Большой взрыв

Глава из романа Уильяма Глэдстоуна «Двенадцать»

О книге Уильяма Глэдстоуна «Двенадцать»

12 марта 1949 года

Большой взрыв, имевший место двенадцатого марта тысяча девятьсот сорок девятого года, не был тем событием, которое привело к возникновению жизни во Вселенной. Оно подробно описано Стивеном Хокингом и многими другими учеными. Тем не менее это был тот самый взрыв, что увенчался зарождением Макса Доффа.

В тот на редкость благодатный, усеянный звездами студеный вечер, ровно за сорок восемь минут пятнадцать секунд до полуночи, в пригороде нью йоркского Тэрритауна, в спальне своего дома, стилизованного под ранчо, Герберт и Джейн Дофф испытали взаимный оргазм, ярчайший в их сорокапятилетней супружеской жизни.

У Герберта несравненное ощущение продлилось четырнадцать секунд.

У Джейн оно оказалось гораздо более значительным. В то время как ее физическое тело содрогалось волнами чувственного удовольствия, пульсирование которых проникало в самую душу, она одновременно пережила ощущение выхода из своей телесной сущности, оказавшись в окружении величавых переливов живого пурпура и синевы. Время застыло, и женщина блаженно с ним слилась, положившись на его волю. Подобное она испытывала впервые. В этот момент Джейн четко уяснила, что они с мужем наконец зачали желанного ребенка.

Ребенок у Герберта с Джейн, собственно, уже был: полуторагодовалый сын Луис. Его появление на свет омрачила пуповина, опутавшая шею. Если бы не самоотверженные усилия работников роддома, то еще вопрос, пережил бы мальчик родовую травму или нет.

Уже с первых дней жизни Луис был капризным, раздражительным, неуемным сумасбродом, которому никто и ничто не указ. К счастью для Джейн, Герберт владел успешным книжным издательством, а потому мог позволить нанять в дом на полный день няню, которая помогала присматривать за малышом, но и при этом за сорванцом нужен был, как говорится, глаз да глаз. А между тем супругам, откровенно говоря, так хотелось завести «нормального» ребенка.

И вот без девяти минут полночь двенадцатого марта сорок девятого года Герберт, чувствующий в себе полную удовлетворенность, вместо того чтобы расслабиться, с некоторой оторопью наблюдал за тем, как в его объятиях сладкими судорогами исходила жена. Прошло три полновесных минуты, прежде чем оргазм женщины, не идущий по глубине и протяженности ни в какое сравнение с его собственным, наконец утих.

Аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес писал, что когда одна отдельно взятая пара занимается совершенной любовью, то вся Вселенная преображается, а данная пара становится всеми парами. Ему косвенно вторил и далай лама из Тибета, называя тантрический путь познания тропой смеха и соприкосновения. Его постулаты также гласили, что двое людей, любящих друг друга в совершенстве, спасут человечество и приведут все живое в нирвану. С той лишь оговоркой, что, насколько ему известно, на свете нет и никогда не было ни такой пары, ни подобного совокупления.

Двенадцатого декабря того же года в пять минут пятого пополудни на свет родился Макс Дофф — с открытыми глазами и улыбкой на лице.

Памятуя о бурных неприятностях, сопровождавших рождение Луиса, знающие люди посоветовали Джейн согласиться на кесарево сечение. Подобная жертва со стороны матери давала, во всяком случае, некоторый шанс на благополучное появление на свет ребенка, а там, глядишь, и жизнь его пойдет более менее складно.

Вместе с тем над сравнительно благополучным рождением Макса нависала темная тень. Она воплощалась в образе его старшего брата Луиса, которому шел уже третий год, а силы и проворства в нем было предостаточно для того, чтобы составлять для новорожденного нешуточную угрозу.

На третий день жизни Макса родители привезли его домой, расположились на своей большой кровати в супружеской спальне и представили новорожденного братика Луису.

Не прошло и минуты, как Луис на глазах у оторопевших родителей вцепился Максу в горло. Выйдя из короткого ступора, Джейн не без труда оторвала судорожно впившиеся пальцы старшенького от шеи младенца, а Герберт встрял между ними всем телом. Взятый в клещи Луис, заполошно визжа, принялся колотить мать, а затем и отца. Из спальни его пришлось выволакивать вдвоем.

