Беназир Бхутто. Замужество
Глава из автобиографии Беназир Бхутто «Дочь Востока»
- Санкт-Петербург, Амфора, 2009
- Перевод с английского Ю. А. Балаяна
Замужество
Личная жизнь моя радикально изменилась 29-го июля 1987 года, когда я согласилась выйти замуж по выбору моей семьи. Столь традиционный брачный союз оказался неизбежной платой за мой личный выбор образа жизни, за вступление в политическую борьбу. Мое чрезмерно заметное положение как лидера партии исключало возможность нормального развития событий: знакомство с мужчиной, сближение, брак. Любой «внеслужебный» контакт с лицом мужского пола неизбежно вызвал бы взрыв сплетен и домыслов, без которых и так-то не обходится жизнь никакого человека.
Для весьма и весьма многих жителей Востока такая форма брака и по сей день, скорее, норма, чем исключение. Однако мои родители заключили брак по любви, на основании собственного взаимного желания, и я поначалу не сомневалась, что последую их примеру. Зондаж насчет моих планов об устройстве личной жизни начался, когда я училась в Рэдклиффе. Родом я из одной из древнейших и известнейших семей Пакистана, а тогда стала к тому же дочерью премьер-министра.
Студенткой американского колледжа во времена пышного цвета «женского движения» я, разумеется, не сомневалась, что брак и карьера совместимы и ничуть не мешают друг другу. Я верила — как верю и сейчас — что женщина может совмещать профессиональную жизнь, жизнь с мужем и воспитание детей. И представляла себе, что брак заключу с человеком, столь же заинтересованном в своей карьере, как и я в своей.
Военный переворот все изменил. Хотя мне не перестали напоминать о необходимости вступить в брак, в первые годы военного положения я отказывалась даже разговаривать на эту тему. Как могла я наслаждаться счастьем личной жизни, когда отец томился за решеткой, а жизнь его висела на волоске.
После убийства отца я даже слышать не хотела никаких намеков на брак. По традиции, после смерти старшего или уважаемого члена семьи Бхутто браки членами семейства не заключаются в течение года. Но меня смерть отца настолько потрясла, что когда мать в 1980 году затронула тему моего замужества, я попросила ее подождать еще два года. И дело не только в уважении к памяти отца, а в том, что меня переполняла личная скорбь.
Отец часто затрагивал тему нашего будущего брака в разговорах со мною и Санам, когда мы еще были малыми детьми. «Нет-нет, не хочу я вас замуж отдавать», — смеялся он. — «Да ведь придется, никуда не денешься. Но если вы придете ко мне в гости из дома мужей ваших, и я увижу хоть одну слезинку в ваших глазах, услышу, что голос у вас дрожит — сразу поеду к вашим мужьям и отлуплю их толстой палкой, а вас заберу обратно домой». Конечно, он шутил, но сцены эти запомнились и тоже наполняли меня печалью. О замужестве думать не хотелось.
Когда прошли обещанные мною матери два года, я оказалась в тюрьме. Тоже неподходящее место для брачных мечтаний. Через три года меня выпустили, в Англии мать возобновила старые разговоры о браке, но я отговаривалась тем, что после одиночного заключения трудно схожусь с людьми, что надо мне сначала привыкнуть к нормальной жизни с окружающими вообще, а уж потом думать о столь близких контактах, как супружеские. И действительно, с трудом давались беседы даже с близкими людьми, малейший шум заставлял меня иной раз подпрыгнуть. «Надо сначала определиться с собой», — говорила я матери. — «Надо войти в колею нормальной жизни».
Свободный воздух Англии и всеисцеляющее время приводили меня в норму, а народ по-прежнему трепал меня по поводу замужества. Родственники то и дело подсовывали «идеальные» кандидатуры, коллеги и подруги тоже не переставали советовать с разной степенью серьезности и доверительности. Незадолго до встречи семьи в Каннах в июле 1985 года мама и тетушка Манна завели разговор о предложении семьи землевладельцев Зардари, желавшей женить своего сына Асифа. Тетушка Манна, как я узнала позже, весьма ответственно отнеслась к своей задаче, выспросив Зардари насчет образования, полученного их сыном (кадетский колледж Петаро и Лондонский центр экономики и политики), его занятий (недвижимость, сельское хозяйство, строительный бизнес), досуга (плавание, сквош и поло — собственная команда, «Четверка Зардари») и даже поинтересовавшись что он читает и читает ли вообще!
