Пол Мюррей. Скиппи умирает

• Corpus, 2012
• Почему Скиппи, 14-летний ученик престижной католической школы Сибрук, падает замертво в местном кафе? Связано ли это с попытками его одноклассника Рупрехта открыть портал в параллельную вселенную? Не виноват ли в этом юный наркоторговец Карл, настойчиво соблазняющий девушку, которая стала для Скиппи первой любовью? А может, есть что скрывать безжалостному директору школы или монахам, преподающим в Сибруке? Роман ирландского писателя Пола Мюррея «Скиппи умирает» начинается со смерти заглавного героя, но описывает и то, что ей предшествовало, и то, как развивались события потом.
• Перевод с английского Т. Азаркович

---

Когда-то, в зимние месяцы, сидя на средней парте в среднем ряду в кабинете истории, Говард любил наблюдать, как всю школу охватывает пламя. Площадки для игры в регби, баскетбольное поле, автомобильная парковка и деревья позади нее — в одно прекрасное мгновенье все это должен поглотить огонь; и хотя эти чары быстро разрушались — свет сгущался, краснел и мерк, оставляя школу и окрестности целыми и невредимыми, — было ясно одно: день почти завершился.

Сегодня он стоит перед классом, полным учеников: ни угол зрения, ни время года не подходят для любования закатом. Но он знает, что до конца урока остается пятнадцать минут, и, потеребив себя за нос, незаметно вздохнув, делает новую попытку:

— Ну же, давайте. Назовите главных участников. Только главных. Есть желающие?

В классе по-прежнему стоит мертвая тишина. От радиаторов так и пышет жаром, хотя сегодня на улице не слишком- то холодно: просто устаревшая отопительная система работает как попало, как и почти все остальное в этой части школьного здания, и потому за день тут становится не просто жарко, а душно, как на малярийных болотах. Говард, разумеется, жалуется на духоту, как и остальные учителя, но в глубине души он даже доволен: такая жара, в сочетании с усыпляющим действием самого предмета истории, означала, что на его последних уроках беспорядок в классе вряд ли выйдет за пределы тихого гула и болтовни — ну разве что пролетит бумажный самолетик.

— Есть желающие? — повторяет он, старательно игнорируя поднятую руку Рупрехта Ван Дорена, под которой напряженно замер сам Рупрехт.

Остальные мальчики просто моргают, глядя на Говарда, как бы упрекая его за покушение на их покой. На том месте, где когда-то сидел сам Говард, сидит, окоченев, как будто под дозой, и глазеет в пустоту Дэниел "Скиппи"/"Неженка" Джастер; а в заднем ряду, у солнечного коллектора, Генри Лафайет устроил себе уютное гнездышко, сложил руки на парте и положил на них голову. Даже часы тикают так, словно наполовину дремлют.

— Мы же об этом толковали последние два дня. Значит, никто из вас не может назвать ни одной из стран-участниц? Ну-ка, вспоминайте. Я вас не выпущу из класса до тех пор, пока вы не покажете мне свои знания.

— Уругвай? — нараспев выговаривает Боб Шэмблз, словно выловив ответ из неких магических паров.

— Нет, — отвечает Говард, заглядывая на всякий случай в раскрытую книгу, лежащую на учительской кафедре.

«Ее называли в ту пору войной, которая положит конец всем войнам», — гласит подпись под картинкой, изображающей бескрайний пустынный ландшафт, начисто лишенный всяких признаков жизни — и естественных, и рукотворных.

— Евреи? — высказывает догадку Алтан О’Дауд.

— Евреи — это не страна. Марио?

— Чего? — Марио Бьянки поднимает голову, похоже, отрываясь от своего телефона, который он слушал под партой. —  А, ну как же... Как же... А ну прекрати! Сэр, Деннис трогает меня за ногу! Хватит меня щупать, отстань!

— Перестань трогать его за ногу, Деннис.

— Я и не думал, сэр! — Деннис Хоуи принимает вид оскорбленной невинности.

Написанные на доске буквы MAIN — Милитаризм, Альянсы, Индустриализация, Национализм, — переписанные из учебника в начале урока, медленно обесцвечивает снижающееся солнце.

