Виктор Мережко. Дед Иван и Санька

Отрывок из романа

Глава первая

Милицейская комната при вокзале была маленькой, затхлой, обшарпанной. За столом сопела толстая, неповоротливая милиционерша.

— Возраст?

Санька, двенадцатилетняя, рыжеволосая, молчала, исподлобья глядя на толстуху в форме.

— Глухая, что ли?

— Слепая, что ли? — огрызнулась девочка.

— А по морде?

— Морда у тебя да у собаки!

— Чего вякнула, гнида? — вскочив милиционерша тяжело придвинулась к девочке.

Та положила ладонь на тяжелую пепельницу, предупредила.

— Кумпол на двое разложу.

Тетка помолчала, посопела, отошла на шаг.

— Тварь... Сколько лет?!

— Сто!

Милиционерша мрачно сделала в протоколе какую-то пометку.

— Будешь выдрющиваться, вообще из козлятника не выйдешь!

— Будешь стращать, вообще заглохну!

— Фамилия!

— Иванова, Петрова, Сидорова!

— А если одну из них?

— Иванова.

— Зовут?

— Александра Николаевна.

Вошел фотограф. От короткой вспышки фотоаппарата Санька вздрогнула и снова перевела глаза на жирную тетку-милиционершу.

— Сколько лет? — продолжала та допрос.

— Двенадцать.

— Место рождения?

— Москва.

— А может Париж?

— Может и Париж.

Снова вспышка и снова на мгновение ослепшие глаза.

— Что делаешь в Приморске?

— Ищу брата.

— Почему на вокзале?

— Потому что его нигде нет. Ни в городе, ни на пляже.

— Зовут брата как?

— Виталик.

Милиционерша записала.

— Младше тебя?

— Старше.

— Родители?.. Отец, мать?

— Родителей нет.

— Как — нет?

Девочка на момент замялась, пожала плечиками.

— В Москве остались.

— Сами, что ли, отдыхать приехали?

— Сами.

— Билет на руках есть?

Та раздраженно хмыкнула, до белого сжала кулачки.

— Какой билет, блин?!.. — повернулась к тетке в погонах. — Сказала ж! — и вразбивку объяснила. — Билетов нет, «бабок» вообще ноль! Ищу брата, чтоб уехать! Теперь дошло?

Милиционерша вдруг посмотрела на девочку с некоторым состраданием.

— То есть, одна осталась?

— Вдвоем. С братом!

— И где ж его искать?

— Кого?

— Брата твоего, Виталика!

— Вам виднее.

— В Приморск вдвоем приехали?

— Порознь.

— А с чего решила, что он здесь?

— Море любил, вот и решила.

Милиционерша помолчала в раздумье, снова взяла авторучку.

— Фамилия брата?

— Иванов. Виталий Николаевич.

— Фотки его при себе нет?

— Нет.

— А если брат объявится?

— Объявится — свисните. Я буду неподалеку.

Миллионерша сделала в бумагах последнюю запись, кивнула девчушке.

— Распишись.

Та подошла, чиркнула закорючку.

— Все?

Тетка повернулась к фотографу.

— Все заснял?

— Вполне. Фас и профиль.

Милиционерша внимательно посмотрела на задержанную, постучала толстым пальцем по столу.

— Считай, что поверила. Но если еще раз попадешься, сразу в козлятник.

— Не попадусь, — ухмыльнулась та. — Брата не найду, свалю сама отсюда.

Выйдя из ментовки, Санька лениво прошлась по вокзалу, окинула пустое пространство, заметила старика, уснувшего на одной из скамеек.

Дедуган спал крепко и даже похрапывал. Между ног он крепко сжимал скрипичный футляр.

Девчушка заинтересованно подошла поближе, но натолкнулась на жесткий взгляд бабехи, сидевшей рядом, лениво сплюнула на грязный пол и покинула помещение.

...Полнолуние. Луна светит ярко, бросая бледно-голубые отблески на надгробные памятники.

Иван Петрович, тот самый, что спал на вокзале, стоит возле могилы, что-то шепчет, время от времени осеняя себя крестом.

Кланяется могиле, негромко шепчет.

— Квартиру я уже продал. С друзьями попрощался. И все никак не могу оставить тебя, любимая. Держишь меня, не отпускаешь. А ведь никого у меня здесь больше не осталось. Только твоя могилка да память о тебе...