- Ну, до Беназир ему далеко, но читать он любит, — ответил на последний вопрос Хаким Али, бывший член Национальной ассамблеи, а ныне вице-президент Национальной партии Авами, состоящий в ДВД. Тетя Манна — давняя знакомая семьи Зардари, однако пожелала лично ознакомиться с потенциальным женихом. Доставленный к ней в гости, он ей приглянулся: ладный, стройный, спортивный. Удовлетворенная во всех отношениях, тетя Манна, не откладывая дела в долгий ящик, тут же позвонила в Лондон матери. Но очередная трагедия сорвала матримониальные планы.
Убийство Шаха потрясло нас всех. Матери я заявила, что замужество откладывается на год, а то и на два. Я даже не поинтересовалась, как зовут моего предполагаемого жениха из клана Зардари.
Тетушка Манна, однако, не поступилась своим кандидатом. Когда я вернулась в Пакистан в 1986 году, она тут же принялась меня уговаривать, склонять к браку с сыном семьи Зардари, наследником вождя стотысячного племени. Несколько столетий прошло с той поры, как племя Зардари переселилось из иранского Белуджистана и осело в Синдхе, в округе Навабшах. Именно здесь Асиф Зардари и осуществлял общий контроль работы управляющих семейными фермами и угодьями.
- Очень, очень хорош. Милейший молодой человек. И по возрасту подходит, — ворковала тетя Манна. — Семья на земле, как и мы. И политикой занимаются. Ко мне промышленники да финансисты сватались из Лахора и Пешавара, но лучше наш, из Синдха. Он и обычаи наши знает, людей наших лучше поймет.
Я, однако, плохо вникала в щебетанье тетушки. Вновь обретенная свобода пьянила меня. В любое время можно покинуть дом, отправиться, куда пожелаешь, можно работать, встречаться с друзьями, путешествовать...
- Дай мне немного прийти в себя, — просила я ее.
Но тетя Манна не унималась. Не предупредив меня, она договорилась с кузиной Фахри, и та пригласила Асифа в гости в ноябре1986 года, через семь месяцев после моего возвращения в Пакистан. А Асифа, чтобы он произвел на меня наилучшее впечатление, она убедила облачиться в европейский костюм вместо экзотического наряда белуджей, предпочитаемого Асифом даже на улицах Лондона. Дождавшись наиболее подходящего, по ее мнению, момента, она представила нас друг другу. Поскольку я не удосужилась узнать имя предполагаемого жениха раньше, то и не поняла, кого мне представляют. Первый наш разговор в качестве единственной зацепки в памяти оставил лишь спор, тут же вспыхнувший между нами, не помню даже, на какую тему. Тетушка Манна, однако, бдительно следила за соблюдением приличий и не дала нам общаться слишком долго, чтобы не возбудить излишних сплетен. Она послала кого-то за Асифом, и я облегченно вздохнула. Проведя весь день в ожесточенных дискуссиях с товарищами по партии, я не хотела и вечер тратить на пререкания.
В то же время меня одолевали сомнения, найдется ли вообще мужчина, который в качестве моего мужа сможет вытерпеть мой образ жизни. Дома мои политические встречи затягиваются допоздна. То и дело я отправляюсь в поездки по просторам страны. Какой муж примет как должное, что мое время не принадлежит мне, а следовательно, и ему? Существует ли вообще на свете мужчина, способный достаточно отрешиться от традиций, чтобы примириться с фактом, что жизнь моя и мое время в первую очередь принадлежит народу Пакистана, а не ему?
Учитывала я и чувства людей. Мне все время говорили, что моя молодость, годы заключения, трагическая судьба близких заставляют людей воспринимать меня как некую святую. Жертвы на алтарь демократии, принесенные нашей семьей, оставили меня без защиты отца, матери, братьев, и люди подсознательно считали себя моей семьей, отвечающей за меня, за мою безопасность. И эти человеческие чувства людей усиливали позиции партии. А если я выйду замуж, они подумают, что я в них больше не нуждаюсь.
Но, с другой стороны, спорила я сама с собой, незамужний статус одновременно и подрывает мои позиции как внутри страны, так и за границей. Мы живем в эгоистическом мужском мире, в котором неженатый мужчина почему-то вызывает к себе гораздо меньше внимания, чем незамужняя женщина. «Почему вы не замужем?» — то и дело спрашивали меня репортеры. Я едва удерживалась от вопроса, зададут ли они аналогичный вопрос одинокому мужчине. Журналисты не привыкли встречать в традиционном мусульманском обществе незамужних женщин, и необычные обстоятельства диктовали им необычный вопрос.
В этом вопросе скрывалась выпестованная всем этим управляемым мужчинами миром уверенность, что с незамужней женщиной непременно «что-то не так». И может ли она внушать доверие в качестве лидера? Как она поведет себя в тех или иных обстоятельствах? Как она выдержит нагрузку? Вместо того, чтобы вникать в мою деловитость, квалификацию, рассматривать политическую платформу партии, пускались в рассуждения, а не поведет ли себя эта дама непредсказуемо? Не сорвутся ли у нее нервы в критической обстановке? Не проявит ли она излишней агрессивности? Или, наоборот, робости? Все эти вопросы обостряются в мусульманском обществе, где брак рассматривается как реализация мужчины и женщины, цель их жизни, с естественным следствием — детьми.
Асиф Зардари. Асиф Зардари. Асиф Зардари. Прошло два года с момента предложения, но ни он, ни семья его от замысла своего не отказались. В прошлом, получив очередное предложение, я обычно тянула до тех пор, пока потенциальный партнер не терял интерес или не приходил к выводу, что наша сторона не заинтересована в его предложении. Но Зардари не отступились. В феврале 1987 года я прибыла в Лондон для участия в телевизионной дискуссии по Афганистану. Неожиданно одновременно со мной в Лондоне появилась мачеха Асифа и, как бы пользуясь случаем, нанесла визит своей старой школьной подруге — моей тетушке Бехджат. «Асиф такой добрый, такой вежливый, щедрый», — передавала мне тетя Бехджат слова своей бывшей соученицы. — «Уговори Беназир с ним встретиться». Тетя Манна подключилась к натиску: «Он тебя уже видел, не понаслышке судит. Ты для него живая женщина, а не просто образ туманный. Он искренне хочет на тебе жениться».
Мать во всем соглашалась с тетушками. «Семью мы знаем, хорошая семья», — убеждала она меня. — «Ему тридцать четыре, как раз твой возраст. Он из Синдха, знает наши обычаи, наши традиции. Не какой-нибудь городской перекати-поле, который упаковал чемоданы, и поминай, как звали. С земли он, с обязательствами перед семьей, перед общиной, с корнями. Так что он и твои обязательства способен понять и принять».
Уговоры матери меня, однако, не убедили. Напротив, я настроилась скептически. Мать обычно склонялась к кандидатурам с характерами спокойными, мелкими, иначе говоря, к бесхарактерным личностям, считая, что только они и могут стать преданными и заботливыми мужьями, в то время как всякие сорви-головы непременно свяжутся с другими женщинами и разрушат супружество. Я же понимала, что умру со скуки с бесхарактерным мужем.
Тетя Бехджат умоляла меня появиться у нее к чаю и встретиться с мачехой Асифа, но я отказалась. Такая встреча могла рассматриваться в качестве обнадеживающего жеста, а я, хотя постепенно и смирялась с мыслью о необходимости выйти замуж, ужасно паниковала и всеми силами стремилась отодвинуть страшный момент.
- Дайте мне время до июня, — отнекивалась я. — Я пока не созрела.
- Расскажи, как это — выйти замуж за человека, которого совершенно не знаешь? — спросила я одну из подруг в Лахоре по возвращении в Пакистан.
- Выйдя замуж, видишь человека совсем другими глазами, — ответила мне она.
Я задала тот же вопрос другой знакомой.
- Даже не видя его, чувствуешь, что начинаешь любить его, потому что он твой муж, — ответила она. — Ты ведь знаешь присказку: сначала приходит брак, потом любовь.