— Ну так что, Марио?

— Э... — мямлит Марио. — Ну, Италия...

— Италия отвечала за поставки продовольствия, — подсказывает Найел Хенаган.

— Но-но, — предостерегающе говорит Марио.

— Сэр, Марио называет свой член «Дуче», — докладывает Деннис.

— Сэр!

— Деннис!

— Но ведь это правда — да-да, я сам слышал. Ты говоришь: «Пора вставать, Дуче. Твой народ ждет тебя, Дуче».

— Зато у меня хоть член есть, не то что у некоторых... А у него вместо члена просто фигня какая-то...

— Мы уклонились от темы, — вмешивается Говард. — Ну же, ребята. Назовите главных участников Первой мировой войны. Хорошо, я вам подскажу. Германия. В войне участвовала Германия. Какие союзники были у Германии? Слушаю тебя, Генри! Это Генри Лафайет, витавший мыслями неизвестно где, вдруг издал громкий хрюкающий звук. Услышав свое имя, он поднимает голову и глядит на Говарда затуманенными, ничего не понимающими глазами.

— Эльфы? — решается предположить он.

Класс заливается истерическим смехом.

— А что был за вопрос? — спрашивает Генри несколько обиженно.

Говард уже готов признать свое поражение и начать весь урок с начала. Впрочем, одного взгляда на часы достаточно, чтобы понять: сегодня уже ничего не успеть. Поэтому он просит учеников снова обратиться к учебнику и велит Джеффу Спроуку прочитать стихотворение, приведенное в учебнике.

— «В полях Фландрии», — читает, будто делает одолжение, Джефф. — Автор — лейтенант Джон Маккрей.

— Джон Макгей, — толкует по-своему Джон Рейди.

— Хватит.

Джефф читает:

Красны во Фландрии поля от маков,
Кресты рядами вместо злаков —
То наше место. Тут с утра
Трель жаворонка льется смело
Над страшным громом артобстрела.
Мы — мертвецы. А лишь вчера
Мы жили...

Тут звенит звонок. В одно мгновенье все мечтатели и сони пробуждаются, хватают свои рюкзаки, запихивают в них учебники и все как один мчатся к двери.

— К завтрашнему дню дочитайте главу до конца, — говорит Говард вдогонку куче-мале. — А заодно прочтите и то, что вы должны были прочитать к сегодняшнему уроку. Но шумная гурьба учеников уже схлынула, и Говард остался один, как всегда недоуменно гадая: а слушал ли его сегодня хоть кто-нибудь? Ему почти видится, как все его слова, одно за другим, сыплются на пол. Он убирает учебник, вытирает доску и направляется в коридор, где приходится продираться сквозь поток идущих домой школьников в учительскую.

Бурный гормональный всплеск разделил толпу школьников, собравшихся в зале Девы Марии, на великанов и карликов. В зале стоит резкий запах пубертата, который не удается победить ни дезодорантам, ни раскрытым окнам, и воздух содрогается от жужжанья, дребезжанья и пронзительных обрывков мелодий: это двести учеников судорожно — как ныряльщики, торопящиеся пополнить запасы кислорода, — включают свои мобильные телефоны, которыми запрещено пользоваться во время занятий. Гипсовая Мадонна со звездчатым нимбом и персиковым личиком стоит, кокетливо надув губки, в алькове на безопасном возвышении и взирает на буйство начинающейся маскулинности.

— Эй, Флаббер! — Это Деннис Хоуи несется, перебегая дорогу Говарду, наперерез Уильяму "Флабберу"/"Олуху" Куку. —  Эй! Послушай, я тут кое-что хотел у тебя спросить.

— Что? — мгновенно настораживается Флаббер.

— Ну, я просто подумал: ты, случайно, не лодырь, привязанный к дереву?

Флаббер — он весит под девяносто килограммов и уже третий год сидит во втором классе, — наморщив лоб, пытается осмыслить вопрос.