И вдруг откуда-то со стороны послышался тяжелый, будто из-под земли, голос.

— Нэ мучай ти мэня, Вана... Нэ хади сюда болше, — голос почему-то говорил с сильным кавказским акцентом. — Поезжай с Богом и нэ паминай лихом...

Голубев вздрогнул, оглянулся. По коже поползли колючие мурашки. Он торопливо перекрестился, хотел было приложиться к холодному камню, но снова услышал.

— Нэ понимаешь, что я гаварю?.. Ступай себе, Вана, поздно уже. Апасно здэс... Иды и нэ оглядывайся.

Иван Петрович снова завертел головой, и быстро направился к выходу. Неожиданно услышал сзади чьи-то негромкие голоса, топот ног, сам еще больше ускорил шаг.

Кладбищенская ограда осталась за спиной, и тут Иван Петрович понял, что его догоняют. Оглянулся — за ним действительно бежали. Двое... Молча и целенаправленно. От растерянности и страха затоптался на месте, затем вскрикнул и рванул вперед. Он бежал с такой скоростью и отчаянием, что в кромешной тьме не видел перед собой дороги и лишь носки собственных туфлей мелькали перед глазами.

Преследователи не отставали, но, похоже, не ожидали от пожилого человека такой прыти, и потому прибавили скорости и злости.

Ни окриков, ни угроз, только тяжелое дыхание.

Голубев выскочил на асфальтовую дорогу, проходившую вдоль ограды, пару раз со всего размаха едва не распластался в выбоинах, но удержался и побежал дальше, увлекая за собой злоумышленников.

Они догоняли.

И тут из загородной темноты вынырнуло спасение. Маршрутный автобус тяжело и медленно плыл навстречу, тускло освещая ночную колдобистую дорогу.

Иван Петрович бросился навстречу, замахал руками, закричал что-то непонятное, и, к его удивлению и радости, «гробина» с пыхтением остановилась.

Старик схватился за поручни, беспомощно подтянулся и почти уже ввалился в открывшуюся дверь, как тут в его плечи вцепились чьи-то руки и с нечеловеческой силой потащили обратно.

Голубев вырывался, мычал, отбивался руками, ногами, люди, сидевшие в автобусе, с откровенной насмешкой смотрели на его барахтанье, и тогда он завопил о помощи с такой отчаянной силой, что проснулся. Сидевшая рядом с ним на вокзальной скамейке немолодая бабеха с удивлением повернула в его сторону голову, толкнула локтем, насмешливо спросила.

— Чего орешь?.. Приснилось что-то?

Иван Петрович не сразу пришел в себя — голова гудела, в ушах все еще метался его собственный голос, достигая стен и потолка затхлого вокзальчика.

Он вытер ладонью засохшие губы, огляделся, сел попрямее, наощупь определил наличие между ног скрипичного футляра.

— Который час?

— А вон, — кивнула соседка на большие вокзальные часы.

Они показывали восемь вечера.

Голубев взял футляр, сказал зачем-то незнакомой женщине.

— Счастливой дороги, — и побрел к выходу

Южная звездная ночь.

Иван Петрович играл, как Бог.

Скрипка в его руках пела, пальцы носились по струнам нежно и легко, голова музыканта моталась из стороны в сторону с наслаждением и счастьем, одна бойкая мелодия сменялась другой, и бьющий по клавишам аккомпаниатор Димон едва успевал подхватывать ту или иную тему.

Многочисленные отдыхающие, лихо задирающие ноги под любимые шлягеры, заводили Голубева до такой степени, что он готов был слететь с низенького помоста и ринуться в развеселую толчею.

...Санька, уставшая и осунувшаяся от бессмысленного болтания по городу, брела по нескончаемой набережной: веселились рестораны, орали караоке, надрывались зазывалы, продавались сладости и подарки, гремели и звенели яркие игровые автоматы.

Народ веселился, фоткался, хохотал и беспрестанно что-то жевал. Жрал...

Девочка завернула к одному из ближних ресторанов, откуда раздавались звуки скрипка и фортепиано, остановилась в десяти метрах, стала внимательно вглядываться.

На сцене во всю «нарезал» на скрипке немолодой мужичок — Иван Петрович Голубев.

Санька подошла поближе к ресторанной ограде, по-прежнему наблюдая за игрой скрипача. Играл он с такой отдачей и радостью, что смотреть на него было одно удовольствие.

