевичьего, кстати, ведь вполне и дойти можно. Может, успею? Но сначала — завтрак у белокурой принцессы...

Сева насытился видом и повернулся к университету. Совсем не у кого спросить, где именно общежитие филологов-классиков. А времени уже половина седьмого. Аллочка, пора вставать.

2

Год назад он здесь был, но города почти не видел. Хотя был удовлетворен уже тем, что мог теперь говорить: да, я бывал в Москве.

Это был какой-то пансионат в заснеженном Подмосковье с родными разлапистыми соснами. Были электричка, вокзалы, метро и Пушкинский музей. Нет, даже не это главное.

Поляки, Севу привезли в Москву ростовские поляки. В сентябре, в начале учебного года мягкий лысеющий человек с усами постучал в дверь их комнаты на девятом этаже. Взрослые сюда не доходили. Он сказал, что его зовут Роберт, что он из религиозной организации, которая пытается помочь молодым людям разобраться в Библии. «Интересует ли вас Библи́я?» Это был сложный вопрос. Уловив паузу, Роберт поспешил спросить, не против ли молодые люди, чтобы он иногда приходил вместе с ними читать и обсуждать наиболее интересные места. А вот это было любопытно. И он стал приходить каждый четверг в восемь вечера. Иногда их было трое, иногда человек семь — приходили вольнослушатели из других комнат. Читали только Новый Завет, подолгу обсуждали притчи. Роберт задавал вопросы и слушал, иногда его глаза начинали блестеть — как у учителя, задающего задачку, решение которой он знает.

Появились его товарищи — молодой румяный парень Гжегож, приземистая Малгожата. Эти люди сильно отличались от мира вокруг. Они всегда улыбались, были чутки к любому говорящему. Не в совершенстве владея русским, они читали в лицах больше, чем здесь это было принято делать. Они задавались серьезными вопросами, которые находили в книге, с чьим авторитетом тут никто не собирался спорить хотя бы по незнанию. Они постоянно что-то вместе делали. Они были светлы и покойны.

Вот Сева слушает, как Роберт читает слова Иисуса «будьте как дети», как спрашивает, что это, по вашему мнению, значит, — и тихо произносит: «Это значит, как вы», — все светло и легко смеются. Русские дети — от попадания в десятку, поляки — за компанию.

Все это продолжалось месяцев пять. Сева с пытливым соседом по комнате Антоном побывали у них в гостях. Там была иная культура. Они снимали квартиру в только что построенном доме, у них был компьютер, такая более совершенная печатная машинка, а в компьютере — то, о чем пока только слышали, — интернет.

В интернете стали находиться литературные произведения и картинки с голыми женщинами. Они иногда соседствовали на одной странице. При нажатии на баннер во весь экран выскакивала какая-либо задница в сопровождении детородного органа. Это был адреналин, запах греха — в квартире невинных христиан. После пары таких приключений Гжегож прочитал мораль, рассказал о том, что он много пил и распутствовал, смот рел развратные картинки, но нашел в себе силы освободиться от этого. Сева сказал, что не знает, как это получилось, хотя знал.

В квартире были яркие йогурты, фрукты, а в углу стояла великолепная новая концертная гитара с дорогими импортными струнами и узким грифом. У Севы в комнате за кроватью лежала нестроящая бобровская, с грифом, который не обхватить ладонью и который надо регулярно подтягивать, — но и она радовала, потому что была первой на новом месте. Но от этого чуда Сева не мог оторваться. Поначалу он просто проводил по струнам, зажимая знакомые аккорды. Он слушал, как на самом деле они должны звучать. Он стал пользоваться случаями, чтобы прийти. И ни разу не видел, чтобы на этой гитаре кто-либо играл.

А в январе, сразу после сессии их пригласили поехать в Москву на собрание организации. Антон не смог, он уезжал к родным в поселок. Поляков это расстроило, поскольку Антон был активнее других и своей открытостью вызывал симпатию. Сева же отмалчивался, но — предложение соседям по комнате уже сделано. «Если ты не против, мы тéбе доверим гитару», — сказал Роберт, улыбаясь в усы. Конечно, Сева был не против. Трудно было бы вообразить путешествие, в которое он мог бы отказаться поехать.

Когда он увидел чехол от гитары, он подумал, что надо будет надеть свои лучшие брюки.

Конечно, он хотел увидеть Москву. Но с Павелецкого вокзала — сразу в метро, по кольцевой до Киевской, и с Киевского вокзала на электричке куда-то минут сорок. И там платформа да сосны в снегу. Сосны — вот и вся Москва.

Из Ростова ехала группа. Угреватый низенький парень-физик с напряженной улыбкой. Мясистая девушка с поучающим, укоряющим лицом. Худая армяночка с короткой стрижкой, учительскими очками и крупным ртом. Кроме нее и взглянуть было не на кого.

Программу расписали подробную — встречи, лекции, диспуты. По приезде ужин в столовой, в тот же вечер установочный сбор в зале со стационарными креслами. Было много новых людей, съезжавшихся из разных городов. Поляки многих знали и пребывали в состоянии общения. Русское слово «общаться» их смешило: по-польски «общачь» означает «справлять малую нужду».

Потом они появились на сцене, прозвучала краткая приветственная речь, появилась гитара — еще одна прекрасная гитара, — и хор запел песню о том, как Господь не оставляет в беде просящих — просящих еды, новой работы и нового автомобиля, нужно просто не стесняться просить и благодарить.

Алилуйя, а-лилу-у-у-у-йя, —

запел припев хор, —

Алилуйя, а-лилу-у-у-у-йя, —

Сева почувствовал, что сползает в кресле, но это и не думало прекращаться, —

Алилуйя, а-лилу-у-у-у-йя,

Алилуйя, а-лилу-у-у-у-йя...

Сева подавленно шел по коридору, предчувствуя неладное.

— Поехали, Катя, завтра с утра в Москву, — задумчиво сказал он армяночке. — У них завтра в 9.30 начало.

— Я поеду в Пушкинский музей. Поедешь со мной?

— Неудобно.

— Я не смогу там сидеть. Я поеду.

— Почему не сможешь? Разве первый день их знаешь?

— Не первый. Но раньше мы просто разговаривали.

— А теперь?

— А теперь я услышал бред. Им Господь чуть ли не правильную марку порошка помогает выбрать. А что это за веселые песенки про алилуйю? Нет-нет, я не с ними. Мы молчим о гораздо более серьезных вещах.

— Более серьезных?

— Да, Катя, мы про смысл жизни молчим.

— Да?

— Да.

— Тогда я тоже поеду.

— Это хорошо. Поднимем тут бунт! — на душе у Севы стало весело.

— Мне страшно.

— Не бойся со мной ничего, крошка, — сказал он с чужой улыбкой голливудского актера, который вдруг вылез из-под высоких мыслей.

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: Владимир КозловВремяРассекающий поле
Подборки:
0
0
5022
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь