Ева Хорнунг. Dogboy (фрагмент)

Отрывок из романа

О книге Евы Хорнунг «Dogboy»

В то первое утро Ромочка дал всем щенкам имена. Он горделиво оглядывал их. Четыре штуки, и все его собственные! Коричневый Братец, Черная Сестрица, Белая Сестрица, Серый Братец. На следующий день он придумал им другие клички, но скоро забыл их — как забыл и то, что в первые дни он считал их другими, не такими, как он сам, человечий детеныш. Они шумно дышали и пыхтели, согревая его ночью, и дрались с ним за лучшее место на лежанке и за Мамочкино молоко. Они облизывали его, оставляя на лице молочные следы. Ромочка ощупывал руками их теплые мордочки, брюшки и загривки — гладил их, боролся с ними, вылизывал их, целовал.

Взрослых собак в их семье было три. Когда они возвращались с улицы, их крупные костистые фигуры как будто заполняли собой все логово. Главной, вожаком стаи, считалась сильная и ласковая Мамочка, которая давала молоко. Еще две взрослые собаки тоже были ее детьми, только из предыдущего помета. Они уже выросли, но к Мамочке относились по-прежнему ласково и почтительно.

Две взрослые собаки, большие и сильные, спокойно могли сбить его с ног. В общем, они не особенно церемонились с Ромочкой, но относились к нему вполне терпимо — как и к его молочным братикам и сестричкам, маленьким щенятам.

От малышей пахло молоком, а от взрослых собак — слюной и еще чем-то неприятным, даже противным. И все же у каждой собаки запах был свой, отличный от остальных. И каждая взрослая собака несла свой запах на языке, на лапах, на коже, в испражнениях и моче, которая заменяла им личную подпись. А свою власть они демонстрировали с помощью зубов — чистых и острых. Целуя щенков и друг друга, они сообщали о состоянии своего здоровья и о своих достижениях. Ромочка тоже тыкался в морды щенкам, целовал взрослых, когда те возвращались с охоты, обнюхивал их загривки и плечи и выяснял, чем они занимались и что сегодня нашли. Ему, как и щенкам, интересно было узнавать разные истории по запаху, который шел от шерсти и раскрытых пастей, но его истории были неполными, потому что он не умел распознавать подробностей.

Мамочка была гораздо умнее двух других взрослых. Она успешно заправляла всеми делами в их стае. Мамочка поднимала голову и плечи от щенков, и двое выросших детей сразу переставали ссориться из-за костей и успокаивались. Мамочка умела прекратить грызню между Черным Псом и Золотистой Сукой, едва покосившись на них.

Мамочке часто приходилось рисковать и избегать опасности; морда и плечи могли бы многое рассказать о ее мудрости и богатом жизненном опыте. Риск ее не притягивал; она не бежала по остывшему следу только ради того, чтобы посмотреть, что случилось с кем-то другим. Она не спешила пропитываться всеми встречными незнакомыми запахами. Запах у нее был один, отчетливый, который окутывал ее как плащ, как маскарадный костюм. Мамочка добывала пропитание в проверенных местах — там, где не поджидали всякие беды и неприятности. Кроме того, Мамочка хорошо знала людей; ее многочисленные шрамы свидетельствовали как о людской нежности, так и о людском зверстве.

Двое Мамочкиных детей из предыдущего помета были крепкие, здоровые и глупые — им бы только бегать. Они обожали всякие новые запахи и стремились потакать своим капризам. Им не терпелось все обнюхать, все повидать. Малыши с восторгом ползали по ним, читая истории их похождений, пока взрослые не сбрасывали их. Золотистая унаследовала Мамочкину отвагу и хитрость. Она была чуть темнее матери, с желтоватой головой и золотисто-серой густой гривой. Черный, ее брат, был самым крупным в стае. От матери он взял широкий, крепкий костяк и густую шерсть. В полумраке светлая голова казалась маской над черным треугольником груди, черным поджарым брюхом и черными лапами. Черный бывал безрассудно смелым, но иногда отчего-то трусил. Тогда он огрызался на всех или уползал в угол.

Первое время к Ромочке относились как к пятому несмышленому щенку. Его нужно было кормить и охранять. Взрослые толкали его, пинали, кусали и лизали. Ему выговаривали; его стыдили. Он, со своей стороны, очень старался угодить взрослым, а когда на него рычали, опускал глаза вниз. Первое время он старался во всем подражать своим молочным братьям и сестрам, своим однопометникам. Щенки стремительно росли и скоро превзошли его во всем. Он подражал их проворству. Он пытался услышать то, что слышат они, и определять Мамочку по запаху еще до того, как она появлялась, — совсем как они.

И все же он умел многое из того, что было недоступно щенкам: например, наслаждаясь молоком, он одновременно гладил Мамочку.

* * *

Первые несколько недель Ромочка был всем доволен. Он жил как во сне. Добрые звери в темноте терлись о него, терлись — и, наконец, сам он тоже превратился в зверя. День сменялся ночью, холод — теплом, голод — полным желудком. Прежняя жизнь и верхний мир стерлись из его памяти. Он вспоминал о нем, лишь когда взрослые уходили за добычей. Назад они возвращались с холодной, мокрой шерстью, покрытые снегом и ледышками. Прежний мир сводился теперь только к запахам, которые приносили на себе взрослые, и к самой разной еде. Взрослые приносили щенкам крыс, мышей, кротов. Один раз добыли даже жареную курицу. Однажды притащили несколько батонов хлеба, в другой раз — холодную вареную картошку. Ромочка быстро приучился есть все, что дают; он часами обгладывал и грыз мелкие косточки и хрящики. Мамочка очень заботилась о нем. Она следила, чтобы Ромочке, как четырем его остальным щенкам, доставалась его доля. Она дочиста вылизывала его, придерживая лапой. Ромочка так радовался, что его включили в семью, что позволял Мамочке все — хотя ему, наверное, хватило бы сил сопротивляться. Когда Мамочка уходила на охоту, он спал или играл со щенками, подражая их рычанию и тявканью.

Золотистая и Черный не возражали против того, что теперь им придется заботиться еще и о Ромочке. Он смутно помнил, как враждебно они смотрели на него в первый день. Тогда от них не пахло ничем особенным. Он помнил их глаза. Они смотрели на него как на добычу, хотели его сожрать. Зато теперь все по-другому! Ромочка оценивал себя с их точки зрения. Как правило, Черный и Золотистая обращались с ним, как с остальными щенками. Бегло приветствовали, входя, но быстро стряхивали его; коротко рычали, если он, заигравшись, слишком сильно тянул их за шерсть или кусал. Рычали более злобно, если он слишком близко подползал, когда они ели. Но Ромочка умел то, на что ни один щенок не мог и надеяться. Он умел вставать на задние лапы, и тогда его глаза и лицо оказывались над взрослыми. Черный и Золотистая по-своему любили его и заботились о нем — как заботились о всех его молочных братьях и сестрах, щенках из одного помета. И все же Ромочка доставлял им новую радость, прежде неведомую: им приятно было угождать ему. Золотистая предпочитала держаться от него подальше. Она наблюдала за ним и принюхивалась к нему. Черный обнюхивал его не только в знак приветствия, но просто так, из любопытства.

От щенков-малышей шло тепло и простые физические радости. А еще с такими товарищами было очень весело играть. Сначала Ромочка не различал их. Поскольку белую собачку лучше было видно в темноте, он чаще других хватал ее на руки и прижимал к себе. Родство с Белой Сестричкой связало их раньше, чем Ромочка что-либо понял. Прижимаясь к нему ночь за ночью, Белая все больше приноравливалась к Ромочке — и к переменам его настроения, и к мыслям.

В логове похолодало; дни становились все короче. Первое время Ромочка надевал на себя не все одежки, а только некоторые. Ему хватало живого и горячего тепла от щенков. Потом он снова принялся кутаться во все, что у него было. Щенки играли и днем и ночью, а глубоко засыпали только после кормления. Постепенно и Ромочкины привычки изменились.

Когда взрослые уходили на охоту, он вместе с молочными братьями и сестрами обследовал подвал, бегая из конца в конец и нюхая следы. Вместе со щенками он бежал прятаться в гнездышко, если они вспугивали крысу или сверху доносились страшные уличные шумы. В подвале стояли деревянные столбы; на них держался пол верхнего этажа. В дальних углах скопился всякий хлам: сгнившие тряпки, груды досок, пустые бутылки. В одном углу навзничь лежала статуя: безмятежное лицо над остроконечной каменной бородкой, из-под широких каменных манжет высовываются обломанные пальцы. Ромочка попробовал сдвинуть статую с места, но она оказалась очень тяжелой, и он утратил интерес к каменному человеку. Зато придумал интересную игру. Досками и тряпьем он выгораживал коридорчики: одни соединялись с другими ходами и переходами. Щенкам очень понравилось бегать по своеобразным загончикам по его следу. Ромочка строил целые лабиринты. Как только щенки поняли, что надо делать, они окунулись в игру со все возрастающими проворством и воодушевлением. Он заставлял их перепрыгивать препятствия и поворачивать там, где нужно. Если братья и сестра ошибались, он безжалостно наказывал их. Щенята быстро научились следить за Ромочкой и бежать за ним по пятам, повторять все его движения. Они бурно радовались, когда у них все получалось так, как он хотел. После игры все неслись в гнездышко и валились в кучу — понарошку дрались и кусались. А потом вылизывали друг друга и засыпали. Всякий раз взрослые, возвращаясь с охоты, заставали в логове какие-то перемены. Сначала это их даже пугало.

Днем Ромочка становился вожаком среди щенков. Вскоре, повинуясь его визгу и толчкам, они все вместе стали охотиться на крыс — правда, без особого успеха. Ромочка строил все более изощренные планы. Зато в темноте, по ночам, он превращался почти в инвалида, в калеку. А дни все укорачивались.

Ромочка еще помнил стылую квартиру и запах дяди, но смутно — как будто все это привиделось ему в интересном, но жутковатом сне. Первую маму он тоже вспоминал — правда, с трудом, но без всякой неприязни. В голове всплывали ее голос, ее запах — от нее пахло духами и потом. Но воспоминания всплывали перед ним все реже и реже. Они куда-то уплывали и стали далекими, как звезды. Ему снился прежний мир — серый, мрачный, почти без запаха. Просыпался он в густой, остро пахнущей тьме и от прикосновения шерсти, когтей и клыков.

* * *

Когда щенячья возня надоедала Ромочке, он усаживал их и пытался рассказывать им сказки. В щенячьих играх все время повторялось одно и то же: слежка, погоня, борьба, рычание, укусы и сон. Ромочка заползал в гнездышко, ложился брюхом вверх, и все щенки наваливались на него. Потом он понял, что валяться просто так скучно. Он схватил Белую и усадил ее рядом. Она послушно сидела там, где он ее посадил, и ясными глазами следила за ним, ждала указаний к новой игре и ободряюще тявкала. После Белой Ромочка попытался усадить и Черную, но та не отличалась покладистостью. Она обнажила пока еще маленькие клыки и постаралась напустить на себя грозный вид. Пришлось ее отпустить. В другой раз, когда представился случай, Ромочка схватил Серого, зажав его между коленями, и цапнул Коричневого за загривок. Черная куснула Ромочку уже всерьез, и он оставил ее в покое. Черная еще поворчала, грызя его руку, но потом все же села, преисполнившись любопытства. Он схватил тряпку и попытался укрыть щенят, как одеялом, и подоткнуть с боков, но только Белая ему это позволила. Ромочка схватился за один угол, Черная ухватила зубами другой и дернула. Серый Братец, извиваясь между его коленями, тоже цапнул тряпку за ближний к нему край.

Ромочка громко завизжал на своих молочных братьев и сестер. Коричневого он отшвырнул, Черную и Серого шлепнул. Серый тявкнул, Черная зарычала. Оба воровато покосились на него и снова схватили тряпку за края. От злости Ромочка даже всплакнул. Потом отвернулся от непослушных глупышей и похлопал ладонью по полу, подзывая к себе Белую. Та подползла поближе и заглянула ему в глаза. Ромочка еще немного поплакал, а потом успокоился. Все пошло не так, как он задумал, но Белая изо всех сил старалась его слушаться.

— Жили-были... — произнес он. Услышав человеческую речь, все щенки замерли, как по команде. Ромочка приободрился. — Жили-были собаки. Они были очень хорошие, послушные, и всегда чистили зубы... — Ромочка засмеялся и задумался. Что бы еще им рассказать? — Одна собачка самая хорошая, вторая самая плохая, третья самая храбрая, четвертая самая трусливая.

Слова уходили в темноту и как будто изменяли ее. Ромочка очень обрадовался. Но потом щенкам надоело его слушать. Белая еще старалась, а Серый затрусил прочь: он учуял под досками какую-то живность. Коричневый тянул Ромочку за рукав, а Черная, дергая головой, расправлялась с ненавистной тряпкой. Белая Сестричка еще немножко потерпела, а потом спрыгнула с его коленей и побежала прочь.

— Вот глупые псины! — закричал Ромочка, но слова уже утратили волшебство.

Снег падал все чаще и, долетев до земли, лежал на ней и не таял. Первое время Ромочке и в голову не приходило вылезти из логова — хотя бы для того, чтобы полюбоваться на дневной свет. Правда, мочиться в логове он терпеть не мог, хотя так поступали все щенки. Даже Ромочка чуял, что его моча пахнет по-другому: как-то острее, неприятнее. Однажды ночью он вскарабкался на обледенелый верхний этаж и помочился в самом дальнем от логова углу. Золотистая испуганно наблюдала за ним со своего поста, но не двинулась с места и не попыталась ему помешать. Следом поднялись Мамочка и Черный; они встали у него за спиной и следили за ним. Наверху, в развалинах, мороз был зверский и так же темно, как внизу, но совсем не так уютно. Порыв ледяного ветра обжег Ромочке лицо, и он испугался. Его страшила тьма, нависшая над пустошью, и горящие вдали огни большого города. Он поспешил назад, в подвал. Взрослые шли за ним по пятам. Потом у них выработался особый ритуал. Мамочка задумчиво обнюхивала то место, куда он справлял малую нужду, а потом подпихивала его носом, направляя назад, в логово, и даже покусывала иногда, если Ромочка не спешил возвращаться. Он понимал, что от него пахнет не так, как от остальных. Кал Мамочка съедала. Сначала Ромочке было смешно, но потом он заметил, что Мамочка ест не только его какашки, но и какашки остальных щенков, и он перестал обращать внимание на этот ритуал.

Он понимал, когда собаки довольны. Он все чувствовал и видел по тому, как они двигались. Если члены его семьи весело виляли хвостами и широко улыбаются, значит, им хорошо. Если Мамочка, лежа в гнездышке с малышами, тихо вздыхала, Ромочка понимал, что она счастлива, и тоже чувствовал счастье. Если кто-то злился на него, его кусали. Позже Ромочка узнал, что укусы бывают разные: дружелюбные, когда прихватывают совсем не больно, и настоящие — обычно после долгих угроз, когда обиженный долго рычит, задрав дрожащую верхнюю губу и оскалив зубы. Он научился различать, когда кусают в шутку, в игре, а когда — всерьез. Он и сам быстро перенял манеру по-разному скалиться, когда играл и когда злился не на шутку. Он осязал и обонял членов своей стаи, своей семьи пальцами, носом и языком.