В какой-то момент Саньке показалось, будто он глянул в ее сторону и даже ей подмигнул.

Девчушка тоже подмигнула, увидела за крайним столиком грузного мужчину, лениво жующего шашлык и так же лениво изучающего публику, подсела на краешек свободного стула.

Мужик вопросительно повернул к ней голову, кивком обозначил вопрос: чего?

— Можно на хлебушек? — попросила Санька.

— Чего? — не понял толстяк.

— На хлебушек дайте! — погромче крикнула она.

Мужик взял с вазочки кусок хлеба, протянул ей.

Девочка отрицательно покрутила головой.

— Денежек!

— Зовут как?

— Санька.

Тот изучающе осмотрел ее, спросил.

— Пацан или девка?

— Девка.

— Сколько лет?

— А сколько надо?

— Чтоб дали не больше, чем весишь, — мужик со смехом отодвинул тарелку с недоеденным шашлыком, поднялся, поправив ремень на круглом животе. — Двенадцать есть?

— Есть.

— Пошли.

— Куда? — Санька исподлобья смотрела на него.

— На хлебушек зарабатывать, — заржал тот и крепко взял ее за руку. — Ну?

— Отвали, козел! — дернулась она.

— Чего квакнула, мокруха?

— Отвали, сказала?.. В ментовку захотел?

— Да я тебя, спрынцовка, сам туда сдам! — мужик завертел головой, закричал. — Охрана!.. Держи малолетку! На бабло решила нагреть!

Санька неожиданно хватанула со стола тарелку с шашлыком, накрыла ею физиономию толстяка, рванула прочь.

Однако, тот успел перехватить ее, завопил еще громче.

— Охрана, мать твою!

...Иван Петрович мельком заметил образовавшийся скандал, на какой-то миг приостановил игру, но от рояля ему тут же весело заорал могучий Димон, лупящий по клавишам.

— Шпарь, Шопен!.. Штатная ситуация!

Голубев снова принялся играть. Краем глаза он увидел, как охранники подхватили девочку-подростка и поволокли к выходу. Из темноты вынырнул деловой милиционер, тут же скрутил Саньке руки, наградив на всякий случай ее ловким пенделем.

Публика никак не отреагировала на случившееся, продолжала отчаянно веселиться, пить, плясать.

...Наконец последовали последние аккорды, Иван Петрович устало опустил скрипку. Димон тут же рубанул на клавишам что-то наподобие туша, и публика восторженно заорала, зааплодировала, бросилась спьяну расцеловывать музыканта.

Кто-то совал Голубеву в карманы потные, мятые купюры, кто-то пытался «сфоткаться» с ним, а кто-то подносил рюмку с водочкой, от которой Иван Петрович с виноватой деликатностью отказывался, и все раскланивался, благодарно прижимая скрипку к груди.

— Не пью... Извините, на работе не употребляю.

Мощный Димон выдвинулся вперед, поднял руки, заорал густым сиплым голосиной.

— Дамы энд господа!.. Минуточку внимания, товарищи!.. Два слова! Тихо! Тихо, я прошу! — дождался относительной тишины, торжественно возвысил голос. — Понимаю и на все сто поддерживаю рвущуюся наружу благодарность! Потому что рвал струны и терзал смычок не просто какой-нибудь лабух, а сам Иван Петрович Голубев, по кличке Шопен!.. Это самый знаменитый музыкант нашего, хоть и несколько задрюченного, но в целом перспективного городка! — Димон переждал аплодисменты, снова выбросил вверх лапы. — И еще одно!.. Как стало известно из тайных источников, Иван Петрович потихоньку собирает свои жидкие вещички и готов на днях покинуть наш славный Приморск!..

Голубев дотянулся до уха Димона, прошептал.

— Уже завтра.

— Мать моя училка! — воскликнул тот. — Оказывается, не на днях, а уже завтра!.. Господа, не дошло, что ли?! Вы, уважаемые жители и гости Приморска, имеете уникальную возможность присутствовать на прощальной гастроли нашего знаменитого земляка!.. Браво, Иван Петрович!.. Браво, Шопен!

Подвыпившая публика принялась яростно аплодировать музыканту, тот опять стал благодарно кланяться во все стороны, затем не выдержал и вновь принялся водить смычком по струнам.