— Я не шучу, нет-нет, — уверяет Деннис. — Нет, я просто хочу узнать: может быть, ты лодырь, привязанный к дереву?

— Нет, — разрешается ответом Флаббер, и Деннис уносится, ликующе крича:

— Лодырь на свободе! Лодырь на свободе!

Флаббер испускает недовольный вопль и бросается было в погоню, но потом резко останавливается и ныряет в другую сторону, когда толпа вдруг расступается: через нее проходит кто-то высокий и тощий, как мертвец.

Это отец Джером Грин — учитель французского, координатор благотворительных мероприятий Сибрука и с давних пор самая пугающая фигура в школе. Куда бы он ни шел — всюду вокруг него образуется пустота шириной в два-три человеческих тела, словно его сопровождает невидимая свита вооруженных вилами гоблинов, готовых пырнуть всякого, кто таит нечистые помыслы. Говард выдавливает из себя слабую улыбку; в ответ священник смотрит на него с тем же безличным осуждением, какое у него наготове для всех без разбора: он так навострился заглядывать в человеческую душу и видеть там грех, похоть и брожение, что бросает эти взгляды и будто автоматически ставит в нужные графы галочки.

Иногда Говарда охватывает уныние: он окончил эту школу десять лет назад, а кажется, что с тех пор ничего не изменилось. Особенно нагоняют на него уныние священники. Крепкие по-прежнему крепки, трясущиеся все так же трясутся; отец Грин все так же собирает консервы для Африки и наводит ужас на мальчишек, у отца Лафтона все так же наполняются слезами глаза, когда он дает послушать своим нерадивым ученикам Баха, отец Фоули все так же дает «наставления» озабоченным юнцам, неизменно советуя им побольше играть в регби. В самые тоскливые дни Говард усматривает в живучести этих людей какой- то укор себе — словно почти десятилетний кусок его жизни, между выпускными экзаменами и унизительным возвращением сюда, по причине его собственной глупости, оказался отмотанным назад, изъятым из протокола как никому не нужная чепуха.

Разумеется, это паранойя чистой воды. Священники ведь не бессмертны. Отцам из ордена Святого Духа грозит та же беда, что и всем остальным католическим орденам: вымирание. Большинство священников в Сибруке старше шестидесяти, а последний новобранец в пасторских рядах — неуклонно редеющих — это молодой семинарист откуда-то из-под Киншасы; в начале сентября, когда заболел отец Десмонд Ферлонг, бразды правления школой впервые в истории Сибрука взял мирянин — учитель экономики Грегори Л. Костиган.

Оставив позади обшитые деревом залы старого здания, Говард проходит по Пристройке, поднимается по лестнице и с привычным тайным содроганием открывает дверь с надписью «Учительская». Там полдюжины его коллег ворчат, проверяют домашние задания или меняют никотиновые пластыри. Ни с кем не заговаривая и вообще никак не давая знать о своем появлении, Говард подходит к своему шкафчику и бросает в портфель пару учебников и кипу тетрадей, затем бочком, чтобы ни с кем не встречаться взглядом, он прокрадывается к двери и выходит из учительской. Он с шумом сбегает по лестнице и идет по теперь уже опустевшему коридору, не сводя глаз с выхода, но вдруг останавливается, услышав молодой женский голос.

Хотя звонок, оповещавший об окончании сегодняшних уроков, прозвенел еще пять минут назад, похоже, урок в кабинете географии идет полным ходом. Слегка нагнувшись, Говард заглядывает внутрь сквозь узенькое окошко в двери. Ученики, сидящие в классе, не выказывают ни малейшего нетерпения — напротив, судя по выражениям их лиц, они вообще забыли о ходе времени.

А причина, по которой они забыли о нем, стоит перед классом. Зовут ее мисс Макинтайр, она временная учительница. Говард уже видел ее пару раз в учительской и в коридоре, но еще ни разу с ней не разговаривал. В пещеристой глубине кабинета географии она притягивает к себе взгляд, будто пламя. Ее светлые волосы ниспадают таким каскадом, какой обычно увидишь только в рекламе шампуней, и этот водопад дополняет элегантный костюм-двойка цвета магнолии, сшитый скорее для заседаний совета директоров, чем для школьного класса; ее голос, мягкий и мелодичный, в то же время обладает неким трудноописуемым свойством, неким властным полутоном. Она обнимает рукой глобус и, говоря, рассеянно поглаживает его, будто жирного избалованного кота; кажется, он почти мурлычет, томно вращаясь под кончиками ее пальцев.

