Евгений Эдин. Дом, в котором могут жить лошади

• Евгений Эдин. Дом, в котором могут жить лошади. — М.: Издательство «Э», 2018. — 416 с. 

Евгений Эдин родился в 1981 году в городе Ачинске Красноярского края. Окончил ачинский филиал Красноярской государственной академии цветных металлов и золота. Живет в Красноярске. Работал сторожем, актером, журналистом, ведущим на «Радио России — Красноярск» и «Маяк — Красноярск». В книге «Дом, в котором могут жить лошади», вышедшей в серии «Критик Валерия Пустовая рекомендует», вязкая правда совмещается с воздушной мечтой. Это тонкая, литературными средствами созданная иллюзия, что человек может проживать разом две жизни: реальную и воображаемую, — как будто идти одновременно вниз и вверх. Задумаешься, что же важнее в зрелом возрасте: как следует укорениться в жизни или научиться ускользать от всего, что держит на месте? Но из литературной ловушки Эдина нет определенного выхода. Это проза перехода, остро внимательная к состояниям жизни, к моментам выбора.  

 

Богомолов и дочь (отрывок из рассказа «Кожа)

— Это что?

Богомолов вздрогнул, не оглядываясь, сделал широкое движение и поймал смеющуюся дочь за талию.

— Мужчина, мужчина! — отбивалась она. Он выпустил ее, с неприятным осадком, суетливо мазнул рукой по выскочившей за день пегой щетине. Он начал смешно, пего седеть. Он любил ее и чувствовал, что начал терять. Он убавил «Пинк Флойд», повернулся к столу, ссутулился и стал объяснять:

— Это мачта. Это флагшток. Это вот брассель. Это другая, фок-мачта. А все это вместе будет фрегат. Если получится.

— Получится. Ты все умеешь, пап.

— Ты такая подлиза, дочь. Иза-подлиза!

— Не называй меня Иза. Иза, Изя, как еврейка.

— Если ты имеешь что-то против евреев, хотя мне они, например, ничего... я могу тебя звать Белла. Но это грузинское.

— У нас в школе один пацан — еврей. Исаак. Слушай, разве нельзя называть меня Изабелла? (Она немного картавила, смягчая: «рлазве».)

— Изабелла?.. — рассеянно сказал Богомолов, вертя в пальцах флагшток.

— Хм... Изабелла. Интересно... Об этом я никогда не думал. Но это ведь вино, кажется?

— Да пап!..

— А вообще скажи спасибо, что мы не послушались бабушку и не назвали тебя, как ее маму, 

— Агриппина. Тогда бы не отвертелась от гриба, гриппа, пиноккио... Изабелла сделала шаг и со смехом заколотила Богомолова кулачками по спине. Длинная спина его затряслась, он тихо смеялся. Потом он уронил флагшток и полез под стол.

— Все ты сочиняешь! Пап, а как ты хотел меня назвать? — спросила она.

— Я-то? Я... — Исказив лицо от неудобного поворота головы, он посмотрел на нее снизу вверх.

У нее были такие красивые, ровные ноги, Людины бедра. Внутри него кольнуло, и кровь бросилась в голову, мягким молоточком стукнув в глазах. Он нахмурился и вылез, ударившись плечом о край стола, так и не найдя флагштока на пестром паласе. Потер плечо.

— Слушай, а кто он вообще-то такой, этот твой Еж? Когда ты его нам покажешь? — спросил он, снова садясь.

— Еж — это прозвище. Так-то его зовут Ежи.

— Зашибись! — развеселился Богомолов, раскачиваясь на стуле. — И ты протестуешь против Изы! Он кто? Грузин? Или еврей? Кто?

— Он хороший. Он подарил мне зонтик. И я его сломала, — сказала Изабелла сокрушенно. — Вот...

В его руках оказался свернутый зонт. Богомолов сразу почувствовал враждебность к его гнутой ручке, к голубой плащевке.

— Странные пошли молодые люди, — пробормотал он, вертя зонт, но не открывая, словно там, внутри, могла находиться опасность. — Они больше не дарят девушкам мороженое, цветы, даже вульгарные машины и шубы... Знаешь, если бы молодая девушка вроде тебя спросила совета у старого крокодила вроде меня, крокодил бы сказал девушке... О, да это «Чина»... Крокодил бы сказал: остерегайтесь дарящих зонтики. Особенно, знаешь, такие некачественные зонтики, которые ломаются в первый же день.