Городское отделение милиции курортного Приморска ничем особенным не отличалось от тысяч ему подобных — постовой при входе, неуютные коридоры с дознавальщиками и притихшими задержанными, одутловатый и неприветливый капитан Засядько за стеклом.

Иван Петрович, чувствуя себя здесь неловко и виновато, прошагал к окну дежурного, деликатно постучал в него.

— Товарищ капитан, можно вас?

Тот поднял ленивый взгляд, нехотя поинтересовался.

— Чего опять?

Голубев оглянулся на людей в коридоре, негромко попросил.

— А можно, чтоб не при всех?

— Не положено, говори оттуда.

Скрипач заметил, как по коридору в сопровождении решительного толстяка провели ту самую девочку, что затеяла скандал в ресторане, прижался лбом к стеклу, доверительно сообщил.

— Попрощаться пришел. Хочу завтра уехать.

— Молодец, — похвалил капитан. — Чего еще?

— Голос меня торопит. Говорит, езжай, не задерживайся!

— Какой голос?

— Думаю, супруги моей. Лидочки.

— Она ж померла!

— Во сне!.. Приснилось мне!.. Только голос не ее — с акцентом.

Засядько с досадой мотнул головой, тоже придвинулся к стеклу.

— Послушай, Шопен... Катись, куда Лидочка велит! У меня и без тебя кумпол навыворот, — и махнул младшему лейтенанту, заполнявшего протоколы по задержанным. — Мартыненко, выведи деда на улицу! А то достал, ей богу!

— Какой я дед, товарищ капитан? — попытался шутливо возразить Иван Петрович. — Всего шестьдесят три.

— Понял!.. Мартыненко, проводи этого юношу к чертовой матери подальше!

Младший лейтенант двинулся было исполнять приказ старшего, но Голубев увернулся, уставился просящими глазами на Засядько.

— Товарищ капитан!.. У меня к вам просьба.

Тот, едва сдерживая себя, выдавил.

— Говори!

— Денег за квартиру я так и не получил.

— Как это?

— Все обещают. Аванс дали, а остальное держат.

— Продажу оформил?

— Документы и расписка при мне.

— И чего черножопые гуторят?

— Обещают. Но в квартиру даже ночевать не пускают. Ночую, где придется. Иногда даже на вокзале.

Капитан с трудом осмыслил услышанное, с возмущенным сопением мотнул большой потной головой, взял фуражку.

— Мать твою налево марш! — крикнул младшему лейтенанту. — Мартыненко, помаячь заместо меня. Я на полчаса!

Приморск — городок курортный, теплый, веселый. Народ гуляет, улица освещена неплохо, отовсюду несется музыка. Засядько шагал быстро, решительно, Шопен еле поспевал за ним.

— В какие края собираешься отбыть? — спросил капитан.

— В Москву. К сестре Лидочки. Живет одна, будем вдвоем по-стариковски, — стараясь ровно дышать, ответил Иван Петрович.

— Большой, говорят, город... Опасный. А на вокзале чего бичуешь? Шел бы к своему корешу Бузякину.

— Пьет без просыпа. Боюсь попасть под влияние.

— Да, это опасная зараза.

Шли некоторое время молча, затем Засядько неожиданно поинтересовался.

— За сколько квартиру продал?

Голубев сглотнул сухость во рту.

— Не скажу. Боюсь.

Милиционер удивленно посмотрел на него.

— Меня боишься?

— Вас тоже.

Засядько, не сдержавшись, выругался.

— А какого ж хрена в ментуру бегаешь, если боишься?

Иван Петрович помолчал, негромко признался.

— За пятьдесят тысяч.

Милиционер присвиснул.

— Доларей?

— Ну...

— За такое бабло и грохнуть можно!

Голубев бросил на него испуганный взгляд, согласился.

— Можно.

Капитан тоже посмотрел на него, громко расхохотался.

— Не очкуй, Шопен — ты ж пока бабло не получил?! За что грохать? — и укоризненно покачал головой. — Продешевил, дед. Квартира трехкомнатная?

Тот кивнул.

— Продешевил, — повторил Засядько. — Три комнаты да еще возле моря — стольник запросто можно было хапнуть!.. Покупцов твоих как зовут?

— Главного — Максуд. Второго — не помню. Тоже не русский.