Столь бурное знакомство со своим старшим братом Макс перенес стоически, хотя оно было лишь началом в череде бесчисленных и не менее взрывных подобных эпизодов. Удивление у крохи изначально вызывало то, почему эти выходки так часты и неизменно направлены против него.

Впрочем, в остальном жизнь Макса протекала относительно гладко, и ребенком он рос вполне мирным.

Он и внешне был просто загляденье: ярко каштановые волосики, длинные черные ресницы, глубина смышленых карих глаз и на редкость совершенные черты лица, особенно когда он улыбался, а улыбкой мальчишка цвел, можно сказать, неизменно.

Не был Макс ни толст, ни худ, а сложен пропорционально — и мускулатура на месте, и нет тяжеловесной мосластости.

Перед незнакомыми людьми он не тушевался и общался без всякой замкнутости, лучась добродушием и явно полагаясь в них на все хорошее. Если бы еще не Луис, то детство у Макса было бы поистине безоблачное.

По какой то непонятной причине — то ли из за травмирующих нападок братца, то ли из за некой генетической предрасположенности — у Макса никак не развивались навыки речи. Лопотал он не хуже других малолеток, но почему то никак не мог складывать слова.

Он вполне понимал чужую речь, чуть ли не на телепатическом уровне общался с матерью и даже со своим мучителем Луисом, но на этом его коммуникативные навыки исчерпывались, что, разумеется, служило благодатной почвой для нескончаемых издевок старшего брата.

«Эй, дебил! — то и дело властно звенело в доме.— Ну-ка печенюшку притащил мне с кухни!»

Или: «Але, узик! А ну сюда, а то фофан влеплю!»

Этим «узиком», представлявшим собой сокращение от «умственно заторможенный», Луис несказанно гордился. Он сделал это словечко кличкой младшего братца. Джейн с Гербертом пресекали «дебила», по крайней мере в своем присутствии, но с «узиком» все же мирились в тщетной надежде на то, что когда нибудь эта глупость старшему приестся. Мирился с ограничениями и Луис, но, убедившись, что родители не слышат, он тут же переходил на свое: «Ур род, не дашь мне сейчас же грузовичок — всю жопу распинаю!» или «Пшел вон, дебил!»

Из неумения Макса формировать слова Джейн с Гербертом сделали вывод, что сын у них действительно отстает в умственном развитии. В четыре года они решили нанять для мальчика логопеда. Женщина врач быстро уяснила, что имеет дело с редкостно сообразительным ребенком, который схватывает все буквально на лету. Тем не менее складывать предложения Макс научился лишь к шести годам, но уж тогда свои упущения в области языка он наверстал с лихвой. И однажды утром, словно по мановению волшебной палочки, Макс попросту заговорил.

«Думаю, когда мы нынче летом поедем на виноградники Марты, надо будет снять тот желтый домик с отдельным прудиком и лодкой,— изложил он.— Мне там так понравилось прошлым летом! Хоть каждый день на озеро ходи».

Придя в себя, Джейн с Гербертом бурно возрадовались.

Примерно тогда же Макс собрал все высшие баллы при поступлении в школу, тем самым окончательно развеяв опасения родителей.

В то время как для отца с матерью прорезавшиеся вдруг дарования сына стали приятным сюрпризом, для Луиса они лишь послужили дополнительным раздражителем, и уж он постарался, чтобы братцу детство медом не казалось.

С самого начала Максом исподволь владела догадка о том, что жизнь его предназначена для достижения какой то важной судьбоносной цели. Поэтому он и явился в этот мир. Ощущение это было не сказать чтобы явным, тем не менее в мозгу у него словно жил некий голос, озвучивавший, для чего он был рожден, но не словами, а некими красками и мощными вибрациями. Внутренний мир Макса, эта его укромная игровая площадка, был исполнен красоты и изящества, доставлявших ему как хозяину несказанное удовольствие.

Ему, казалось, было по силам постичь суть любого предмета, но особенно Макса влекли к себе премудрости математики, в частности прихотливая игра чисел, постоянно крутящихся в его голове, подобно цветастому вихрю. Еще не научившись говорить, он уже мог перемножать в уме трехзначные цифры.

Постепенно этот его талант обрел некую объемность. Мальчик представлял себе множество трехмерных ящичков, расходящихся без конца и без края по горизонтали, по вертикали, по наклонным. При этом каждый из них был сам по себе отдельным универсумом со своей определенной формой и направлением, которые сообщались с другими.