Я разузнала кое-что сама. Кто-то сказал, что Асиф во время игры в поло упал с лошади, повредил ногу и теперь обречен хромать всю оставшуюся жизнь. Это оказалось неправдой, к тому же дефект физический меня не мог оттолкнуть, в отличие от дефекта духовного. Еще один близко знакомый с Асифом человек сообщил, что Асиф неумеренно щедр и всегда снабжает деньгами попавших в затруднение друзей. Это свойство характера лишь располагало меня к нему. Еще один мой общий с Асифом знакомый использовал традиционное определение сильной воли и преданности на языке урду: он друг друга и враг врага. И я сразу вспомнила своих братьев.
При всей падавшей на мои плечи нечеловеческой нагрузке я иногда чувствовала себя бесконечно одинокой. Клифтон, 70 — очень большой дом, выстроенный для размещения одновременно нескольких поколений семейства Бхутто. Аль-Муртаза тоже обширное строение. Но очень часто свет во всем доме горел лишь в одной моей комнате. Да я и не чувствовала себя здесь хозяйкой. Мир снова женится, вернется в Пакистан с новой женой. Стоит ли мне оставаться в доме с новой хозяйкой, новой женой брата? Мне нужен собственный дом.
Еще один фактор: пора обзаводиться собственной семьей. Сестра вышла замуж, у нее уже есть ребенок. И у братьев родились дети. Мы были членами тесной семьи, а теперь основали собственные семьи. Все, кроме меня. Почему я должна оставаться исключением? Думала я и о смерти. До смерти Шаха я воспринимала семью как большую, но теперь нас осталось трое, семья сжалась. Только один брат, баланс нарушен. Собственные дети... Все больше хотелось иметь собственных детей.
Я пообещала родственникам, что встречусь с Асифом в Англии в июне, но поездку пришлось отложить из-за встречи с группой парламентской оппозиции в Исламабаде. Вернувшись в Карачи, я нашла дома записку от мачехи Асифа. Она просила ее принять. В панике я бросилась к телефону.
- Фахри, Фахри, что мне делать?
- Пригласи, конечно. Если хочешь, и я приеду. Сможешь сама спросить у нее обо всем, развеять свои сомнения.
- Мы будем польщены, если вы подумаете о нашем Асифе, — сказала мне безупречно одетая выпускница Кембриджа, сидящая напротив меня в гостиной на Клифтон, 70. — Замужество откроет перед вами новые горизонты.
Я воздержалась от изложения своих соображений по поводу того, что замужество не лучший способ открыть перед женщиной новые горизонты, и вместо этого раскрыла без утайки все причины, по которым жизнь со мною для любого нормального мужчины покажется кошмаром.
- Жизнь моя неразрывно связана с политикой, — поведала я ей. — И я не могу позволить себе роскоши сидеть пять лет и спокойно дожидаться следующих выборов. Политика занимает львиную долю моего времени и внимания. Как мужчина воспримет то, что жизнь его жены не сосредоточена на нем?
- Дорогая моя, на Асифа можно положиться. Он понимает, что к чему.
- Я часто разъезжаю по стране и за границей, не всегда могу взять с собой мужа, — продолжила я натиск.
- Но у Асифа и своей работы хватает, он и не сможет вас сопровождать.
- Говорят, Асиф любит общество, вечеринки, приемы. Я же в те немногие минуты, которые урываю для отдыха, предпочитаю дом и узкий замкнутый круг подруг и родственников.
- О, это не представит проблемы. Когда мужчина женится, он чаще всего предпочитает оставаться дома, в обществе жены и детей.
Чувствуя себя увереннее, я вздохнула и коснулась наиболее трудной, как мне казалось, темы.
- Вопреки традициям я не смогу жить с родителями мужа. У меня дни напролет и допоздна в доме коллеги, партийное руководство, партийные активисты, чиновники, Мне просто придется жить отдельно.
- Разумеется, — улыбнулась она, вопреки моим опасениям.- Мать и сестры Асифа тоже не хотели бы, чтобы их покой нарушали бесчисленные гости.
Необычный мужчина! — подумала я, перекраивая свой график так, чтобы встретить Асифа в Лондоне, вдали от фургонов разведки и бдительных глаз ищеек Зии и его «гражданского» режима.
Благодарение Богу за напряженный график политических встреч, свалившихся на меня 22-го июля 1987 года. До самого вечера меня не мучило беспокойство, не сосало под ложечкой от робости перед встречей, избежать которой уже невозможно.