— ...а под корой Земли, — рассказывает она, — настолько высокая температура, что горная порода там находится в расплавленном состоянии. Может кто-нибудь сказать мне, как она называется, эта расплавленная порода?

— Магма, — отзывается сразу несколько хриплых мальчишеских голосов.

— А как мы называем ее, когда она вырывается из вулкана на поверхность Земли?

— Лава, — отвечают ей дрожащие голоса.

— Отлично! Миллионы лет назад извергалось невероятное множество вулканов, и на всей поверхности Земли непрерывно кипела лава. Пейзаж, который окружает нас сегодня, — тут она проводит лакированным ногтем по выступающему горному хребту, — это преимущественно наследие той самой эпохи, когда вся наша планета переживала колоссальные изменения. Пожалуй, можно было бы назвать ту эпоху периодом подросткового созревания Земли!

Весь класс дружно краснеет до корней волос и старательно таращится в учебники. А она снова смеется, крутит глобус, подталкивая его кончиками пальцев, будто музыкант, перебирающий струны контрабаса, а потом случайно глядит на свои часы:

— Боже мой! Ах вы бедняжки, да я должна была отпустить вас еще десять минут назад! Почему же никто мне ничего не сказал?

Класс еле слышно бормочет что-то, все еще не отрываясь от учебников.

— Ну хорошо...

Она поворачивается и начинает писать на доске домашнее задание, при этом юбка ее чуть поднимается, обнажая колени сзади. Вскоре дверь распахивается, и ученики неохотно покидают класс. Говард притворяется, будто разглядывает фотографии недавнего похода на гору Джаус, вывешенные на доске объявлений, а сам краешком глаза наблюдает, как иссякает ручеек из серых свитеров. Но она все еще не появляется. Тогда он идет к двери, чтобы посмо...

— Ой!

— О господи, извините, пожалуйста. — Он нагибается и помогает ей собрать листы бумаги, разлетевшиеся по грязному полу коридора. — Извините, я вас не заметил. Я спешил... э-э... на встречу...

— Все в порядке, спасибо, — говорит она, когда он кладет стопку географических карт поверх той кипы, которую она уже собрала. — Спасибо, — повторяет она и глядит ему прямо в глаза.

Она не отрывает взгляда, когда они одновременно поднимаются, и Говард, тоже не силах отвести глаз, вдруг паникует: а что, если они так сцепились, как в тех выдуманных историях про детишек, которые, когда целовались, сцепились брэкетами так, что пришлось спасателей вызывать, чтобы их расцепить?

— Простите, — задумчиво говорит он еще раз. — Перестаньте извиняться, — смеется она.

Он представляется:

— Меня зовут Говард Фаллон. Я учитель истории. А вы заменяете Финиана О’Далайга?

— Верно, — отвечает она. — Его не будет, наверное, до Рождества, с ним что-то случилось.

— Камни в желчном пузыре, — сообщает Говард.

— Ой, — говорит она.

Говард тут же жалеет о том, что упомянул про желчный пузырь.

— Ну, — с усилием заговаривает он снова, — я сейчас еду домой. Может быть, подбросить вас?

Она наклоняет голову набок:

— А как же ваша встреча?

— Ах да, — спохватывается он. — Ну, на самом деле это не так важно.

— У меня тоже есть машина, но все равно спасибо за предложение, — говорит она. — Впрочем, можете понести мои книги, если хотите.

— Хорошо, — отвечает Говард.

Возможно, это предложение не лишено иронии, но, пока она не взяла свои слова назад, он забирает из ее рук стопку папок и учебников и, не обращая внимания на убийственные взгляды ее учеников, все еще слоняющихся по коридору, шагает вместе с ней к выходу.