Подобные экзерсисы были для него сплошным блаженством, как, собственно, и большинство вещей в этой жизни. Хотя присутствовало в ней и одно неусыпное напоминание, что не все в жизни гладко.

Луис!

Невзирая на злодейские, садистские выходки со стороны старшего брата, Макс считал Луиса своим лучшим другом. Словно какая то неброская, полная сопереживания связь заставляла мальчика с трогательной привязанностью относиться к своему мучителю. Обоих словно скрепляла меж собой память о благостном, раю подобном вместилище, которым была для них в свое время утроба матери.

С самого рождения Макс понимал: где бы он ни был, это место на данный момент и уготовано ему жизнью, а потому относиться к нему надо с умиротворением.

Луиса, напротив, злило, что из безмятежной укромности он вылетел в мир, встретивший его на входе удушающей хваткой. А потому и влезать сюда ему пришлось, брыкаясь и вопя — словом, всему наперекор.

То, что брат воспринимал мир иначе, бесило Луиса еще больше, и он с твердолобым упрямством пытался силой и страхом изводить младшего так, чтобы у того от беспросветности темнело в глазах. Буквально с пеленок он при всяком удобном случае налетал на Макса, валил его на пол, душил и отступал лишь тогда, когда брат заходился плачем. Если на шум прибегали взрослые, то Луис ретировался на безопасное расстояние, и никто не догадывался о той степени насилия и ненависти, которую он вкладывал в свою методу. А так как Макс к тому же не умел говорить, Луису все сходило с рук. В конце концов Макс научился притворяться мертвым. Все прочее было бесполезно. Луис в припадках ярости исполнялся такой нечеловеческой силы, что с ним и взрослому то сразу не сладить. Несмотря на весь свой внутренний оптимизм, Макс начал мало помалу никнуть под неотступным гнетом насилия. Он не чувствовал себя в безопасности даже в родных стенах, к тому же знал, что ему придется поплатиться за все успехи в школе, да и вообще по жизни.

И по мере того как нападки брата все нарастали, мальчик стал всерьез помышлять о самоубийстве, чтобы избавиться от своего истязателя.

В возрасте семи лет он решил покончить с собой ударом кухонного ножа в живот. Тот укромный внутренний мир по прежнему жил в нем, все такой же гармоничный и исполненный радужных перспектив, но снаружи на него тяжелой каменной плитой давил мир внешний, от которого никуда не уйти и не деться.

Что ж, от слов к делу. Макс взялся за нож.

И вот, уже уперев тупое лезвие в живот, он вдруг вспомнил тот тихий внутренний голос из раннего детства и отложил орудие убийства. Да, он внезапно вспомнил, что у него впереди есть цель — непреложная и истинная,— для достижения которой ему потребуется упорно идти своим путем, не покоряясь никаким встречным препятствиям.

Так он постиг и то, как не поддаваться удушающим броскам брата.

Еще совсем ребенком, не умея даже внятно говорить, Макс каким то образом проявлял свои лидерские качества, становясь во главе группы своих сверстников.

Из класса в класс он успевал на «отлично» по всем школьным предметам, да и вообще получал неподдельное удовольствие от учебы. Успехи были и в спорте. В двенадцать лет Макс выиграл окружное первенство Вестчестера по бегу на среднюю дистанцию. Как он потом отшучивался, это все заслуга Луиса. Как раз от него он и хотел удрать на спринтерской скорости.

В экзаменационный год именно ему доверили выступить с речью на вручении дипломов. Макс был и председателем ученического совета, и капитаном команд по бейсболу, футболу и борьбе. Он непостижимым образом угадывал, куда полетит мяч или направится соперник, а потому фактически всегда оказывался в нужное время в нужном месте, так что мысли о возможной ошибке никогда и не возникало.

Макс всегда считал себя обязанным преуспеть на избранном поприще. Так в итоге и оказывалось, но при этом у него не терялось радостное волнение, присущее большинству детей.

Нет смысла говорить, что родители души в нем не чаяли, а благодаря успешному бизнесу отца он мог ни в чем себе не отказывать. Так что, несмотря на происки брата, подростковый возраст Макс пережил благополучно.

И вот в возрасте пятнадцати лет — а точнее, в четверг, девятнадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, в три пятнадцать пополудни, в кабинете доктора Говарда Грэя — Макс Дофф умер.

Купить книгу на Озоне