Тетушка Манна нервно сжала в руке чашечку с кофе, когда в лондонской квартире моего кузена Тарика раздался звонок. Прибыли Асиф и его мачеха. Я глубже вжалась в подушки кресла, стараясь выглядеть уверенной, но сердце колотилось все чаще с каждым шагом приближающегося Асифа. Очевидно, сам он ощущал нечто похожее, несмотря на свой солидный и уверенный вид. Разговор велся о чем угодно, только не о сватовстве, о котором никто не напомнил ни словом, ни взглядом, ни жестом. Мы с Асифом друг с другом не обменялись ни словечком. Он пришел в дымчатых очках, так что я и глаз-то его не разглядела. В тот вечер я его совершенно не ощутила, не почувствовала учащенного сердцебиения и при виде дюжины роз, которые он мне прислал на следующий день, но манго от «Фортнам-энд-Мэйсон» и засахаренные каштаны, мое любимое лакомство, оказались великолепными, как и упаковка вишни, адресованная Санни.
- Пинки, Пинки, решайся, — торопили меня мать, тетушка Бехджат и тетушка Манна на следующее утро... И еще на следующее... И еще...
- Не знаю пока, — нерешительно тянула я.
Меня мучили противоречивые чувства. Конечно, западным моим друзьям трудно постичь обстоятельства культурного и политического характера, толкавшие меня на традиционный брак. Ведь даже феминизм на Востоке и Западе понимают по-разному. На Востоке религиозные и семейные соображения всегда берут верх над личными. И еще одно обстоятельство личного плана... В моем положении лидера главной оппозиционной партии страны я не смогу позволить себе такого скандала, как разрыв после помолвки или, тем более, развод, разве что в крайних обстоятельствах. Я должна была принять решение, обязывающее меня на весь остаток жизни. Решение жить или не жить с человеком, которого я лишь три дня назад впервые встретила в присутствии представителей наших семейств.
Я познакомила его с моими оксфордскими знакомыми. Он их всех очаровал. Познакомила со школьной подругой из Пакистана. «Выходи за него», — без колебаний посоветовала она. Асиф пригласил мою семью к обеду, я сидела рядом с ним, для гарантии безопасности усадив с другой стороны не закрывавшую ни на минуту рта племянницу.
На следующий день мой кузен Тарик и Асиф встретились, поговорили «по-мужски».
- Если женишься на Беназир, все время будешь на виду, ни малейшая деталь ни от кого не скроется. Даже чуть с друзьями задержишься — сразу толки, — пугал Тарик. Но Асиф покорил и Тарика.
- Он прекрасно все понимает, — убеждал меня Тарик. — Он уже давно хочет на тебе жениться. И давно обдумал все последствия.
- Пинки, Пинки, ну как? — напирала Ясмин. Мама и Санни каждое утро спешили к моей постели и тормошили меня.
- Пинки, в чем дело? О чем ты думаешь?
- Пока не знаю.
Судьба вмешалась в образе пчелы. На четвертый день после визита Зардари меня ужалила пчела. К обеду пораженная ладонь распухла, на следующее утро опухоль не спала, а разрослась еще больше.
- Немедленно в больницу, — решил Асиф, прибывший к нам на квартиру. Не слушая моих протестов, он вызвал машину, позаботился о враче и о прописанных им лекарствах. «В кои-то веки я не сама несу ответственность», — подумала я. — «Обо мне заботятся». Очень непривычно, но чрезвычайно приятно.
И снова судьба вмешалась на следующий день, когда мы искали спрятавшийся от нас пакистанский ресторан. В машину вместе с Асифом набились мы с матерью и Санам и еще пара пакистанских знакомых. Мы заблудились. Но Асиф вовсе не раздражался, не проявлял нетерпения. Напротив, он проявил редкое чувство юмора, шутил и поддерживал настроение. Это я тоже отметила с удовольствием.
- Пинки, решишься ты, наконец? — спросила меня мать на следующее утро.
Я глубоко вздохнула и решилась.
- Хорошо, мама.
Через семь дней после первой встречи с Асифом мы обручились.
«Сознавая свои религиозные обязательства и долг перед семьей, я рада сообщить, что приняла брачное предложение, одобренное моей матерью, бегумой Нусрат Бхутто», — гласило мое оглашение в прессе. — «Предстоящий брак никоим образом не повлияет на мою политическую активность... Народ Пакистана заслуживает лучшей судьбы, обеспеченного будущего, и я останусь с народом в борьбе за это будущее».
