Педро Гонсалес Калеро. Философия с шуткой. О великих философах и их учениях

Отрывки из книги

Категорический императив и четырнадцатый год

Иммануил Кант, важнейший мыслитель Нового времени (а по мне, так и вообще всей истории философии), определил развитие немецкой культуры на много лет вперед. Его теорию познания, согласно которой каждый из нас воспринимает мир не таким, какой он есть, а таким, каким он ему открывается (хотя принципы познания остаются общими для всех) изучают в университетах всего мира.

Но куда более значительное влияние на немецкую и мировую культуру оказала этическая концепция философа. Кант сформулировал понятие категорического императива, универсальной и внеличностной силы, заставляющей человека поступать так, а не иначе. Согласно Канту, мораль — самостоятельный субъект действия, и человеческий разум над ней не властен (и уж точно не властны общественные установления и государственные интересы). Категорический императив можно назвать универсальным законом совести. Кант предлагает несколько его формулировок. Самая известная: «Поступай с другими так, как желаешь, чтобы поступали с тобой, и твоя воля станет универсальным нравственным законом». Но мне больше нравится другая: «Обращаться с человеком следует как с целью, а не как со средством ее достижения».

Как вы понимаете, категорический императив плохо сочетается с подчинением приказам и армейской дисциплиной. Недаром в своих поздних сочинениях Кант пришел к полному отрицанию войны. Тем не менее кайзер Вильгельм II, развязавший Первую мировую войну, утверждал, что львиной долей своих побед обязан «моральному и духовному наследию великого мыслителя из Кенигсберга».

Австрийский публицист Карл Краус, известный своим злобным сарказмом, написал по этому поводу: «Прошу иметь в виду, что приказы „Стоять!“, „Шагом марш!“, „Бей их!“ и „Ни шагу назад!“ не имеют ничего общего с моим категорическим императивом. Подпись: Кант».

Холостяк

Кант родился в бедной семье и прожил юные годы в страшной нищете. Лишь получив должность профессора Кенигсбергского университета, он смог забыть об унизительной экономии. Философ всю жизнь оставался холостяком, а на вопросы о том, почему он так и не женился, отвечал:

— Когда у меня была охота завести семью, на это не было средств; когда появились средства, пропала охота.

Небеса не для женщин

Кант всегда был галантен с дамами, но в глубине души не слишком высоко ценил женский интеллект и часто подшучивал над представительницами прекрасного пола. Философ утверждал, что женщинам закрыт путь в рай и приводил в качестве доказательства место из Апокалипсиса, где сказано, что после вознесения праведников на небесах на полчаса воцарилась тишина. А это, по мнению Канта, было бы совершенно невозможно, окажись среди спасенных хоть одна женщина.

Пунктуальный философ

Кант был большим педантом. Каждый день он вставал, ел и ложился в одно и то же время. И отправлялся на вечернюю прогулку ровно в пять, ни минутой позже, ни минутой раньше (только чтение «Эмиля» Руссо вынудило мыслителя несколько дней подряд пропускать послеобеденный моцион). В Кенигсберге шутили, что по Канту можно сверять часы.

Задний двор философии

В «Критике чистого разума» Кант утверждал, что мы не можем ничего знать наверняка о таких вещах, как Бог или душа, поскольку они лежат за гранью нашего опыта. Такое утверждение подрезало крылья сразу всем теологам и метафизикам. Тем не менее Кант допускал разумную веру и в Бога, и в бессмертие души, и в воздаяние — как за грехи, так и за праведную жизнь. Ницше называл такую двойственность «задним двором философии», через который в нее пытается проникнуть то, что прогнали от парадного входа.

В потемках

Генрих Гейне тоже недоумевал: какого дьявола Канту понадобилось разрушать традиционную систему доказательств существования Бога, чтобы потом безапелляционно постулировать его в более поздних сочинениях. Возможно, он просто хотел показать читателям, что жизнь без Бога невыносима? Но ведь это, замечает Гейне, все равно что разбить на улице все фонари, а затем созвать соседей и прочесть им убедительную лекцию о значении городского освещения в темное время суток.

Как опровергнуть пулемет

Гегель проповедовал диалектический идеализм и считал противоречия двигателями мышления. Идеалист до мозга костей, он отрицал существование реальности вне человеческой мысли и считал, что мир существует и развивается благодаря разрешению противоречий в нашем сознании. Дистанцию между мыслью и реальностью Гегель просто-напросто упразднил. Однако, как замечает известный немецкий историк науки Х.Й. Штериг, цитируя выдающегося мыслителя XX века Эрнста Юнгера, «аргумент можно опровергнуть, а пулемет — нельзя».

