Максим Д. Шраер. В ожидании Америки
- «Альпина нон-фикшн», 2012
- «В ожидании Америки», автобиографическая книга русско-американского писателя и литературоведа Максима Д. Шраера, была написана по-английски и вышла в США в 2007 году под названием «Waiting for America». Летом 1987 года двадцатилетний молодой человек, главный герой книги, покидает Москву вместе с родителями и эмигрирует на Запад. Беженцы празднуют свое освобождение в имперской Вене и проводят два транзитных месяца в курортном городке Ладисполи на берегу Тирренского моря — в ожидании американской визы.
- Авторизованный перевод с английского
...В темном невысоком проеме под аркой Палаццо Пубблико, куда пряталось эхо, когда солнце стояло в зените, мы c Иреной встретились, словно два конспиратора.
— Ну, что ты сказала родичам? — спросил я, беря ее за руку.
— Сказала им, что иду с тобой в местный исторический музей смотреть знамена Гарибальди. Папе эта идея, похоже, приглянулась. А мама только закатила глаза.
— А как отреагировал мой горячий поклонник, твой бдительный брательник?
— Он просто мальчишка, — ответила Ирена с нежностью. — Давай, побежали.
Мы прошли через ворота старого города, сворачивая куда-то вправо, в направлении громадного луга, граничащего с оливковой рощей. Трава под деревьями была прохладной и все еще чуть-чуть влажной от росы. Или, возможно, прошлой ночью здесь прошел дождь.
Я расстелил поношенную джинсовую куртку в тени оливкового дерева. Встряхнув головой, Ирена распустила свои кисейные кудри. Она была одета в блузку без рукавов с перламутровыми пуговками спереди и круглым открытым воротом; такие были в моде в Италии в то лето. Желтая юбка едва покрыла ее колени, когда она уселась на мою джинсовку.
— Наконец-то, — сказал я, наслаждаясь моментом долгожданной свободы и одновременно думая, что у нас всего-то часа полтора.
— Наконец-то, — сказала Ирена, пародируя мою интонацию. Она вытянула стебелек злака и стала щекотать мне затылок и за ушами. — Ну и что ты будешь со мной делать, московский мальчик?
— Что я буду с тобой делать? — отвечал я вопросом на вопрос, придвигаясь ближе к ней. — Я тобой овладею — прямо сейчас.
— Хм-м-м... Как соблазнительно, — сказала Ирена и прилегла на бок, опершись на правый локоть.
Я лег рядом, перенеся вес головы на открытую ладонь.
— Вот ты сейчас мной овладеешь, — продолжала Ирена, пока еще игриво. — А что потом?
— А потом... а потом...
— Потом ты уедешь в Новую Англию, а я в Калифорнию, и мы, возможно, никогда больше не увидимся, — Ирена внезапно посерьезнела.
— Но... но... что если? — я почувствовал, что не смогу ничего придумать, чтобы спасти положение.
— Испугала тебя, а? — Ирена рассмеялась, возвращая голосу игривость.
— Немного.
— Все дело в том, что ты мне нравишься, московский мальчик. Ты мне очень-очень нравишься.
Мы принялись целоваться, а моя блуждающая рука развязала тесемку на вороте и расстегнула верхнюю перламутровую пуговку на ее блузке. «Вот, наконец-то», — подумал я, когда рука Ирены крепко обхватила меня за шею. Я перекатился на живот, чтобы поцеловать ее шею, пахнувшую оливками и летним горным ветерком. И был уверен, что близок к цели, когда расстегивал последнюю пуговку и размыкал крючочки, проклиная все застежки на свете, почти забыв, что Ирена в кружевном лифчике и желтой юбке не была частью меня, забыв, что я нахожусь не на кварцевом балтийском пляже, а в оливковой роще в Сан-Марино. Вдруг я услыхал очень громкое шипение и скрип, и итальянские слова стали извергаться откуда-то у нас над головой. «Attenzione! Attenzione! — неслось с высоких городских стен. — Говорит система экстренного оповещения граждан Сан-Марино. Пожалуйста, прослушайте объявление. Пожилая женщина из России ищет свою семью. Придите за ней в радиостанцию в Палаццо Пубблико».
— Кажется, мне нужно идти, — сказал я, отстраняясь от Ирены и садясь.
— Куда идти?
— Думаю, это моя бабушка. Похоже, она потерялась, или попала в беду, или не знаю что, — говорил я, стряхивая травинки и сухие оливковые листочки.
— Как она могла потеряться? — спросил Ирена, надувая губы. Она застегивала перламутровые пуговки на блузке и пропустила одну, отчего ворот искривился.