— Понятное дело — азиаты. Кажись, знаю этого Махмуда.

— Максуда.

— Какая разница — Махмуд, Максуд! Деньги одинаково не любят отдавать!

Дом, в котором находилась квартира Голубева, действительно располагался рядом с набережной, из окон его хорошо были видны и море, и гуляющие, и громкие места народного веселья.

Капитан и Иван Петрович вошли в незапертую дверь подъезда, поднялись пешком на третий этаж, остановились возле дерматиновой двери.

— Здесь, — почему-то шепотом сообщил Шопен.

Капитан решительно нажал на кнопку звонка, зачем-то подмигнул старику. Тот, спрятавшись за его спину, с тревогой ждал.

Милиционер позвонил еще раз, затем просто положил палец на кнопку и держал так, пока за дверью не послышались торопливые шаги и мужской голос с акцентом не прокричал.

— Кто там?.. Чего надо?

— Просыпайся, Максуд! — ответил Засядько. — Милиция!

— Какая милиция-полиция?.. Утром приходите!

Капитан по привычке возмущенно мотнул головой, снова подмигнул Голубеву.

— Бзделоватый чурка! — и приказным тоном предупредил. — Слушай, Чурек! Если я приду утром, то ты к обеду выгребешь из квартиры весь свой аул!.. Открывай, капитан Засядько на воспитательную беседу пожаловал!

Дверь через цепочку приоткрылась, в щели показалось лицо с усами. Увидев человека в форме, новый хозяин торопливо снял цепочку.

— Извините, товарищ капитан, — Максуд оказался тучным, шумно дышащим человеком. — Мы подумали, что бандиты.

Капитан хохотнул.

— Бандитов у нас нет, зато есть милиция! — и махнул вконец оробевшему старику. — Заходи, Шопен, и ничего не бойся! Ты ведь в своей хате! — внимательно посмотрел на Максуда. — Правильно я говорю, гражданин Максуд?

— Что? — не понял тот.

— Ты знаешь этого человека? — строго спросил милиционер.

— Как не знать?.. Уважаемый человек.

— Если уважаемый, почему в дом не пускаешь?

— Вас?

— Меня попробуй не впустить... Его!

Максуд ударил по толстым ляжкам.

— Кто сказал, что не пускаю?.. Зачем так говорите? — низко поклонился старику. — Заходите, дорогой, гостем будете, — и крикнул кому-то. — Ибрагим, слышал, что говорит уважаемый товарищ капитан-милиционер?

Голубев тем временем протиснулся в прихожую, от неловкости опустился на низенький стульчик у самого порога.

Из глубины квартиры вышел второй чернявый человек — помоложе, но тоже круглый, улыбчивый, с распростертыми объятьями.

— Вай, какой дорогой гость пожаловал в наш дом! Милости просим, проходите.

Капитан с напускной неприязнью посмотрел на южан, сурово поинтересовался.

— Кто здесь прописан?

— Мы с братом, уважаемый, — ответил Ибрагим.

— Прошу документы.

— Обязательно.

Южанин торопливым шажком заспешил вглубь квартиры, Максуд остался в прихожей с гостями.

— Может, пройдете в квартиру? — спросил он. — Неудобно, такие люди...

— Успеем. Сначала дело, — по-прежнему сурово ответил капитан и повернулся к Голубеву. — Сколько, говоришь, они отслюнявили тебе за квартиру?

— Только аванс, — тихо ответил тот. — Пятьсот долларов.

Засядько цокнул языком.

— Артисты, падлы.

Максуд хотел было что-то возразить, но мент сурово посмотрел на него, предупредил.

— Не топчут, не дергайся!.. Мы, русские, своих в обиду не дадим. Понял?

— Понял, товарищ капитан-милиционер.

— Просто капитан!

— Извините, просто капитан.

— Чурек недочитанный, — выругался Засядько.

Ибрагим вынес сразу два паспорта, с улыбкой протянул милиционеру.

— Прошу вас.

Тот с важным видом полистал их, вернул обратно, внимательно посмотрел на жильцов.

— Вот что, джигиты. Давайте жить дружно.

— А мы разве воюем? — удивленно развел руками Максуд.

— Пока этого не замечал, а вот факт обмана обнаруживается.

— Уважаемый товарищ капитан...