В Пакистане реагировали по-разному. Вопреки моему заявлению прихвостни режима, не теряя времени, принялись сеять слухи, что я оставляю политику. Организованные банды останавливали на шоссе автобусы и срывали с них мои плакаты, ссылаясь на то, что они потеряли всякий смысл в связи с моим замужеством.
- Чего вы трясете своими тряпками? — насмехались они над партийными активистами. — Беназир больше нет, она вас бросила.
Страхи наших сторонников возросли, когда газеты режима опубликовали фальшивое интервью, данное якобы матерью Асифа. «Я приглашу на свадьбу генерала Зию». — Такие слова приписали ей эти шакалы пера.
Но многие просто радовались за меня; радовались, что я заживу более нормальной жизнью. В городах в три дня раскупили все кондитерские изделия. «Десять лет печалились, наконец, порадуемся», — говорили люди. Радостная встреча ожидала Асифа на его землях в Навабшахе, где пятнадцать тысяч его соплеменников вышли встречать его с песнями, танцами, с флагами ПНП.
По возвращении в Пакистан я сразу пустилась в поездку по стране, разъясняя людям, что я их сестра и всегда останусь их сестрой, что мое замужество не скажется на политической активности. Асиф звонил мне каждый вечер, и я лучше узнала его во время этих телефонных разговоров. У нас оказалось больше общего, чем я полагала. Его семья тоже пострадала от военного положения. Отцу его Хакиму Али военный суд запретил в течение семи лет заниматься политикой, 1800 акров семейных угодий засохли, когда режим отключил водоснабжение. После помолвки национализированные банки заморозили кредитование строительных проектов Хакима Али.
- Ваш единственный сын хочет жениться на Беназир. На вас ополчится вся армия и вся бюрократия.
- Мне все равно, — ответил Хаким Али. — Для меня счастье сына дороже.
Я с самого начала знала, что Асиф не интересуется политикой. «Одного политика в семье достаточно», — заявил он репортерам в Лондоне. Но, как и все феодалы с вековыми корнями, он не мог избежать вмешательства в местные дела, и на выборах 1985 года подал свои документы. Затем он по призыву ДВД принял участие в бойкоте выборов. И почувствовал на себе, что означает произвол военных.
Его арестовали дома среди ночи якобы за ношение неразрешенного оружия. К счастью для Асифа история оказалась настолько нелепой, что даже военный суд выпустил его. «Я только две ночи провел в тюрьме. Но мне хватило. Представляю, что перенесла Беназир!» — передали мне потом слова Асифа.
Он подарил мне перстень с сердечком из бриллиантов и сапфиров, каждый день посылал розы. Мы подолгу беседовали, всегда находя общие темы для разговора. Он убеждал меня, что я для него вовсе не представляюсь такой незнакомой, как может показаться. Когда мы еще были еще подростками, он видел меня в кинотеатре, которым владел его отец. И через два десятка лет идея брака пришла в голову ему самому, а не родителям. «Если считаешь, что пора мне жениться, сосватай мне Беназир», — сказал он отцу пять лет назад, и с тех пор терпеливо ждал. «Вы любите ее?» — спросил его в лоб один из журналистов. «А кто ее не любит?» — с улыбкой ответил Асиф.
Конечно, наше тогдашнее чувство нельзя всерьез назвать любовью, но мать уверяла, что настоящая любовь обязательно придет. Однако у нас обоих сложилась уверенность, что мы принимаем друг друга в качестве супругов полностью и на всю жизнь. И я понимала, что эта связь прочнее, чем узы любви. Хотя я не хотела и не хочу, чтобы меня рассматривали как сторонницу традиционных «договорных» браков, я понимала и то, что взаимное приятие несет в себе нечто рациональное, необходимое для супружеского союза. Мы вступали в брак без всяких предвзятых мнений, без повышенных ожиданий чего-то чудесного друг от друга, лишь согласно доброй воле и взаимному уважению. В браке по любви, как я понимала и понимаю, от партнера ожидают чего-то нереального, и это может привести к разочарованию. К тому же любовь может умереть, а наша любовь могла лишь расти.