— Не знаю. Прости. Но я должен идти.
— Откуда ты знаешь, что это именно твоя бабушка?
— Они сказали vecchia signora russa. У меня нехорошее чувство. Еще с тех пор, как я встретил тетю в траттории на площади.
— Она же всегда вместе с твоей тетей и сестренкой. Да они просто... неразлучны. Я представить себе не могу, чтобы что-то случилось.
— В том-то и дело. Извини, Иреночка. Увидимся потом.
— Возьми свою куртку.
«Разиня. Неудачник, — эти слова вертелись в голове, пока я стремительно пересекал луг и перескакивал со ступеньки на ступеньку по дороге к городским воротам. — Неудачник, ты проиграл!» А другой голос говорил: «Это твоя кровь, твоя родня, она тебя растила и читала тебе стихи Есенина, когда ты был маленьким. Беги, бессердечная крыса». «Но ее блузка была почти расстегнута, — спорил первый голос, пока я преодолевал ступеньки и выходил на дорогу. — Она была уже твоя. Ну как ты мог сбежать в последний момент?»
Невдалеке от ворот Святого Франциска я увидел родителей, сидевших в расслабленных позах на каменной скамье и поедающих мускатный виноград.
— Вы слышали? Это же бабушка! Нужно что-то делать! Она потерялась, — закричал я на всю округу.
Отец открутил крышку пластмассовой бутылки и спокойно предложил мне воды. Мама также выглядела невозмутимой.
— Мама, — сказал я. — нужно что-то делать. Нужно ее спасать.
— Она не потерялась, — ответила мама. — У нее просто паническая атака, потому что твоей тети нет у нее под рукой.
— Что случилось?
— После того как ты убежал на свидание, мы с папой поболтались еще по магазинам, купили ему соломенную шляпу — такую, как он всегда хотел, — потом пошли купить еще фруктов и тут-то наткнулись на твою бабушку. Она была одна и явно в расстроенных чувствах. Она сказала, что твоя тетя и твоя сестренка потерялись и мы должны срочно пойти на поиски. «Нужно обратиться к властям, — настаивала она. — Власти должны вмешаться».
— А вы? — я все еще не мог отдышаться.
— Я ей попыталась объяснить, что, во-первых, они не могли потеряться. Скорее всего, твоя тетя опоздала или потеряла счет времени, как это обычно бывает. Но бабушка и слушать ничего не хотела. «Я иду к властям», — твердила она. Пришлось нам с папой показать ей, где заседает местное правительство. Ты же знаешь, что она бывает непереносимо упрямой.
— Она хотела, чтобы мамочка пошла с ней к одному из капитанов-регентов, — в тон маме продолжал отец. — Персональным переводчиком.
— Подождите, я все-таки не понимаю, что же произошло, — сказал я.
— Возможно, произошло то, что они договорились встретиться, твоя тетя как всегда опоздала, а бабушка начала психовать, — ответила мама. — Поэтому она, наверное, решила помучить мою сестру в отместку за то, что та опоздала. Все это просто такая нелепость! Как можно потеряться в кукольном городке, обнесенным крепостными стенами?
— Мы ей сказали, что будем сидеть здесь и ждать до половины третьего, — добавил отец. — Единственный путь к автобусу — через эти ворота. Она прекрасно знает, где мы находимся.
И вместо того чтобы забрать бабушку из Палаццо Пубблико, я присоединился к родителям, сел на каменную скамью и принялся уплетать золотистые виноградины.
Минут через десять громкоговорители снова ожили: «Attenzione! Attenzione! Говорит система экстренного оповещения граждан Сан-Марино. Пожалуйста, прослушайте объявление. Пожилая женщина из России ищет свою семью. Придите за ней в радиостанцию в Палаццо Пубблико».
— Что они там говорят? — спросил отец. — Я понял только «синьора» и «русса».
И в этот момент, вопреки постулату Аристотеля о соотношении возможного и вероятного в искусстве, голос моей бабушки прорвался в эфир на середине предложения вместе со скрежетом и шумом потасовки в радиорубке.
— ...Потерялась дочка. Дочка и внучка. Возможно, это похищение. Их нужно спасти! — истерические вопли моей бабушки плыли над стенами Сан-Марино.
— Aspetate, aspetate, — встрял мужской голос диктора, сопровождаемый шипеньем и звуками возни.
— Дайте говорить! — звучно произнесла бабушка. — Фашисты!
— Ни фига себе, — сказал отец, сжимая в руке кисть винограда. — Она в эфире. Живьем. Еж твою двести.