— Момент!.. — Засядько предупредительно поднял красную потную ладонь, подождал, когда южане успокоятся, посмотрел на Шопена. — Сколько тебе, Иван Петрович, недоплатили не совсем уважаемые джигиты?

— Много.

— Очень много! — капитан торжественно посмотрел на «джигитов». — Сорок девять тысяч пятьсот доларей! — и с издевкой подмигнул Ибрагиму. — Ферштейн?

— Что? — не понял тот.

— Правильная, говорю, арифметика?

Южанин слегка растерялся, отчего не сразу нашел нужные слова.

— Навэрно...

— Не «навэрно», а точно! — зацепил толстым пальцем за воротник его спортивного костюма, подтянул к себе. — Рассчитаться!.. Завтра! И чтоб без фокусов!.. А данный гражданин будет здесь жить, пока не получит все бабло!

— Конечно, господин... товарищ капитан.

— Не конечно, а точно!

— Точно, товарищ капитан.

— Вот так. Мало, что задарма хапнули такие хоромы, так еще и кидалово рисуете!

— Зачем обижаете, товарищ капитан? — цокнул языком Максуд.

— Вас обидишь, чертей немазанных!.. Все: я сказал, вы услышали!

Засядько повернулся уходить, но Ибрагим ловко перехватил его.

— Можно вас на минутку, уважаемый?

— А какие проблемы?

— Проблем нет, есть просьба... Покажем, как устроились новые жители вашего замечательного города.

— Ну-ну...

Мент и южане скрылись в одной из комнат квартиры, Иван Петрович остался в одиночестве. Пооглядывался, потрогал висящий на стене снимок, где он был изображен в обнимку с покойной Лидочкой, аккуратно снял его, сунул под полу пиджака.

Перевел печальный взгляд на пианино возле дальней стены гостиной, подошел к нему, взял несколько аккордов.

Из глубины квартиры выплыл капитан, был он заметно навеселе, из кармана торчала неаккуратно засунутая бутылка коньяка. Чернявые следовали за ним.

Мент увидел Шопена пианино, поинтересовался.

— Инструмент этим оставляешь?

— А куда ж его? — пожал тот плечами. — В чемодан не сунешь.

— Слыхали? — погрозил капитан негнущимся пальцам южанам. — Даже инструмент вам оставляет. Так сказать, свой кусок хлеба.

— Большое спасибо, — чуть ли не хором ответили те.

— Спасибо на хлеб не намажешь и резинкой не перевяжешь! Чтоб деньги выплатили немедля, и по жилплощади никаких притеснений! — Засядько свойски хлопнул пенсионера по спине, посоветовал. — А ежели какие-то проблемы, то по протоптанной дорожке ко мне!

— А можно я с вами?.. На минутку, — придержал его Голубев.

— Посекретничать желаешь?

— Примерно.

— Ну, давай, герой, — мент поручкался с жильцами, поправил в кармане бутылку, вышел с Иваном Петровичем на площадку. — Говорит живее, а то в ментуре заждались.

Тот оттеснил милиционера подальше от двери, почти вплотную приблизился к нему.

— Я их боюсь.

— С какого хрена? — выпучил глаза милиционер.

— За такие деньги они и правда могут кокнуть.

Засядько какое-то время задумчиво поизучал его, затем неожиданно спросил.

— Так, говоришь, какой аванс они тебе кинули?

— Пятьсот.

— Гони их сюда.

— Кого?

— Зеленые.

— Зачем?

— Целее будут.

Шопен в неуверенности, спросил.

— А вы мне их вернете?

Капитан громко рассмеялся.

— Как был Шопеном, так Шопеном и остался. Я, дед, по ночам за бесплатно не работаю!

Иван Петрович достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, из него выковырял пять стодолларовых купюр, протянул их капитану.

— То есть, вы как бы крышуете меня?

— Не как бы, а самым решительным образом! — милиционер пересчитал деньги, сунул их в карман кителя, подтолкнул старика к двери квартиры. — Топай и ничего не бойся. Помни — телом и душой я с тобой!

— Но тело сейчас уйдет, — усмехнулся тот.

— Тело уйдет, душа останется, — рассмеялся капитан и с довольным видом стал спускаться вниз.

Иван Петрович двинулся было к двери своей бывшей квартиры, но остановился в нерешительности, махнул рукой и тоже засеменил на первый этаж.

О книге Виктора Мережко «Дед Иван и Санька»