***
В декабре 1987 года за неделю до свадьбы перед домом на Клифтон, 70 начал стал собираться народ, у ворот складывали подарки: простые рукодельные шальвар хамиз из Синдха, пенджабские расшитые дупатты, сласти, фрукты, свадебные куклы, напоминавшие меня и Асифа. Время от времени мои родственники выходили и присоединялись к плясавшим перед воротами людям. Женщины и дети входили в сад, садились под деревьями.
Согласно традиции невеста проводит время перед свадьбой в уединении, показываясь на люди лишь за одну-две недели до свадьбы. Все это время она одевается в желтое, не применяет косметики, чтобы не привлечь «дурного глаза». Но у меня нет возможности соблюдать этот старинный обычай, который носит название майюн. Я не могу позволить себе оторвать от дела две недели. Даже в свадебное путешествие не уехать, не отпраздновать медовый месяц.
Мы нарушили множество традиций, пытаясь создать прецедент, показать пример для подражания. Свадьба замышлялась простая, достойная, но скромная, не море разливанное на целую неделю. Многие семьи в Пакистане, чтобы поддержать честь семьи, тратят сбережения всей жизни, влезают в долги, с которыми затем не могут расплатиться долгие годы. Вместо традиционного набора от 21 до 51 изысканных нарядов, преподносимых невесте, женихом, я потребовала ограничиться двумя, одним для свадьбы, другим для приема в семье Зардари через два дня после свадьбы. Вместо сплошного золотого шитья, я поставила условием ограничить золотой декор лишь верхом либо низом платья.
Еще одна традиция — изобилие ювелирных украшений, семь ожерелий, от тугих, плотно охватывающих шею, до свисающих ниже пояса. Я попросила Асифа ограничиться двумя, одним для свадьбы и одним для приема в доме его родителей. Моя жизнь не требует украшений. Сколько бриллиантовых ожерелий наденешь в партийный офис? «У тебя вся жизнь впереди, чтобы покупать мне ожерелья», — утешила я Асифа, стремившегося осыпать меня дождем драгоценностей. Конечно же, не обошла я вниманием и традиционные наручные браслеты. Обычно руки невесты от запястий и по локоть усажены золотыми браслетами. Я же решила надеть лишь несколько золотых, а остальные стеклянные. Я хотела, чтобы люди могли сказать: «Если Беназир может носить стекляшки в день свадьбы, то и моя дочь может ими обойтись». И имя я удержала свое семейное. Тридцать четыре года я была Беназир Бхутто и хотела подчеркнуть, что суть моя не изменится.
Вот лоб возлюбленного моего, сияют волосы его. Вот лоб возлюбленного моего, сияют волосы его. Хну несите, хну несите, руки украсим ему.
Три дня перед церемонией нанесения хны 17-го декабря Санам, наши кузины и подруги на Клифтон, 71, во флигеле, используемом для приемов и церемоний, репетируют песни и танцы для дружеского соревнования с семьей жениха в рамках менди. Здесь Самийя, Сальма, Путчи, Амина, прилетела из Лондона Ясмин. Еще и еще прибывают друзья из-за границы. Конни Сейферт, много сделавшая для того, чтобы заставить Зию выпустить мать из страны для лечения; Дэвид Соскинд, Кит Грегори и другие оксфордские товарищи; Виктория Скофилд, визу которой пакистанские власти не выдавали до последнего момента; Энн Фэдиман, моя соседка Иоланда Коджицки из Америки. Энн прибыла «с серьезными намерениями», она даст материал о моей свадьбе в «Лайф».
- Ты приезжала подышать дымом горящих машин и слезоточивым газом в восемьдесят шестом, — смеюсь я вместе с Энн. — Зато теперь сможешь повеселиться и потанцевать.
Чудесно, что собираются вместе люди, связи между которыми не просто не прервались, несмотря на тиранию и репрессии военного положения, но и окрепли. Прибыли юристы моего отца, прибыли бывшие политические заключенные. Вот приветствуют доктора Ниязи. Несмотря на то, что с дантиста моего отца не сняты облыжные обвинения, выдвинутые военным режимом, он вернулся после шестилетнего изгнания, чтобы присутствовать на моей свадьбе. В Карачи он в безопасности, но кто знает, что ждет его в Исламабаде, куда он вернется для возобновления своей врачебной практики! То и дело мимо проходит мать, во все вникая, все проверяя, как и положено матери невесты. С 1982 года не была она в Пакистане, не удивительно, что ей по ночам плохо спится.