— Спасите моих детей! — взывала бабушка. — Я требую, чтобы правительство Сан-Марино предприняло что-то прямо сейчас. Немедленно. Это дипломатический скандал. Это возмутительно! Я заставлю вас за это ответить. Доченька, где ты?
Как долго бабушкины речи сотрясали эфир Сан-Марино? Минут пять, десять? Кроме русских фраз, которыми она старалась более или менее бессвязно передать свой страх за жизнь потерявшихся дочери и внучки, бабушка попыталась вспомнить и другие языки, на которых она когда-то говорила или которые изучала, но с тех пор уже успела позабыть.
— Майн либе тохтер, — жаловалась бабушка на идиш. — Моя донька, коханая моя, — певуче тянула она по-украински. — Згода, едношчь, братерсво, — декламировала она по-польски. И в конце выдала на немецком: — Вас ист дас? Доннер-веттер!
Исчерпав весь свой запас нерусских выражений, бабушка вернулась к русскому, придав вощеному паркету памяти трагедийный блеск.
— Я страдала во времена Сталина, — распространялся ее голос по воздушным волнам Сан-Марино. — Я училась с отличием в Харьковском университете. Меня пригласили во Дворец правительства на прием, и сам Григорий Петровский, а он был большой человек, председатель ЦИКа Украины, вручил мне денежную награду. У меня есть фотография, где он жмет мне руку. А потом, в
Тут бабушкин голос совершил еще одну модуляцию — от лирики к дымному гневу.
— Ты слышишь меня, мерзавка? — закричала она. — Я растила тебя, заботилась, а ты теперь меня бросаешь посредине Сан-Марино! Дети — это неблагодарная саранча. Дети — сволочи, обманщики и негодяи. А за границей — вдвойне сволочи.
Перегретый голос моей бабушки транслировался по всему Сан-Марино с помощью радио службы спасения, предназначенного для того, чтобы призвать к оружию всех жителей маленькой республики в час, когда враг покажется у предгорий Монте-Титано.
— Почему никто ничего не делает? Я требую, чтобы мне дали ответ! — орала бабушка. — В СССР я была экономистом, важным человеком в Министерстве энергетики. У меня было тридцать подчиненных. Две секретарши. Сам министр знал мое имя.
В этот момент мама стала умирать от стыда перед нами, перед жителями Сан-Марино, перед всем миром.
А бабушка тем временем уже начала перечислять поименно всех знаменитых итальянцев, о которых она слыхала еще в СССР. В основном это были персонажи из кино, музыканты, политические лидеры и активисты левого крыла: Феллини, Мастрояни, Софи Лорен, Клаудия Кардиале, Верди, Доницетти, Пуччини, Робертино Лоретти, Тольятти, Грамши, Джузеппе да Витториа, Сакко и Ванцетти. Затем она припомнила Муссолини, чтобы усугубить эффект.
— Это фашистское гнездо, — рыдала она. — Помогите, они уже отлавливают евреев. Помогите! SOS, SOS, SOS!
В этот момент слова диктора «una vecchia stalinista» («старая сталинистка») и бабушкин крик «Хулиганы!» слились в одном потоке звуков, издаваемых сразу двумя громкоговорителями, закрепленными на вершине городских ворот Сан-Марино, после чего система экстренного радиооповещения затихла.
Пару минут мы сидели на каменной скамье, механически жуя виноград, не говоря ни слова. Тишину нарушил мой отец:
— Это был сильный номер.
— Не смешно, — сказала мама. — Это позор. Теперь все в Ладисполи будут об этом говорить.
Уже давно пробило два часа, и вот, наконец, тетя с кузиночкой материализовались у ворот. Тетя была в новом итальянском платье, которое она надела в то утро, вся в оборочках, вся трепещущая, как цирковая лошадь.
— Где она? — спросила нас тетя.
— Она в Доме правительства, — ответила мама. — Ты опоздала больше чем на час.
— Я побегу за ней туда, — сказала тетя, сверкая глазами. Оставив дочку с нами, она проследовала через ворота и дальше вверх по улице.
След ее еще не простыл, как мы услыхали звуки музыки, какой-то бодренький марш. Маленький оркестр появился из-за поворота дороги справа от нас. Музыканты прошли мимо нас вверх по дороге, вдоль старых городских стен. За оркестром маршировала процессия, состоящая из мужчин в белых курточках, голубых штанах и шляпах с перьями и женщин в бело-голубых платьях. Мужчины несли знамена, а женщины размахивали бело-голубыми флажками Сан-Марино с тремя пиками с башенками внутри золоченых гербов. За процессией Сыновей и Дочерей Сан-Марино проследовал взвод солдат в двууголках, с ружьями и деревянными штыками. Неужели они все изображали Наполеона на Аркольском мосту? Шествие замыкала шеренга аккордеонистов, игравших раскатистые песни, в белых форменных рубашках, коротких штанах с помочами и в забавных голубых беретах.