Примерно о том же, но другими словами, говорил испанский поэт и драматург Хосе Бергамин: «Противоречие можно разрешить словами, а в противостоянии понадобятся кулаки».

Кощунственная шутка

Гегель симпатизировал протестантизму, а о католической церкви порой отзывался весьма непочтительно. Одну из его богохульных шуток пересказал современный немецкий философ и писатель Рюдигер Сафрански. Всем известно, что в таинстве причастия хлеб и вино означают плоть и кровь Христову. Так что же, спрашивал Гегель, если мышь сгрызет кусок облатки, ее надо считать христианкой?

Непонятые

Сложность Гегеля давно стала притчей во языцех. Вот, пожалуй, самый ясный и простой для понимания фрагмент из пролога «Феноменологии духа»: «Однако именно в том, что сознание вообще знает о предмете, уже имеется налицо различие, состоящее в том, что для него нечто есть в-себе, а некоторый другой момент есть знание или бытие предмета для сознания. На этом различении, которое имеется налицо, основывается проверка. Если в этом сравнении одно не соответствует другому, то, по-видимому, сознание должно изменить свое знание, дабы оно согласовалось с предметом; но с изменением знания для него фактически изменяется и сам предмет, так как наличное знание по существу было знанием о предмете; вместе с знанием и предмет становится иным, ибо он по существу принадлежал этому знанию. Тем самым для сознания выясняется то, что прежде было дано ему как в-себе, не есть в себе или что оно было в себе только для него». Для меня: без комментариев. Как для вас, решайте сами.

Шопенгауэр называл подобные умствования издевательством над философией, напыщенной галиматьей, нагромождением бессмыслицы, бредом душевнобольного. Он посвятил Гегелю немало теплых строк в своем сборнике эссе «Парерга и паралипомена». Например, такие: «Если вы хотите превратить юношу в посредственность, неспособную мыслить, лучшее средство — чтение Гегеля.

Ибо, погрузившись один раз в чудовищную трясину пустых слов и абсурдных построений, молодой ум навсегда утратит вкус к размышлению. Чтобы охладить пыл ученика, подающего чересчур большие надежды, наставнику следует заставить его изучать Гегеля до полного изнеможения». Шеллинг (тоже, между прочим, не самый простой автор) считал темноту слога своеобразной философской модой своего времени: «Для иных из нас сложность высказывания сделалась показателем мастерства».

Гейне с удивлением замечал, что, общаясь друг с другом, философы часто жаловались на непонимание публики. Последними словами Гегеля были: «Лишь один человек понимал меня, да и тот — не до конца».

Маркс (поставивший гегельянство на рельсы материализма, отчего сам Гегель едва ли пришел бы в восторг) немного переиначил эту легенду. По его мнению, последние слова философа должны были звучать так: «Лишь один человек понимал меня, но его не понимал я».

Философия для фортепиано и скрипки

Поначалу все считали Гегеля кем-то вроде эпигона Шеллинга, да он и сам не скрывал, что идеи старшего друга чрезвычайно сильно повлияли на его творчество. Однако это не помешало философу допустить в своей «Феноменологии духа» пару довольно острых шпилек в адрес Шеллинга. Тот, конечно, пришел в ярость, заявил, что Гегель обязан ему буквально всем, обвинил товарища в плагиате и обозвал кукушонком: известно, что кукушка имеет обыкновение откладывать яйца в чужие гнезда.

По мнению Шеллинга, Гегель ловко пересказал его мысли своими словами, начисто лишив их первоначального смысла, а это все равно что «переписать скрипичный концерт для фортепиано».

Простой и ясный слог

Биограф Гегеля Терри Пинкард пишет, что Кристиан Капп вызвал гнев двух великих философов, опубликовав в 1829 году книгу под названием «Гете, Шеллинг, Гегель», в которой последним изрядно досталось. Гегель и Шеллинг не замедлили обменяться с автором гневными посланиями. Известный публицист и сатирик Мориц Зафир заметил по этому поводу: «Философы пишут туманно, а бранятся очень даже ясно».

О книге Педро Гонсалеса Калеро «Философия с шуткой. О великих философах и их учениях»