Семья и друзья собираются в доме на Клифтон, 70, а тысячи людей тем временем направляются в Лиари, к центру Карачи. Свадьба будет праздноваться в двух местах: здесь, дома, в присутствии семьи и друзей, и в беднейшем районе Карачи, оплоте ПНП. Мы разослали 15 тысяч приглашений нашим сторонникам, в годы военного положения упрятанным Зиею в тюрьмы, и членам семей погибших мучеников. Для них запланирован народный прием авами. Для приема оборудуется Какри-граунд, большой стадион в Лиари, где мой отец выступил первым из политических деятелей, обращаясь к обездоленным и обсуждая с ними их нужды, где во время демонстрации 14-го августа 1986 года полиция убила шесть человек, а многих других избила и отравила слезоточивым газом. Часть стадиона Какри-граунд отвели также для общего доступа..
Вечером перед церемонией нанесения хны я, закутавшись в бурка, отправилась в Лиари проверить приготовления. Представители морского профсоюза с помощью других союзов завершали последние штрихи в сооружении сцены размером сорок на пятьдесят футов из дерева и восьмидесяти тонн стальных конструкций. Установили и проверили аварийные генераторы на случай, если прислужники режима решат отключить электроэнергию. По окружности стадиона смонтировали большие экраны для демонстрации происходящего. Стадион украшен розами, жасмином, ноготками, сцена устлана коврами. Там разместятся наши семьи. Для жениха и невесты установлены два кресла. По фасадам пятиэтажных домов, окружающих стадион, развешены длинные гирлянды разноцветных лампочек, прожекторы освещают громадный портрет: отец мой благословляющим жестом возлагает руку на мою голову. В Какри-граунд мы ожидали сто тысяч человек. По меньшей мере десять тысяч уже здесь, некоторые добирались пешком или на велосипедах из Внутреннего Синдха. Как мои братья и сестры, они не нуждаются в приглашении. Они прибыли на семейную свадьбу.
Зазвучали барабаны, посыпался дробный перестук деревянных палок. Поют женщины, моя родня громко приветствует прибывшую для церемонии менди процессию жениха. Свита жениха несет вместилище хны, вырезанное из дерева в виде павлина. Хвост резного павлина из настоящих павлиньих перьев. Моя свита возлагает на плечи прибывших гирлянды роз. Асиф шагает в центре, сестры его несут над ним платок. Я облегченно вздыхаю: он прибыл пешком, хотя в шутку грозился прискакать верхом на пони.
Мы сидим рядышком на скамье с зеркальной спинкой, инкрустированной перламутром, скамья венчает лестницу на Клифтон, 71. Я поглядываю сквозь вуаль на свою родню и подруг, на друзей, на семью и свиту Асифа. Они расположились друг против друга по обе стороны закрытых ковром ступеней. Начинается пение. Сомневаюсь, что кто-то в Пакистане слышал ранее такую текстовку предсвадебного песенного диалога. Асиф должен следить за детьми, пока я занимаюсь политикой, и не должен возражать против моего пребывания в тюрьме, дружным хором требуют Ясмин, Санам, Лале и другие участницы хора, заливаются соловьями на урду, требуя, чтобы Асиф не мешал Беназир служить родной стране. И тут же сами воодушевленно отвечают за Асифа:
- Это все приятно мне,
Буду я служить жене,
Пусть жена служит стране ...
Гости, две сотни наших ближайших друзей и родных, хлопают в ладоши, беседуют под цветастым навесом, наконец, направляются к столам. На лице матери слезы. То ли это признак умиления, то ли она возмущена количеством репортеров, умудрившихся пролезть в сад, несмотря на усиленную охрану и берущих жениха и невесту под прицел фотообъективов. Менди — церемония сугубо семейная, но извещение в газетах о двухдневной «свадьбе века» субконтинента не могло не привлечь прессу арабских стран, Германии, Франции, Индии, Соединенных Штатов, Британии, международных информационных агентств и, разумеется, местные средства массовой информации.
войдите или зарегистрируйтесь