Лора Касишке. Вся жизнь перед глазами

Пролог к роману

О книге Лоры Касишке «Вся жизнь перед глазами»

Они стояли в девчачьем туалете, когда раздались первые звуки выстрелов из автоматического пистолета: тра-та-та. Они доносились откуда-то издалека, словно звучали не наяву, и девочки продолжали причесываться и прихорашиваться перед зеркалом...

Тра-та-та...

Зеркало, маленькое и узкое, типично казенное, но чисто вымытое, серебрилось загадочным блеском. Чуть раньше уборщица прошлась по нему тряпкой и специальным средством, и теперь мир в его глубине мерцал, словно внезапно открывшееся взору зазеркалье. Прозрачное и ясное, словно мысли Бога. Словно мысли Создателя всего сущего, отраженные в неподвижной спокойной воде.

Девочки стояли совсем близко, плечом к плечу, стараясь одновременно видеть друг друга в зеркале:

— темноволосая, сияющая красотка, сжимающая локоть подружки крендельком согнутой рукой;

— и заплаканная, но уже опять улыбающаяся блондинка. Правда, свое отражение в зеркале она видела слегка размытым из-за недавних слез, как на фотографии, сделанной из-под мерцающей поверхности пруда, да и тушь немного размазалась.

— Я так за тебя рада, — обратилась она к подружке.

— Тогда почему же ты плачешь? — засмеялась брюнетка.

— От счастья!

— Ты уверена, что не завидуешь? — Темноволосая передала белокурой щетку для волос.

Тра-та-та.

Тра-та-та.

— Что это?

Блондинка затолкнула щетку, в которой запутались золотистые и темные шелковистые волоски, в рюкзак, рядом с хрестоматией английской литературы. Тонкие страницы книги напоминали полупрозрачную кожу мертвого ребенка, и, кажется, все мысли и идеи, существующие или, возможно, когда-либо существовавшие в мире, были собраны и записаны в одной этой книге.

Так-так-так—так-так.

Снова этот звук, и сразу после — мягкий булькающий всхлип. Короткий вскрик — так может охнуть человек, поскользнувшись и плюхнувшись в ванну с теплой водой.

— Что за черт? — проговорила одна из девушек.

— Что это было?..

Вторая направилась к двери, но подружка схватила ее за локоть:

— Стой, не ходи. А вдруг там?..

— Что?

— Не знаю. — Она выпустила ее локоть.

— Кто-то дурачится. Наверное, Райан Балбес...

Тра-та-та...

На этот раз громыхнуло близко, отчетливо, с металлическим звоном — так, что обе взвизгнули. За вскриком последовало молчание, бессмысленное, холодное и твердое, как керамическая плитка на стенах туалетной комнаты. Вдруг одна из подруг прошептала:

— Это Майкл Патрик. Вчера на тригонометрии он говорил, что принесет в школу пистолет, чтобы убить...

— Кого? Убить кого?

— Всех.

— Что?

— Он сказал, что все — долбаки. Я думала, он шутит... Все знают, что он придурок и урод.

— Почему ты никому не сказала?

— Я...

За дверью раздался еще один крик — отчаянный и безнадежный. «Помогите...» — застонал мужчина. И настала тишина.

Мистер Макклеод?

Повисло плотное, глухое молчание. И вдруг у одной девушки на правом запястье звякнули серебряные браслеты. Обе в ужасе замерли. Девушка плотно зажала браслеты второй рукой.

Дверь медленно открылась, и в туалет вошел юноша. Перед собой он держал большой иссиня-черный пистолет, обхватив его обеими руками.

Это был Майкл Патрик.

— Привет, — улыбнулся он.

Одна из подружек тяжело сглотнула, заталкивая назад готовое вырваться рыдание:

— Майкл...

На нем была переливающаяся рубашка — чистая светлая рубашка, — но под мышками уже расползлись огромные уродливые пятна пота. На шее, чуть ниже подбородка, виднелась воспаленная царапина, должно быть, порезался утром при бритье, когда торопился.

Майкл Патрик усмехнулся. Тяжело дыша, убрал одну руку со ствола и сунул ее в карман джинсов. Он был обут в белые с голубыми молниями по бокам кроссовки с болтающимися шнурками.

— Ну? — Его голос разорвал тишину.

Девушки вздрогнули.

— Ну, — повторил он чуть мягче, словно извиняясь за то, что их напугал. — Которую из вас пристрелить?

Обе старались не дышать.

Молча смотрели ему в лицо, словно видели впервые. Кто это здесь с направленным на них пистолетом? Сколько раз в классе и в коридоре они проходили мимо Майкла Патрика и никогда даже не взглянули на него? Ненависть, живая и осязаемая, притаилась, поджидая. Уродливая и зловещая, как черная дыра, которая поглощает все на своем пути.