Вслед за ними из-за угла показалась и моя бабушка. Она брела по дороге, как отставший демонстрант, бесцельно глядя по сторонам. В кофте навыпуск, в красно-голубой панаме, свернутой набок, она напоминала итальянскую рыночную торговку фруктами в конце утомительного дня, после беспрестанного взвешивания персиков и слив. Но еще больше она походила на усталого генерала, подавившего мятеж и дико взирающего на небеса и городские стены, будто бы говоря им: «Придет день — и вы падете».
В левой руке она сжимала бутылку дешевого местного «Наполеона». То и дело отхлебывая из горлышка, Вбабушка следовала за процессией, распевая «Подмосковные вечера».
— Она не потерялась, — объявила нам бабушка. — Нет, нет и еще раз нет! Она бросила меня, дрянь такая. Я ненавижу ее, я отказываюсь от нее. Поганка!
Плюхнувшись рядом с папой на скамейку и положив голову ему на плечо, она стала всхлипывать:
— Ради нее я отказалась от любви, — сказала бабушка, и голос ее задрожал.
— Мамочка, мы все знаем эту историю, — сказала моя мама.
— Нет, дай мне закончить. Ты никогда не даешь мне говорить. После того как мы с твоим отцом развелись, я встретила мужчину на курорте, на Северном Кавказе. Мы оба страдали пониженной кислотностью. Он был вдовец, на десять лет старше меня, еврей, очень достойный мужчина. Жил он в Ленинграде.
Бабушка поправила свою панамку. Бутылку коньяка она зажала между коленей, но больше не отпивала.
— Ты этого, наверное, не помнишь, — сказала она, повернувшись к моей маме. — Я поехала к нему в Ленинград. Тебе было семнадцать, твоей сестре десять. Я отправила вас на весенние каникулы к брату за город. Этого человека звали Вениамин. Какой элегантный мужчина! Профессор политехнического института, со своим автомобилем. Вы понимаете, мне было сорок два, сорок два. Это было во время оттепели; Сталин умер, мы все еще надеялись... И я поехала к нему в Ленинград. Он приносил мне завтрак в постель. Творог, свежайший, с рынка. Он пел и играл на фортепиано. Для меня. Это было непередаваемо, как в кино. Ничего подобного с твоим отцом. У меня этого никогда раньше не было.
— Чего этого, бабуля? — спросила моя одиннадцатилетняя кузина.
— Тише, детка. Не было... Такого мороженого, такого сладкого мороженого, — говорила бабушка, а слезы струились из ее серо-голубых глаз, которые отказывались стареть вместе со всем организмом.
— Он сделал мне предложение. Но я наступила себе на горло. Нужно было растить дочерей, давать им образование. И что теперь? Что я получила взамен? Вот это? — указывая вперед, на три вершины Монте-Титано, она сотрясала своей бутылкой.
— Мама, — сказал мой отец бабушке, — почему бы нам всем не выпить Наполеона. За вашу победу над Сан-Марино.
— Бабуля, все будет хорошо. Мы тебя все любим, — сказала кузиночка. Ее остриженные кудри отросли за два месяца в Италии.
Тут через ворота галопом проскакала моя тетя, и начались слезы радости и воссоединения. Все трое — бабушка, тетя и кузина — обнимались и целовались, прыгали от радости, а мы сидели на каменной скамье и созерцали всю эту сцену. Мне с родителями не было места в этом спектакле семейной любви, где искусство и жизнь неразделимы.
К этому времени группы беженцев из нашего автобуса стали проходить мимо нас сквозь ворота Св. Франциска. Я увидел среди них Лану Бернштейн с новым ухажером, математическим гением в полосатой рубашке с короткими рукавами. «Только бы Ирена не прошла мимо», — думал я.
Мы сидели на каменной скамье, взирая на долину, где наполеоновские войска когда-то стояли в нерешительности. Коньяк обжигал глотку и успокаивал, но и коньяку было не под силу смыть с гортани застарелый привкус семейных проблем, место которым у психоаналитика на диване. Последними мы забрались в автобус, отъезжающий в Венецию. Через три часа пурпурные голуби Сан-Марко приветствовали победоносные наполеоновские войска.
Перевод с английского Маши Аршиновой при участии автора
Copyright © Maxim D. Shrayer. All rights reserved.
Категория: Отрывки
войдите или зарегистрируйтесь