— Перестань, па-ап, — протянула она кругло, сделав большие глаза (получилось: по-оп!). — Ты опять говоришь как в книгах! Вчера был такой ветрина... А у Ленки было все обрызгано — вот отсюда досюда. Ну серьезно, правда, можешь наладить? — В ее голосе была надежда и что-то еще. Богомолов бы даже не хотел точно знать, точно назвать, что это такое.

— Ну-ка! — Он вздохнул, отвел руку и хлопнул голубым куполом в потолок; четыре металлических сегмента по краям беспомощно повисли. Богомолов пощупал их пальцами, пошевелил туда-сюда. — Не могу. Видишь, вот... это не вывих, это перелом со смертельным исходом. Держи. Я могу купить тебе десять таких зонтиков. А лучше один действительно хороший зонтик.

— Пап, мне не нужно десять зонтиков. — Она взяла зонт тонкими руками и прижала его к голому животу с искоркой в пупке. Столько слез было с этим пирсингом... — Я просто думала... — Она сделала неуверенный шаг в тень, она готовилась уйти.

Он снова вздохнул, провел рукой по лбу. От живой лампы и ползания под столом на лбу липкая испарина.

— Подожди. Ну ладно. Я, честно говоря, хреновато понимаю в зонтах. Но хорошо, что есть... зонтичник Саня.

— Зонтичник Саня? — бесцветно переспросила Изабелла, балансируя на созданной сутулой бабушкой границе между светом и тенью.

— Ты не знаешь про зонтичника Саню? О-о... — произнес Богомолов глухим, таинственным голосом. — Зонтичник Саня приходит ночью к хорошим девочкам, и, если они вели себя по-настоящему хорошо, то есть действительно замечательно, он чинит им их китайские зонтики и кладет их на подушку. Хотя это антигигиенично.

— Он правда... приходит? — В голосе Изы была неуверенность, но и вспыхнувший огонек; когда-то он рассказывал ей сказки, которые непостижимо входили в жизнь — как невидимый гном, приносящий последовательно колокольчики северного оленя, приставку и костюм кошки на Новый год. А однажды ночью — ей было восемь — она зажгла гаражный фонарик, и были слезы разочарования.

— Изабелла! — Богомолов до боли возвел глаза к осеннему небу, которое темнело где-то за потолком. — Нельзя быть такой легковерной! Тебе пятнадцать лет, к тебе приходят... мальчики. — Он покосился на зонт. — Конечно, зонтичник Саня не приходит ночью! Особенно после того, как его повязали и дали два года — условно, учитывая смягчающие обстоятельства и вмешательство вице-спикера... Зонтик надо ему отнести, и тогда он его починит. Может быть.

— Пап! — Засияв, Иза шагнула в свет, порывисто обняла его, ощутимо стукнув гнутой ручкой по шее. — Когда? А? Завтра?

— Спокойно... спокойно, женщина. — Он шутливо отстранился. Внутри плескалась подмоченная радость от купленной любви, тревога деловито вила над ней гнездо. — Не все сразу. У зонтичника Сани очередь — сезон дождей и развод с женой.

— Я тогда его оставлю вот тут, у тебя на столе, ага? Только ты не забудь его передать, — лукаво выгнув бровь, сказала Иза. — Ты его скорее почи... то есть это... отнеси, ладно?

— Иди давай спать. — Он отвернулся, кусая губу, улыбаясь. — Почисти зубы. И пожелай маме спокойной ночи.

— А ты сам? Ой, ты, я... ладно.

Бережно прикрылась дверь.

Кусочек, частичка первичной жизни, еще не задушенная, не зашоренная школой, работой, семьей, подумал Богомолов. Несмотря на Людины бедра. Хотя уже... Уже десятый класс. На столе под бабушкиной лампой были аккуратно разложены части фрегата; на дальнем углу, в тени, притаился зонтик, свесив раненое крыло. Может, плохой зонтик — это и неплохо. По крайней мере не плохое мороженое и не машина «москвич». Оригинально так. Экзотично. «Чина». Нога под стулом наступила на что-то. Флагшток. Богомолов, как шахматист доску, окинул взглядом четко прорисованные на ярком столе детали и озабоченно потер руки. Принюхался. Ладони пахли клеем и кожей. Кожей новых перчаток. Не его кожей.