Он направил револьвер на одну из них, потом на другую:

— Ну, так кого же мне убить?

На этот раз они даже не вздрогнули. В зеркале у них за спиной — немного бесстрастного бессмертия и равнодушной бесконечности — как ни в чем не бывало продолжали в полной безопасности жить их отражения.

Одна из них наконец сглотнула, перевела дыхание и прошептала:

— Пожалуйста, не убивай никого из нас.

Майкл ухмыльнулся:

— Я убью только одну. Но вот кого?

Ткнул пистолет им в лицо так, чтобы они ощутили его запах — запах серы и масла.

Темноволосая девушка откашлялась и проговорила отчетливо и ясно, словно готовилась к этому годами:

— Если тебе надо убить одну из нас, убей меня. Майкл Патрик согласно кивнул в ответ и засмеялся. Теперь он не спешил.

— Ну а ты? — Он повернулся к другой девушке.

— Что ты можешь сказать?

Блондинка увидела свое отражение в зеркале за его спиной, заново ощутила рядом тепло подружки, влажное живое тепло. Слегка отодвинулась от нее. Опустила глаза к полу. Подруга дышала уже совсем спокойно. На сером линолеуме отчетливо виднелись царапины и странные золотые точки, словно кто-то каблуками втаптывал в пол драгоценности.

Она закрыла глаза.

Вокруг повисло ожидание.

И никого, кроме них троих. И никого, и ничего за ее пределами, по крайней мере, так казалось. Ни флага, хлопающего снаружи на ветру на верхушке флагштока. Ни вспыхивающей на солнце стойки для велосипеда. Ни оранжевых двойных дверей, открытых или закрытых. Ни стеклянного стеллажа в зале с наградами и кубками. Ни самого спортивного зала, пахнущего резиной и матами. Ни директорского кабинета с письменным столом, заваленным фотографиями смущенно улыбающихся детей и их мамаш, таких разных и все-таки чем-то неуловимо похожих, молодых и красивых или среднего возраста и полноватых, что уставились прямо в объектив.

Ни директора. Ни венецианских жалюзи, отбрасывающих полосатую тень на его лицо.

Ни учеников, подпирающих кирпичные стены и наблюдающих за происходящими вокруг событиями.

Ни урчащих автоматов в столовой, ни пожилой женщины, которая стоит за холодным стеклом в кафе, разрезая желатиновые пластины на изумрудные квадратики и раскладывая их на маленькие белые тарелки.

Никого, кроме них. Ни дворника, ни секретарши, ни души, ни Бога.

Никто не услышит того, что она скажет, произнесет она это вслух или нет. Она могла бы просто закрыть глаза и никогда больше не говорить ни слова. Или втянуть в себя весь воздух из комнаты — каждую пылинку, каждый атом — и спрятать его там, внутри...

Она уже была готова к этому, резко вдохнула, и серебряные браслеты на руке издали резкий, жутковатый в тишине звук.

Рука подруги соскользнула с ее запястья, дрожащего и потного... Эти серебряные браслеты она прошлым летом купила в бутике и сегодня утром, то есть миллион лет назад, надела на свою тонкую и слабую руку.

Теперь, когда браслеты никто не придерживал, они непрерывно позвякивали, как дешевые колокольчики на дверях магазинов. Или маленькие колокольчики на ошейнике кошки. Или медные колокольчики у стойки администратора. Позвоните в колокольчик, если нужна помощь. Они словно колокола Армии спасения... Запах бензина в бакалейной лавке, пригоршня медяков, брошенная в корзинку нищего, ее собственное дыхание на морозном воздухе.

А помимо отдаленного звука всех колокольчиков, которые она когда-либо слышала и любила слушать, девушка вдруг ощутила биение собственного сердца, тяжело колотящегося внутри, с силой толкающего кровь через все тело. Она любила слышать свое сердце.

Любила свое тело, всегда любила, даже если никогда раньше об этом не думала...

Она любила жизнь так сильно, что могла бы остаться здесь навсегда, на все оставшиеся времена, в этой ванной комнате, испуганная, но возмутительно живая... с серебряными браслетами на руке и татуировкой в виде розы на бедре — немного роковой красоты, вколотой прямо в кожу, — с золотыми волосами и румянцем на щеках от внезапно прилившей к лицу крови. У нее слегка кривоватые зубы, но это ее только украшает. Просто она улыбается с закрытым ртом, что делает ее чуть загадочной. Если бы только можно было, она бы всю оставшуюся жизнь улыбалась так радостно и загадочно.

Если бы только она могла.

Но Майкл Патрик поднес пистолет к ее уху, коснулся им виска. Ужасная синеватая чернота оружия словно что-то интимно шептала ей...

Надо было что-то ответить.

— Не убивай меня.

А когда он спросил:

— Тогда кого же убить? — она услышала свой ответ:

— Убей ее. Ее, а не меня.