Пришлось выучить многочисленные ритуалы. Ромочка тоже бурно радовался взрослым и бежал к ним навстречу, когда те возвращались после долгой охоты. Радуясь, он, как остальные, низко опускал голову и поджимал губы. Встретив взрослых, он весело тявкал и лизал их в морду. Встреча сопровождалась признаниями. Ромочка перенял у молочных братьев и сестер позу радости и позу раскаяния, позу раздумья и позу вины, ожидания наказания. Щенки откровенно признавались взрослым в своих шалостях и прегрешениях: они подползали к матери на брюхе, не глядя на нее, а подобравшись поближе, перекатывались на спину и поскуливали, ожидая справедливого возмездия. Как правило, наказанием служило пережитое унижение. Если щенки, расшалившись, грызли кости Золотистой или растаскивали спальное гнездышко и раскидывали тряпки и солому по всему подвалу, они тут же сознавались во всем, как только приходили взрослые.

К такой откровенности Ромочка так и не смог приучиться. Встречая взрослых после какой-нибудь шкоды, он лгал, изображая радость. Черного и Золотистую его поведение очень удивляло и беспокоило. Они все меньше и меньше кусали его. И только Мамочка, учуяв его запах наверху, в развалинах, или в перевернутом гнездышке-лежбище, по-прежнему наказывала его, заставляя перекатываться на спину.

Однажды вечером снег все шел и шел. Наутро рассвело очень поздно, и освещение в подвале изменилось, стало каким-то серым. Щели и дыры в потолке, через которые раньше виднелось небо, оказались завалены.

Ромочка почуял рядом с собой Черного. Пес подошел к нему вплотную, сверкая глазами. Хвост быстро вилял из стороны в сторону. Он звал Ромочку. Ромочка понял, тявкнул и побежал за Черным. Черный вывел его наружу, и Ромочка сразу зажмурился: он уже забыл, что бывает светло. Он уже больше месяца не видел света. Тускло светило солнце — белое блюдце на тусклом сером небе. Земля была завалена белым. Черный на снегу особенно выделялся. Странно блестела желтоватая голова с выпуклым, крутым лбом. Шерсть на холоде стала гуще; особенно теплой она была на шее и загривке. Черный посмотрел на Ромочку блестящими взволнованными глазами, лизнул его в лицо и весело скакнул к двери церкви. Ромочка, оскальзываясь, побежал за ним в одних носках. Сухой снег скрипел под ногами. Помочившись на сломанную дверь, Черный вывел Ромочку наружу. Засохшие яблони превратились в снежных баб; все их ветки густо облепил снег. Снежная шуба укутала все палочки, все травинки и сгнившие бревна. Черный подвел Ромочку к калитке и вывел за ограду — в первый раз!

Все стало другим. Кружевные белые деревья высились над бело-синими волнами снежного моря. Вдали виднелся город. Жилые дома тоже изменились; на парапетах и подоконниках налипли снежные узоры. Никогда еще Ромочка не видел такого красивого снега!

Черный тявкнул, и Ромочка, обернувшись, увидел, как тот задрал заднюю ногу на угловой столб ограды. Потом, протиснувшись в щель, он старательно окропил все ближние столбы, стену трехэтажного бетонного недостроенного здания без крыши, внутри которого навалило высокие сугробы. Ромочка осторожно ставил свои метки в тех же местах, что и Черный. Главное — не вылить все за один раз! Черный проверил его работу и остался доволен. Он затрусил назад, к логову. У самого лаза он обернулся к Ромочке и завилял хвостом. Черный больше не смотрел на него свысока, а беседовал по-дружески. Как это мило! Ромочка очень обрадовался. Позже, когда все улеглись спать, он подполз к Черному и нерешительно ткнулся носом ему в бок. Черный растянулся во всю длину, словно приглашая его прилечь рядом. Когда Ромочка обвил руками его толстую шею и зарылся в его густую шерсть, Черный глубоко вздохнул и впервые с истинной нежностью лизнул мальчика в лицо.

После этого Ромочка старательно метил все нужные места. Мамочка, братья и сестры понюхают его метку и поймут, что он честно выполняет свой долг.

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: Австралийская литератураЕва ХорнунгИздательство «Центрполиграф»
Подборки:
0
0
4066
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь